— Декоративный механик, — бросил Виктор через плечо, не поднимая взгляда от экрана телефона. — Вот кто ты, Надя. Все эти годы просто делала вид.
Надежда Алексеевна замерла у кухонной раковины, держа в руках чашку. Ноябрьский вечер за окном уже сгустился до черноты, на стекле оседали первые мокрые хлопья снега.
Двадцать восемь лет брака, двадцать пять лет работы на одной станции — и вот оно, определение её жизни.
— Что ты сказал? — Голос прозвучал ровнее, чем она ожидала.
— Слышала отлично, — он наконец оторвался от телефона, посмотрел с какой-то брезгливой усталостью. — Думаешь, я не знаю? Там, в локомотивном депо, все в курсе.
Жена начальника станции изображает специалиста. Премии тебе дают из уважения ко мне, а не за твои гайки и реле.
Надежда поставила чашку на край раковины. Фарфор звякнул — единственный звук в кухне, кроме гудения холодильника. Пятьдесят три года, из которых половину она провела среди трансформаторных подстанций, высоковольтных линий и систем электроснабжения железнодорожного участка.
Протяженностью восемьдесят семь километров. Руки, которыми она держала чашку, привычно пахли техническим маслом — запах не выветривается до конца, даже если тереть кожу хозяйственным мылом.
— Я получила благодарность от руководства дороги в прошлом году, — сказала она, все так же тихо. — За предотвращение сбоя на тяговой подстанции. Поезд с пассажирами мог встать посреди перегона на четыре часа. Ноябрь, ночь, минус двадцать.
— Ну да, — Виктор криво усмехнулся, — героиня. А кто подписывал эту благодарность? Мой заместитель Игорь Степанович, между прочим. Ты думаешь, он не понимал, кого хвалит?
Она посмотрела на мужа — грузноватого, с прорезающейся лысиной, в выглаженной светло-синей форменной рубашке. Начальник станции. Когда-то, двадцать восемь лет назад, он был подтянутым диспетчером с быстрыми глазами, который умел объяснить сложные вещи простыми словами.
Тогда она работала третий год после техникума, и он восхищался её способностью находить неисправности там, где мужчины с двадцатилетним стажем разводили руками.
— Почему сейчас? — спросила Надежда, все еще у раковины, все еще неподвижно. — Почему ты говоришь это сейчас?
Виктор налил себе воды из графина, выпил, смял бумажное полотенце и швырнул мимо мусорного ведра.
— Потому что надоело, — он говорил обыденно, почти скучающе. — Надоело делать вид, что ты что-то из себя представляешь. Ты же видела Марину Киреенко на юбилее дороги? Вот это женщина — пиар-менеджер, свободно говорит с журналистами, выглядит на все сто. А ты… с твоими спецовками и этим вечным запахом солидола.
Надежда прислонилась спиной к холодильнику. В груди что-то сжималось, но не больно — скорее отстраненно, как будто она наблюдала за собой со стороны.
Двадцать восемь лет. Дочь Ксения, двадцать шесть лет, педиатр в городской больнице, живет в другом городе. Сын Павел, двадцать пять, программист, съехал два года назад.
— Марине Киреенко тридцать четыре, — заметила она. — И она работает в пресс-службе, а не под напряжением триста восемьдесят вольт.
— Вот именно! — Виктор расправил плечи, словно она подтвердила его правоту. — Она работает головой. А ты — руками. Как грузчик. Только грузчики хотя бы мужики. А ты… ну какой из тебя электромеханик?
Надежда медленно сняла с крючка на стене свою чашку — белую, с логотипом железной дороги и изображением синего поезда, подарок на двадцатилетие работы. Налила себе остывшего кофе из турки. Села за стол напротив мужа. Посмотрела ему в глаза — серые, водянистые, с красными прожилками.
— Ты влюбился в Марину Киреенко, — сказала она. Не спросила — констатировала.
Пауза затянулась. За окном тихо шуршал снег по карнизу.
— Причем тут это? — Виктор дернул плечом, но взгляд отвел.
— Все при том, — Надежда отхлебнула кофе, холодный, горький. — Ты же никогда не говорил о моей работе плохо. Двадцать восемь лет. Даже гордился, помню, как рассказывал своему институтскому другу: жена за час нашла обрыв в цепи, трое мужиков полсмены искали.
Это было семнадцать лет назад. Сын только в школу пошел.
Виктор сжал челюсти. По скуле дернулась жилка.
— Люди меняются, — буркнул он.
— Люди влюбляются, — поправила Надежда. — И тогда им нужно обесценить то, что было раньше. Иначе совесть не дает спать спокойно.
— Хватит, — он поднялся, толкнув стул. — Хватит твоих психологических разборов. Факт в том, что я начальник станции, а ты винтик. И все знают, что винтик особенный — жена начальника. Вот и вся твоя карьера.
Надежда допила кофе, поставила чашку на стол. Тихо, аккуратно.
— Хорошо, — сказала она. — Тогда давай проверим, кто из нас винтик, а кто механизм.
Виктор остановился в дверях. Обернулся с недоумением.
— Что?
— Я увольняюсь с железной дороги, — Надежда говорила медленно, отчеканивая слова, как маркировку на деталях. — Завтра подам заявление. Ты говоришь, мне премии дают из уважения к тебе?
Посмотрим, как ты объяснишь руководству, почему у тебя на участке внезапно не хватает ключевого специалиста. Электромеханика третьей категории по обслуживанию тяговых подстанций. Которого, между прочим, готовят год, а по-настоящему знающим он становится через пять лет практики.
Лицо Виктора медленно менялось — от недоумения к тревоге.
— Ты не посмеешь, — выдавил он. — У тебя до пенсии три года. Ты потеряешь…
— Надбавки за выслугу лет? — перебила Надежда. — За непрерывный стаж? За вредность? Да, потеряю. Зато посмотрю, как ты будешь искать замену. А главное — объяснять, почему твоя жена, этот «декоративный механик», ушла из-под твоего руководства.
Марина Киреенко наверняка оценит такую семейную драму. Пиар-менеджеры это любят — информационные поводы.
Она встала, сполоснула чашку, поставила сушиться. Вытерла руки полотенцем — медленно, тщательно.
— Спокойной ночи, Виктор Иванович, — она обратилась к нему по имени-отчеству, как будто он был незнакомым пассажиром на вокзале. — Мне завтра на смену в шесть утра. Последний раз.
Она вышла из кухни, не оборачиваясь. За спиной слышала тяжелое дыхание мужа — он так дышал, когда терял контроль над ситуацией.
В спальне Надежда достала из шкафа старую дорожную сумку. Начала складывать вещи — не торопясь, методично. Пара джинсов. Две водолазки. Теплый свитер. Нижнее белье. Косметичка. Документы из тумбочки — паспорт, трудовая книжка в синей обложке. Свидетельство о праве собственности на двухкомнатную квартиру на улице Советской.
Квартиру ей оставила бабушка девять лет назад, по завещанию. Надежда там не жила — сдавала студентам из железнодорожного колледжа, по десять тысяч в месяц. Неофициально, конечно, но стабильно. За девять лет набралась приличная сумма на сберкнижке — отдельной, о которой Виктор не знал.
Она застегнула сумку. Посмотрела на супружескую кровать, заправленную бежевым покрывалом. Двадцать восемь лет. Из них последние пять — с ощущением, что живет рядом с чужим раздраженным человеком.
Телефон завибрировал в кармане. Дочь Ксения.
«Мам, как дела? Давно не звонила, извини, аврал на работе».
Надежда Алексеевна посмотрела на экран. Потом набрала ответ:
«Все хорошо, доченька. У меня тоже перемены. Расскажу при встрече. Целую».
Она взяла сумку, вышла в темную прихожую. Виктор не вышел из кухни. Надела пуховик, заботливо заштопанный в двух местах, теплые ботинки на меху. Посмотрела на себя в зеркало у двери — усталое лицо, короткая стрижка с первой сединой, серые глаза, в которых еще оставалась решимость.
«Винтик», — усмехнулась она своему отражению.
За окном снег валил все сильнее. Надежда Алексеевна вышла в ночь, закрыв за собой дверь тихо, почти беззвучно — как закрывают крышку распределительного щита после ремонта.
Квартира на Советской встретила Надежду запахом свежести и тишиной. Студенты съехали две недели назад — сессия закончилась, а новых она ещё не искала. Словно что-то внутри знало, что скоро это пространство понадобится ей самой.
Она включила свет в маленькой кухне, поставила электрический чайник. За окном метель превратила город в размытое пятно огней. Надежда достала телефон, открыла заметки и начала составлять список — четкий, как план обслуживания электрооборудования.
«1. Заявление об увольнении по собственному — завтра.
2. Отработка — четырнадцать дней или договориться о компенсации.
3. Расчет — зарплата, премия, компенсация за неиспользованный отпуск.
4. Документы на квартиру — проверить, все ли в порядке.
5. Сберкнижка — 1 млн 80 тыс. (доход от сдачи за 9 лет).
6. Искать работу? Или отдохнуть?»
Чайник щелкнул. Надежда заварила себе какао — впервые за месяцы. С Виктором она пила только чай или кофе, потому что он считал какао «детским напитком». Теперь пила медленно, глядя в окно, где снег кружил в свете фонаря.
Телефон завибрировал. Виктор.
«Надя, давай поговорим. Ты неправильно все поняла».
Она не ответила. Допила какао, застелила постель чистым бабушкиным бельем с вышитыми ромашками. Легла, укрывшись теплым одеялом. И впервые за долгое время заснула сразу, без мучительного прокручивания в голове завтрашнего дня.
Утро началось в пять тридцать. Надежда Алексеевна надела рабочий комбинезон, теплую куртку, взяла сумку с документами. На станцию добралась за двадцать минут на автобусе.
В кабинете начальника службы электрификации Петра Семеновича пахло табаком и старыми бумагами. Он поднял взгляд от компьютера, увидел Надежду в дверях с листом бумаги в руке — и сразу все понял.
— Не делай этого, Алексеевна, — сказал он устало. — Без тебя участок встанет. У меня на примете есть парень из Волгограда, но он приедет только через полтора месяца. А до весны — самое напряженное время, сама знаешь.
— Знаю, Петр Семенович, — Надежда положила заявление на стол. — Но я устала быть декоративным элементом. Вчера узнала, что все премии и благодарности мне давали не за работу, а из уважения к мужу. Начальнику станции.
Петр Семенович снял очки, потер переносицу.
— Виктор сказал? — он говорил тихо, с какой-то горечью. — Дурак. Я ему еще три месяца назад говорил: Надежда Алексеевна — лучший специалист по тяговым подстанциям на всем нашем отделении. Она находит неполадки быстрее, чем диагностическое оборудование. У нее чутье. А он… видимо, решил, что семейная жизнь дает ему право обесценивать профессионала.
Надежда молчала, глядя в окно на рельсы, уходящие в снежную даль.
— Но если ты решила, — Петр Семенович взял заявление, — я не буду отговаривать. Две недели отработаешь или компенсацию возьмешь?
— Отработаю, — сказала она. — Я не бросаю людей. Просто ухожу от одного конкретного человека.
Он кивнул, поставил подпись на заявлении. Протянул руку через стол.
— Спасибо за двадцать пять лет, Алексеевна. Если передумаешь — возвращайся. Двери открыты.
Рукопожатие было крепким, уважительным. Надежда вышла из кабинета с ощущением странной легкости — как будто сняла тяжелый рюкзак после долгого перехода.
Виктор позвонил в обед, когда она проверяла напряжение на трансформаторной подстанции номер семь.
— Ты подала заявление, — голос был глухим, сорванным. — Петр Семенович только что вызвал меня. Спросил, какого черта я довел ценного специалиста до увольнения.
Сказал, что если из-за моих семейных проблем участок останется без электромеханика, он включит это в служебную характеристику. У меня через полгода переаттестация на продление полномочий начальника станции.
Надежда переключила тумблер, записала показания вольтметра в журнал. Ровным почерком, как всегда.
— И что ты хочешь от меня услышать? — спросила она спокойно.
— Забери заявление! — он почти кричал. — Надя, прости, я погорячился. Это все стресс, понимаешь? У меня проверка из главного управления, показатели, отчетность…
— А Марина Киреенко? — Надежда закрыла журнал, посмотрела на телефон.
Пауза. Долгая, выдающая все.
— Это… ничего не значит, — пробормотал Виктор. — Просто… она молодая, мы с ней над имиджевым проектом работали…
— Двадцать восемь лет, Виктор Иванович, — Надежда говорила без злости, почти с любопытством. — Двадцать восемь лет я думала, что мы команда. Что ты ценишь мою работу. А оказалось, я для тебя — фон.
Жена начальника, которая удобно работает в той же системе. И когда появилась яркая молодая сотрудница, я вдруг превратилась в помеху. В «декоративный механик».
— Я не это имел в виду…
— Имел, — перебила она. — Именно это. Ты обесценил мою профессию, чтобы обесценить наш брак. Так проще начинать новую жизнь — если старая кажется серой и ненужной.
Она отключилась, не дожидаясь ответа. Убрала телефон в карман комбинезона. Закончила обход подстанции. Работала сосредоточенно, точно — как и всегда.
Через неделю Виктор пришел на Советскую. Надежда открыла дверь, пропустила его в маленькую прихожую. Он выглядел осунувшимся, с синяками под глазами.
— Квартира бабушкина? — он оглянулся, словно видел это жилье впервые. Хотя приходил сюда девять лет назад, когда они разбирали бабушкины вещи.
— Да, — Надежда не приглашала его дальше. — По завещанию. Не совместно нажитое имущество.
Виктор сглотнул.
— Надя, давай обсудим. Наша квартира… она в ипотеке была, мы вместе платили. Я понимаю, что ты имеешь право на половину.
— Имею, — согласилась она. — Но ты можешь выкупить мою долю. Рыночная оценка трехкомнатной на Октябрьской — два миллиона восемьсот. Половина — миллион четыреста. Переведешь мне деньги, и я подпишу отказ от претензий.
Лицо Виктора побелело.
— У меня нет таких денег! Я же не олигарх, я начальник станции, зарплата пятьдесят две тысячи!
— Тогда продадим квартиру, — Надежда говорила деловито, как обсуждала замену трансформатора. — Разделим пополам. Ты снимешь что-нибудь или к Марине переедешь. Мне все равно.
— Но… — он осекся, потом выдавил: — Ты же понимаешь, что так я… потеряю все?
— Как я потеряла двадцать восемь лет с человеком, который считал меня винтиком? — Надежда наклонила голову. — Виктор Иванович, я не злая. Я просто справедливая. Ты сам запустил этот механизм. Я просто довела его до логического конца.
Он ушел, сгорбившись. Надежда закрыла дверь, прислонилась к ней спиной. Никакой радости. Никакого торжества. Просто усталое облегчение — как после смены, когда понимаешь, что все оборудование работает исправно, и можно идти домой.
Последний рабочий день выпал на пятницу. Коллеги устроили небольшие проводы — принесли торт, подарили букет хризантем и альбом с фотографиями за двадцать пять лет.
Надежда Алексеевна смотрела на снимки: она молодая, в синей каске, рядом с высоковольтной опорой. Она на юбилее дороги, с грамотой. Она с бригадой у новой подстанции.
— Не пропадай, Алексеевна, — Петр Семенович крепко обнял её на прощание. — Ты всегда будешь для нас не декоративным, а настоящим механизмом. Который держал все на ходу.
Она улыбнулась — впервые за две недели по-настоящему.
Вечером Надежда сидела в своей квартире на Советской, пила глинтвейн — сама сварила, с корицей и гвоздикой. За окном декабрь укутывал город первым настоящим снегом. Телефон лежал на столе, беззвучный.
Дочь Ксения прислала сообщение: «Мам, я горжусь тобой. Приезжай на Новый год, будем вместе».
Надежда набрала ответ: «Обязательно, солнышко».
Потом открыла сайт с вакансиями. Полистала предложения — не торопясь, с любопытством. Электромеханик требовался в торговый центр, на завод, в больницу. Зарплаты приличные. Опыт работы — ценился.
«Может, и не буду пока искать, — подумала Надежда, глядя на падающий снег. — Отдохну. Схожу в театр. Куплю себе новое пальто — давно хотела. А весной решу».
Сберкнижка с миллионом восьмьюдесятью тысячами лежала в ящике стола. Виктор о ней не знал. Не знал о многом — оказалось.
Надежда Алексеевна допила глинтвейн, ополоснула бокал. Посмотрела в зеркало — усталое лицо, короткая стрижка с сединой, серые глаза. Но в этих глазах больше не было растерянности.
«Винтик», — усмехнулась она.
А за окном город жил своей жизнью — электрички приходили и уходили по расписанию, светофоры переключались с красного на зеленый, и где-то на подстанции номер семь новый электромеханик из Волгограда будет учиться понимать язык трансформаторов и реле.
Механизм продолжал работать. Даже когда один винтик решал, что он вовсе не винтик. А целая отдельная система.
