Тихий вечер в квартире Насти и Дмитрия был таким же уютным и привычным, как теплое одеяло в зимнюю стужу. За окном медленно сгущались ранние сумерки, окрашивая небо в пепельно-синий цвет. В гостиной, пахнущей ванилью и только что испеченным яблочным пирогом, приглушенно гудел телевизор, показывая какой-то документальный фильм.
Настя, устроившись на диване, с наслаждением потягивала горячий чай. Ее годовалая дочка Катюша наконец-то уснула, разметав по кроватке пухлые ручки. Тишина была звенящей, почти осязаемой, и ею хотелось дышать полной грудью.
Из кухни доносился ровный гул посудомоечной машины и приглушенные голоса – это Дима разговаривал по телефону, согласовывая последние детали по работе. Они ценили эти минуты покоя, выпадающие в череде будничной суеты.
Идиллию разорвал резкий, настойчивый звонок в дверь.
Настя вздрогнула, поставив чашку, и недовольно нахмурилась. Они никого не ждали. Дима вышел из кухни, с удивлением глядя на входную дверь.
— Ты кого-то звал?
— Нет, — так же удивленно ответил он. — Может, курьер перепутал?
Звонок повторился, еще более нетерпеливый и громкий, отчего Настя инстинктивно взглянула в сторону детской. Девочка не проснулась.
Дима пожал плечами и направился к двери, щелкнул замком.
На пороге, заслоняя собой весь свет из подъезда, стояла его мать, Светлана Петровна. За ее спиной Настя увидела две огромные, на колесиках, сумки. Они были туго набиты, молнии едва сходились.
— Мама? — растерянно произнес Дима. — Что случилось? Ты что-то не предупреждала, что заедешь.
Светлана Петровна, не дожидаясь приглашения, уверенно переступила порог, влажно протащив за собой чемоданы. Ее пальто пахло холодным ноябрьским воздухом и резкими духами.
— Так, дорогие мои, встречайте, — объявила она, окидывая взглядом прихожую, будто inspecting parade ground. — У меня в квартире начали трубы менять. Внезапно, коммунальщики, сами понимаете. Весь пол сняли, жить невозможно. Пробуду у вас месяц, не больше.
В гостиной воцарилась тишина, в которой был слышен только гул телевизора. Настя застыла на диване, чувствуя, как уют вечера растворяется, словно сахар в остывшем чае. Месяц? Целый месяц?
Дима засуетился, помог матери снять пальто.
— Мама, но мы не договаривались… Ты могла бы позвонить, предупредить, — попытался он робко возразить.
Светлана фыркнула, проходя в гостиную и удобно устраиваясь в самом большом кресле, которое обычно занимал Дима.
— Что, у меня тут отель пять звёзд? Вещи собрали и на выход, — сказала она, но это прозвучало не как вопрос, а как констатация факта. — Или вы свою мать на улицу выбросите? Вам не жалко? Я одна, старая, с ремонтом одна не справлюсь.
Она посмотрела прямо на Настю, и ее взгляд был тяжелым и испытующим.
Настя встала, подошла к мужу, чувствуя, как по телу разливается холодная волна обиды и гнева.
— Светлана Петровна, мы, конечно, рады вам помочь, — начала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Но вы понимаете, у нас маленький ребенок, тесно… Месяц — это очень долго. Может, есть другие варианты?
— Какие еще варианты? — свекровь подняла брови с наигнутым удивлением. — У Игоря с Оксаной однушку снимают, им меня не вместить. А вы тут в трехкомнатной квартире вальяжно живете. Места хватит на всех. Я на диване посплю, мне не впервой.
Дима потрогал Настю за локоть, тихо шикнув.
— Насть, ну что ты… Мама, конечно, останется. Какие могут быть разговоры. Разве мы можем отказать?
Он улыбался, но в его глазах читалась та же растерянность и беспомощность, что и у Насти. Он всегда таял перед напором матери, как мороженое на солнце.
Светлана Петровна одобрительно кивнула.
— Вот и славно. А теперь, дочка, сбегай, поставь чайник покрепче. Я с дороги, устала. И пирог свой отрежь, пахнет приятно.
Это прозвучало как приказ. Не просьба, а распоряжение служанке. Настя на секунду замерла, глядя то на довольное лицо свекрови, обживавшей ее гостиную, то на виновато-умоляющее лицо мужа.
Она молча развернулась и пошла на кухню. За ее спиной уже раздавались голоса — Светлана что-то с оживлением рассказывала Диме, полностью захватив пространство.
Настя стояла у раковины, глядя, как вода наполняет чайник. Ее пальцы бессильно сжали край столешницы. Она слышала, как Дима закатывает тяжелые чемоданы в гостиную, в ту самую комнату, где час назад было так тихо и безопасно.
«Месяц, — мысленно повторила она. — Всего лишь месяц».
Но внутренний голос, тихий и тревожный, нашептывал, что это только начало. Идиллическому вечеру пришел конец. В их дом без спроса въехала война.
Настя проснулась от непривычного шума на кухне. Сначала она не могла понять, что происходит. Сквозь сон ей послышалось, будто кто-то переставляет мебель. Она осторожно выбралась из кровати, стараясь не разбудить Катюшу, и выглянула из спальни.
В гостиной пахло кофе и чем-то жареным. Светлана Петровна, уже полностью одетая и с безупречной прической, энергично передвигала стулья вокруг обеденного стола.
— Доброе утро, соня, — бросила она Насте, не прекращая своих действий. — Я тут немного оптимизировала пространство. Так гораздо практичнее, не правда ли?
Настя молча наблюдала, как ее привычная кухня превратилась в чужую территорию. На столе стояла сковорода с яичницей, рядом — три тарелки. Четвертой, для Насти, видимо, не предусмотрели.
— Я уже покормила Диму, он на работу собрался, — продолжила свекровь, наконец остановившись. — А ты что-то долго сегодня. Ребенок, кстати, проснулся, я слышала. Тебе бы проверить.
Настя, не отвечая, прошла в детскую. Катюша действительно лежала с открытыми глазами и тихо хныкала. Она взяла дочку на руки, и та сразу притихла.
Когда она вернулась на кухню, Дима как раз выходил из ванной, завязывая галстук.
— Насть, мама вкуснейшую яичницу приготовила, тебе тоже оставила, — бодро сказал он, избегая смотреть ей в глаза.
— Я сама могу приготовить завтрак, — тихо ответила Настя. — И вообще, я привыкла, чтобы утром было тихо.
Светлана громко поставила чашку в раковину.
— Если хочешь тишины, не заводи детей, — заметила она. — А в нормальной семье утром все просыпаются и занимаются делами, а не валяются в постели до полудня.
— Светлана Петровна, я встаю к ребенку по ночам, — не выдержала Настя. — И сейчас всего восемь утра.
— В наше время матери успевали и за детьми ухаживать, и дом в идеале содержать, и мужу завтрак готовить, — парировала свекровь. — А не искали оправданий своей лени.
Дима, нервно поправив галстук, поцеловал Настю в щеку.
— Ладно, я побежал. Не ссорьтесь тут без меня. Мама, только без крайностей, договорились?
Он быстро вышел, оставив их вдвоем. Настя почувствовала, как по спине пробежали мурашки от предательства. Он просто сбежал.
Весь день прошел под диктовку Светланы Петровны. Она перемыла всю посуду, которую Настя помыла вчера, громко возмущаясь качеством моющего средства. Переложила все вещи в шкафах на кухне, объясняя это нерациональным использованием пространства. Постоянно комментировала каждое действие невестки.
Когда Катюша уронила на пол ложку во время обеда, Светлана вздохнула так, будто произошла трагедия.
— У нас в семье дети были аккуратнее. Надо с раннего возраста приучать к порядку, а не позволять бросать вещи, где попало.
— Она просто ребенок, — сквозь зубы произнесла Настя, поднимая ложку. — Ей всего год.
— Воспитание начинается с пеленок, — авторитетно заявила свекровь. — И с чистото в доме. Кстати, о чистоте. Ты давно мыла пол в прихожей? Туфли оставляют следы.
Настя сжала кулаки под столом. Она чувствовала себя так, будто ее жизнь, ее дом, ее правила кто-то перечеркнул одной уверенной рукой.
Вечером, когда Дима вернулся с работы, она попыталась поговорить с ним наедине, зайдя в спальню, пока Светлана смотрела телевизор.
— Дим, ты должен что-то сделать. Она не помогает! Она командует! Это наш дом!
Он снял рабочие часы, положил их на тумбочку, избегая ее взгляда.
— Она же всего на месяц, потерпи. Она мне мать. Она просто хочет помочь, не знает, как подойти.
— Помочь? — Настя чуть не закричала, но вовремя снизила голос до шепота. — Она перемыла всю посуду, переставила мои вещи на кухне, постоянно критикует меня при ребенке! Это не помощь, это захват власти!
Дима сел на кровать и провел рукой по лицу. Он выглядел уставшим и раздраженным.
— Насть, хватит драматизировать. Мама просто привыкла все контролировать. Просто улыбайся и кивай, ладно? Она скоро уедет.
— Месяц — это не скоро! — прошептала она, чувствуя, как слезы подступают к глазам. — А если она не уедет? Ты слышал, как она говорит о своей квартире? Будто там катастрофа, а на самом деле просто трубы меняют.
— Ты сейчас наговариваешь на мою мать, — его голос стал холодным. — Она не врет. И вообще, я устал. Целый день работаю, прихожу домой, а тут сразу скандалы.
Он отвернулся и начал раздеваться, давая понять, что разговор окончен. Настя смотрела на его спину и понимала, что он не просто не видит проблемы. Он отказывался ее видеть. Он выбрал сторону, и это была не ее сторона.
Из гостиной доносился громкий смех Светланы Петровны над какой-то телепередачей. Этот звук заполнял всю квартиру, не оставляя места для тишины и покоя. Для них двоих.
Настя медленно вышла из спальни. Свекровь сидела в ее любимом кресле, укутавшись в ее плед, и с удовольствием пила чай из ее любимой кружки.
— А, Настя, подойди. Скажи, у тебя тут плед колется немного. Надо бы купить другой, получше. И чай ты какой-то не тот покупаешь. Давай я завтра составлю список, что нужно.
Настя ничего не ответила. Она просто прошла на кухню, села на стул и уставилась в окно, за которым темнел вечерний город. Всего один день. Всего один день прошел. А ей уже казалось, что этот месяц никогда не кончится.
Прошла неделя. Семь долгих дней, каждый из которых приносил Насте новое ощущение, что она — гостья в своем собственном доме. Светлана Петровна прочно обосновалась на диване в гостиной, и ее вещи медленно, но верно расползались по квартире, занимая свободные поверхности и наполняя пространство чужим, тяжелым запахом духов.
Вечер пятницы должен был быть тихим. Дима задержался на работе, Катюша наконец-то уснула после долгого укачивания, а Настя, пользуясь редкой минутой затишья, пыталась почитать книгу. Светлана Петровна смотрела телевизор, громко комментируя действия ведущих ток-шоу.
И снова, как неделю назад, раздался резкий, настойчивый звонок в дверь. Настя вздрогнула и отложила книгу. Сердце неприятно и тревожно заныло.
— Кому бы это? — Светлана Петровна недовольно нахмурилась, но ее глаза блеснули каким-то странным, быстрым пониманием. Она даже не двинулась с места, продолжая сидеть в кресле.
Настя, с тяжелым предчувствием, пошла открывать.
На пороге стоял брат Дмитрия, Игорь, а рядом с ним — его жена Оксана. За их спинами Настя увидела две бесформенные дорожные сумки и несколько пластиковых пакетов.
— Привет, сосед! — громко и бодро произнес Игорь, без приглашения переступая порог. Он был в потертой куртке, а с его бороды капала талая вода. Оксана, худая и бледная, молча последовала за ним, сняв мокрые сапоги и оставив их посреди прихожей.
— Игорь? Оксана? — растерянно проговорила Настя, отступая назад. — Что случилось?
— Беда у нас, — мрачно начал Игорь, проходя в гостиную и кивая матери. — Привет, мам. Нас, можно сказать, потопили. Сверху соседи — болваны, трубу прорвало. Вся наша однушка под водой. Жить негде. Пришлось к вам.
Из гостиной донесся голос Светланы Петровны:
— Боже мой, родные мои! Какая жуть! Ну, конечно, конечно, оставайтесь! Куда же вы пойдете?
Настя застыла как вкопанная, чувствуя, как пол уходит у нее из-под ног. Она обернулась и увидела, что свекровь уже поднялась с кресла и помогает Оксане снять куртку, с лицом, полным сочувствия и заботы.
— Но… подождите, — попыталась возразить Настя, и ее голос прозвучал слабо и неубедительно. — У нас всего одна гостевая комната, и там уже…
— Мы на полу полежим, не велика беда! — перебил ее Игорь, широко улыбаясь. — Лишь бы крыша над головой была. Неделю, не больше. Пока нашу квартиру не просушат. Правда, Окся?
Оксана молча кивнула, устало опустившись на стул в гостиной и положив ногу на ногу.
В этот момент зазвенел ключ в замке, и в квартиру вошел Дмитрий. Он остановился в прихожей, с удивлением разглядывая собрание родственников и груду чемоданов.
— Игорь? А у вас что за семейный совет?
— Димочка, беда у них! — тут же начала Светлана Петровна, подходя к сыну и беря его за руку. — Их затопили! Совсем без житья остались! Я сказала, пусть хоть пару дней у нас перекантуются. Ты же не против?
Дмитрий растерянно посмотрел на брата, на Оксану, потом на Настю. Его лицо было маской усталости и замешательства.
— Ну… я… Конечно, беда… — он снял пальто и повесил его на вешалку, движения его были медленными и обреченными. — Но где же вы все тут разместитесь?
— Мы в гостевой, — тихо, но четко сказала Настя. — Там уже мамины вещи. И места для двоих взрослых людей нет.
— Вечер просидим, а там видно будет, — отмахнулся Игорь, уже направляясь на кухню. — Ой, а у вас, я смотрю, чайник есть. Можно, я себе заварю? С дороги просто замерз.
Он скрылся на кухне, и вскоре оттуда послышался грохот посуды.
Настя подошла к Диме, схватив его за рукав. Она говорила шепотом, но каждая буква в ее словах была обожжена отчаянием.
— Дима, их же трое! У нас дочь, у нас работа! Нам самим тесно! Куда мы их денем?
Он посмотрел на нее, и в его глазах она прочла ту самую беспомощность, которая сводила ее с ума. Он снова оказался зажат между женой и семьей.
— Насть, ну что я могу сделать? — так же тихо, с мольбой, ответил он. — Родные люди в беде! Игорь же сказал — неделю, не больше. Мы что, скоты, если откажем?
— А если это больше, чем на неделю? — прошептала она, чувствуя, как по щекам текут предательские слезы. — Ты не видишь? Это уже спланировано!
— Хватит, — его голос внезапно стал жестким и усталым. — Хватит этих подозрений. Не позорь меня перед семьей.
Он аккуратно освободил рукав и прошел в гостиную, к брату и матери.
Настя осталась стоять одна в прихожей, глядя на мокрые следы от сапог Оксаны на чистом полу. Она слышала, как на кухне Игорь громко звонил кому-то и рассказывал, как его «приютили родственнички», как в гостиной Светлана Петровна уже распаковывала сумки Оксаны, раскладывая ее вещи по стульям.
Через полчаса гостиная превратилась в подобие вокзального зала. Вещи Игоря и Оксаны лежали повсюду. В воздухе висела тяжелая смесь запахов чужих духов, пота и еды.
Настя, не в силах больше это выносить, ушла в детскую. Она села на пол рядом с кроваткой спящей дочки и обхватила колени руками. Сквозь тонкую стену было слышно каждое слово.
— Устроились, слава Богу, — говорила Светлана Петровна. — А то я тут одна с ними за неделю устала. Хозяйка-то у нас — дама с характером.
— Да мы ей всю эту дурь из головы выбьем, — хмуро ответил Игорь. — Место тут хорошее. Можно и задержаться, раз уж наши жилищные условия не очень.
— Игорь, не спеши, — сказала мать, но в ее голосе не было упрека, а лишь одобрение.
Настя прижалась лбом к прохладной стенке кроватки. Тихий ровный вздох Катюши был единственным звуком, который казался родным в этом внезапно ставшем чужим доме.
Она поняла, что это не просто гости. Это оккупация. И ее муж, единственный, кто мог бы ее остановить, был по ту сторону баррикады. Он был там, со своей семьей. А она осталась здесь, одна, со спящим ребенком. Война, о которой предупреждал внутренний голос, началась по-настоящему. И враг был уже не у ворот. Он был внутри крепости.
Настя пыталась найти хоть каплю покоя в этом непрекращающемся хаосе. Четвертый день с момента появления Игоря и Оксаны принес новую реальность — реальность постоянного шума, беспорядка и полного исчезновения личного пространства.
Гостевая комната, где хранились вещи Светланы Петровны, теперь была завалена и вещами Игоря. Сам он, впрочем, предпочитал проводить дни на диване в гостиной, разбросав носки и ореховую скорлупу, уткнувшись в телефон. Оксана целыми днями не вылезала из халата, слоняясь по квартире с немым укором.
В это утро Настя, уложив Катюшу на дневной сон, решила навести порядок в спальне — последнем оплоте, куда еще не проник дух захватчиков. Она открыла шкаф, чтобы переложить зимние вещи, и ее взгляд упал на узкую бархатную сумочку, где она хранила самые ценные украшения — подаренные Димой на рождение Кати изящные серебряные серьги с жемчугом.
Сумочка была пуста.
Сердце Насти замерло, потом заколотилось с бешеной силой. Она перерыла полку, затем весь шкаф. Ничего. Дорогие ей серьги исчезли.
Схватившись за дверцу шкафа, чтобы не упасть, она попыталась мыслить здраво. Может, она сама куда-то переложила? Но нет, она прекрасно помнила, как убрала их сюда после последней примерки.
Она вышла из спальни, чувствуя, как по телу разливается ледяная дрожь. В гостиной на диване лежал Игорь, а Светлана Петровна и Оксана пили чай на кухне.
— Игорь, ты не видел… — голос ее сорвался. — У меня из шкафа пропали серьги. Серебряные, с жемчугом.
Игорь лениво оторвался от телефона.
— Не-а. А что, в доме ворье завелось? — он усмехнулся и снова уткнулся в экран.
В этот момент с кухни вышла Оксана. На ней было платье Насти. То самое, шелковое, кремового цвета, которое Димa подарил ей на годовщину свадьбы. Оно было немного велико для худенькой Оксаны и сидело мешковато.
— Оксана, — тихо сказала Настя, чувствуя, как гнев поднимается к горлу горячим комом. — Это мое платье. И сними его. Сейчас же.
Оксана остановилась, смерив ее высокомерным взглядом.
— Ну и что, что твое? Я просто примерила. Что, жалко? У тебя целый шкаф вещей, а у меня ничего приличного нет.
— Это не просто вещь! Это подарок! — голос Насти начал срываться. — И ты его порвала!
Она подошла ближе и указала на небольшой, но заметный надрыв на шве под мышкой. Шелк растянулся и порвался.
Оксана равнодушно глянула на поврежденное место.
— Ну, подумаешь, тряпка. Оно же старое уже. У тебя муж хорошо зарабатывает, купишь новое.
Это прозвучало с такой ледяной, оскорбительной небрежностью, что у Насти потемнело в глазах. Она резко шагнула вперед и схватила за рукав.
— Снимай. Немедленно.
— Отстань! — взвизгнула Оксана, вырываясь.
Из кухни выскочила Светлана Петровна, с лицом, пылающим негодованием.
— Что это тут за варварские методы? Руки распустила? На свою же невестку!
— Она надела мое платье! И порвала его! — крикнула Настя, не отпуская рукав. Слезы уже текли по ее лицу, но она их не замечала.
— Ну примеряет, не беда! — громогласно заявила свекровь, подходя и пытаясь разнять их. — Тебе что, жалко родному человеку платье дать? Какая мелочная жадность! Игорь, ты чего смотришь?
Игорь нехотя поднялся с дивана.
— Настя, успокойся. Платье же не сгорело.
В этот момент щелкнул замок, и в квартиру вошел Дмитрий. Он замер на пороге, наблюдая сцену: Настя, дергающая Оксану за рукав, рыдающая; Оксана в его подаренном жене платье; мать, пытающаяся их растащить; брат, смотрящий на все с ленивым безразличием.
— Что здесь происходит? — его голос прозвучал глухо.
Все заговорили разом.
— Она на меня набросилась! — захныкала Оксана.
—Дочь моя, посмотри на свою жену! — возмущенно говорила Светлана.
—Она ворона крикливая, — буркнул Игорь.
Настя отпустила рукав и, шатаясь, подошла к мужу. Она была бледна, и слезы оставляли на ее щеках блестящие дорожки.
— Она надела… твой подарок… — она всхлипнула, пытаясь отдышаться. — И порвала его. И… и мои серьги пропали. Мамины серьги.
Дмитрий посмотрел на Оксану в знакомом платье. Посмотрел на ее растерянное, виноватое лицо. Посмотрел на мать. Потом снова на Настю. В его глазах боролись усталость, раздражение и что-то похожее на стыд.
— Настя… — он тяжело вздохнул. — Успокойся, пожалуйста. Ну, платье… Сошьем. Найдем мастера. Успокойся.
— Успокойся? — она прошептала с таким отчаянием, что ему стало не по себе. — Они воруют мои вещи! Порвут мой дом! А ты говоришь — успокойся?
— Никто ничего не воровал! — рявкнула Светлана Петровна. — Я эти серьги взяла! На время! Мне с подругами в театр завтра, а мои тебе не нравятся, ты сама говорила! Я же не выбросила их, я верну!
Настя смотрела на нее, не в силах вымолвить ни слова. Цинизм этой женщины был безграничен.
— Видишь? — Дмитрий с облегчением ухватился за это объяснение. — Мама просто взяла на время. Все уладимо. Давай не будем устраивать скандал из-за ерунды.
Он попытался обнять ее, но Настя отшатнулась, как от огня. Она посмотрела на них всех — на мужа, не желавшего видеть правду, на самодовольную свекровь, на наглую Оксану и ленивого Игоря.
Она медленно, не говоря ни слова, повернулась и ушла в спальню, плотно прикрыв за собой дверь. Она не стала запирать ее на ключ. Что толку? Они все равно везде. Они уже повсюду.
Она села на кровать и смотрела в одну точку. Гнев сменился ледяным, безразличным спокойствием. Она поняла, что кричать и плакать бесполезно. Ее крик — это лишь фон для их жизни. Ее слезы — лишь доказательство ее слабости.
Они не просто не уважают ее вещи. Они не уважают ее. И муж… ее муж больше не ее защитник. Он часть этого чужого, враждебного мира.
Тихий вечер был разрушен. Но на смену отчаянию приходило что-то новое. Холодное. Решительное.
Тишина, которая воцарилась после скандала с платьем, была обманчивой и тяжелой. Она висела в воздухе, как густой туман перед новой бурей. Настя перестала кричать и спорить. Она двигалась по квартире как тень, молча ухаживая за Катей, молча готовя еду, молча убирая за всеми. Ее лицо стало каменным и ничего не выражающим.
Родственники восприняли это как капитуляцию. И в их поведении появилась новая, пугающая уверенность. Теперь они вели себя не как незваные гости, а как полноправные хозяева.
Вечером, когда Дима вернулся с работы, в квартире пахло жареной картошкой с грибами, которую нажарила Светлана Петровна. Настя, покормив дочку, уложила ее спать и вышла из спальни, чтобы помыть детскую посуду. Она остановилась в коридоре, услышав из кухни свой собственный смех Оксаны.
Осторожно подойдя к приоткрытой двери, она замерла, стараясь не шуметь.
За столом сидели все: Дима, его мать, Игорь и Оксана. Ужин был в самом разгаре. Но атмосфера была не семейной, а скорее похожей на совет на чужой территории.
— Ну вот, — говорила Светлана Петровна, звучно хлебая чай. — Мы тут с ребятами думаем, Димочка. Нам тут тесновато, конечно. Четверым в одной гостиной — это не жизнь.
Дима что-то мямлил в тарелку, явно чувствуя себя не в своей тарелке.
— А я смотрю, у Насти в спальне место хорошее, — вступил Игорь, чавкая. — И детская просторная. Катюше одной много, она же маленькая. Можно ей кровать поменьше поставить, а то и вообще колыбельку.
Настя застыла, вцепившись пальцами в дверной косяк. Холодная волна страха пробежала по ее спине.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Дима, насторожившись.
— А то, что Настя с ребенком могли бы пожить у своих родителей, — спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, заявила Оксана. — У них же двушка, и всего в двух остановках отсюда. А мы тут с Игорем обоснуемся. В гостиной мама, а мы в спальне. Или наоборот. Как договоримся. А тебе, Дима, на диване в гостиной разве плохо? Мужику все равно где.
В кухне на секунду воцарилась тишина. Настя не дышала, ожидая, что скажет муж. Ждала, что он возмутится, встанет, выгонит их наконец.
Но он лишь тяжело вздохнул и протер ладонью лицо.
— Ребята, это какой-то бред… — он сказал это беззлобно, устало. — Как это Настя уйдет к родителям? Это ее дом.
— А что в этом такого? — мягко, как будто объясняя ребенку, сказала Светлана Петровна. — Она погостит у мамы, отдохнет от нас. А мы тут без нее немного обживемся. Разве это плохая идея? Тебе же с нами спокойнее, мы же своя кровь. А она… — свекровь сделала многозначительную паузу. — Она вся в своих мыслях, нервы треплет. Ребенку от такой матери никакого покоя.
Дима молчал. И это молчание было страшнее любых слов.
— Я не против, — хмуро добавил Игорь. — Место тут хорошее, район дорогой. А мы в той двушке нашей сырости наглотались. Надо бы нам восстановиться.
Настя больше не могла слушать. Она бесшумно отступила от двери и, прижавшись спиной к холодной стене в коридоре, сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. У нее не было слез. Не было крика. Был только леденящий душу ужас и осознание полной, абсолютной опасности.
Они не просто пользовались их гостеприимством. Они планировали выжить ее из собственного дома. И ее собственный муж… ее муж не защищал ее. Он слушал этот бред и не находил слов для возмущения.
Через несколько минут она вошла в кухню с пустой детской тарелкой в руках. Все разговоры мгновенно прекратились.
— А, Настя, — неестественно бодро сказала Светлана Петровна. — Садись, поешь с нами. Картошечки осталось.
— Я не голодна, — тихо ответила Настя и поставила тарелку в раковину.
Она почувствовала на себе взгляд Димы. Он смотрел на нее с виноватым и умоляющим выражением. Она встретилась с ним глазами, и в ее взгляде не было ни упрека, ни мольбы. Только пустота.
Позже, когда они остались одни в спальне, Дима попытался заговорить.
— Насть, ты не думай… Они просто так болтают. Никто никуда тебя не прогонит.
Она медленно повернулась к нему. Лицо ее было безжизненным.
— Ты слышал их? — ее голос был ровным и тихим, как гладь мертвого озера. — Они уже меня и нашу дочь выселить хотят. Они делят наш дом. И ты… ты сидел и молчал.
— Мне показалось… Они просто так говорят, — он пробормотал, глядя в пол. — У них трудности, они выплескивают…
— Нет, Дима, — перебила она его. — Это не выплеск. Это план. Они хотят занять наше место. И ты помогаешь им, своим молчанием. Ты даешь им понять, что это возможно.
Он хотел что-то возразить, попытаться обнять ее, но Настя отвернулась и легла спиной, глядя в стену.
Лежа в тишине, она слушала его неровное дыхание и приглушенные голоса из гостиной. Они еще о чем-то оживленно беседовали.
Страх медленно превращался во что-то иное. В холодную, стальную решимость. Она поняла, что больше не может ждать, что Дима очнется. Не может надеяться, что они сами уйдут.
Они перешли красную линию. Теперь речь шла не о комфорте, а о крыше над головой для нее и ее ребенка.
И если муж не готов защищать свой дом, значит, ей придется сделать это самой. Какими бы методами это ни пришлось делать.
Наступило утро, серое и безрадостное, как и все последние дни. Настя провела ночь без сна, ворочаясь и обдумывая каждую мелочь, каждую произнесенную фразу. Лежащая рядом с ней спина Димы казалась каменной стеной, возведенной между ними.
Она встала первой, еще затемно, и пока все спали, сделала самое важное. Взяв свой паспорт и свидетельство о праве собственности на квартиру, она незаметно выскользнула из дома. Договорившись с матерью по телефону, она оставила у подъезда Катюшу, тепло укутанную и сонную.
— У меня срочные дела, мам, всего на пару часов, — сказала она, целуя дочку в лоб. — Побудь с ней, пожалуйста.
Мать, видя ее бледное и решительное лицо, ничего не спросила, лишь кивнула.
В десять утра Настя уже сидела в уютном, но строгом кабинете юриста. Ее подруга Лиза, адвокат, на чьей визитке было написано «Семейное и жилищное право», слушала ее, не перебивая. Настя рассказывала все, с самого начала, с того первого вечера, когда в дверь постучала Светлана Петровна. Она говорила о чемоданах, о критике, о незаконном вселении Игоря и Оксаны, о пропавших сережках, о порванном платье, и наконец, о том страшном разговоре на кухне, который она подслушала.
Когда она закончила, в кабинете повисла тишина. Лиза отложила ручку, которою делала пометки.
— Давайте по порядку, — начала она спокойно. — Квартира оформлена только на тебя?
— Да, — кивнула Настя. — Мы покупали ее до брака, на мою ипотеку. Дима потом помогал выплачивать, но юридически — только я.
— И никто из них, ни свекровь, ни брат с женой, не прописаны в этой квартире?
— Нет. Они все прописаны в других местах.
— Прекрасно, — в голосе Лизы прозвучало облегчение. — Тогда ситуация проще, чем я думала. По закону, твое жилище неприкосновенно. Это основа основ. Никто не имеет права находиться в твоей квартире против твоей воли. Ни муж, ни тем более его родственники.
Она открыла толстый том Семейного кодекса и положила перед Настей закладку.
— Они находятся у тебя как гости. А гость, согласно тому же жилищному законодательству, может пребывать в жилом помещении только с согласия собственника. Твоего согласия у них нет. Более того, они злоупотребили твоим гостеприимством.
— Но как мне их выгнать? — тихо спросила Настя. — Они не уйдут просто так. Они… они уже считают себя хозяевами.
— Для начала — официальное предупреждение. Письменное. Мы составим его прямо сейчас. В нем ты четко и ясно требуешь, чтобы они немедленно покинули твое жилое помещение. Если они откажутся, следующий шаг — вызов полиции. Участковый будет обязан составить протокол о самоуправстве. А после этого — иск в суд о принудительном выселении.
Лиза говорила четко и уверенно, ее слова падали, как камни, выстраивая прочную стену защиты.
— А что насчет Димы? — спросила Настя, с трудом выговаривая имя мужа. — Он ведь мой муж… Он имеет право…
— Имеет право на что? — мягко переспросила Лиза. — На проживание? Да, как твой супруг. Но это право не распространяется на его родственников. И если он будет препятствовать выселению тех, кто нарушает твои права как собственника, это будет еще одним основанием для принятия жестких мер. Вплоть до…
Она замолчала, давая Насте понять.
— До развода, — тихо договорила Настя.
— До определения его прав на проживание через суд, — поправила ее Лиза. — Но да, это крайний вариант. Сначала давай попробуем действовать по закону. Ты имеешь на это полное право. Ты не тиран и не жестокая женщина. Ты защищаешь свой дом и своего ребенка от захватчиков. Закон на твоей стороне.
Она протянула Насте листок с четко написанными пунктами.
— Вот план. Первое: письменное предупреждение. Второе: если не сработает — полиция. Третье: суд. Это небыстро, но верно.
Настя взяла листок. Бумага была прохладной и шершавой под пальцами. Она смотрела на ровные строчки, и впервые за последние недели по ее телу разлилось не тепло, а странное, трезвое спокойствие. Не надежда, а именно уверенность.
— Хорошо, — сказала она, поднимая глаза на подругу. — Я готова.
Она вышла из здания юридической консультации, сжимая в сумке папку с документами и черновой вариант предупреждения. Воздух, который еще вчера казался ей спертым и враждебным, сегодня был наполнен запахом приближающегося снега и свободы.
Она шла по улице, и в ее голове выстраивались не эмоции, а факты. Статьи законов. Права. Процедуры. Это был новый язык, язык силы, который ей предстояло выучить и на котором заговорить с теми, кто считал ее слабой.
Она зашла в тихое кафе, заказала чашку кофе и, достав ручку, на чистом листе бумаги вывела твердым почерком: «Предупреждение». Она писала медленно, обдумывая каждое слово, обращаясь не к родственникам, а к нарушителям ее прав.
Она больше не была Настей, забитой невесткой и преданной женой. Она была собственником. Хозяйкой. И она была готова отстаивать то, что принадлежало ей по закону.
Закончив писать, она аккуратно сложила листок и спрятала его во внутренний карман сумки. Теперь он лежал там, как оружие, которое она должна была применить. Завтра.
Настало утро, которое должно было все изменить. Настя провела ночь в странном состоянии между ужасом и решимостью. Она несколько раз перечитывала написанное от руки предупреждение, сверялась с памяткой от Лизы, клала листок в сумку и снова доставала, проверяя, на месте ли он.
Дима ушел на работу, как обычно, бросив на прощание невнятное «до вечера» и не встретившись с ней глазами. Его отстраненность теперь только придавала ей сил. Она осталась одна на поле боя, и это означало, что можно действовать без оглядки.
Катюшу она с утра отвезла к своей маме, сославшись на необходимость решить важные вопросы. Ребенок не должен был видеть то, что может произойти.
В квартире царило привычное уже вавилонское столпотворение. Светлана Петровна, сидя в гостиной на «своем» диване, громко диктовала Оксане список продуктов, которые та должна была купить «на общие». Игорь, развалившись в кресле, листал новости на телефоне, изредка комментируя их вслух.
Настя прошла на кухню, поставила чайник. Руки у нее не дрожали. Внутри все было сжато в один тугой, холодный ком. Она ждала, когда все соберутся вместе.
Чайник закипел. Она разлила кипяток по чашкам, сделала глубокий вдох и выдох. Затем взяла со стола свой листок и твердыми шагами направилась в гостиную.
Она встала посреди комнаты, так, чтобы все ее видели. Ее поза, ее лицо, ее молчаливое ожидание были настолько непривычны, что разговоры сами собой прекратились. Все трое уставились на нее.
— У меня к вам важное заявление, — начала Настя, и ее голос прозвучал ровно и громко, без привычных им ноток неуверенности или раздражения.
Она развернула листок.
— Я, как единственная собственница данной квартиры, официально уведомляю вас, Светлану Петровну, Игоря и Оксану, о том, что ваше пребывание в моем жилом помещении более нежелательно.
В комнате повисла гробовая тишина. Игорь даже опустил телефон.
— Вы что, совсем крышей поехали? — первой нашлась Светлана Петровна. Ее лицо начало багроветь.
— Вы нарушили статью 25 Конституции, гарантирующую мне неприкосновенность жилища, — продолжила Настя, глядя в листок, но прекрасно помня каждое слово. — Вы были допущены сюда как гости на ограниченный срок. Ваше гостеприимство исчерпано. Вы злоупотребили моим доверием, нанесли материальный ущерб моему имуществу и создали невыносимые условия для жизни моей дочери и для меня лично.
Она сделала паузу, чтобы ее слова повисли в воздухе.
— Я требую, чтобы вы в полном составе, со всеми своими вещами, покинули мою квартиру в течение двадцати четырех часов. Сегодняшний день — последний, который вы здесь проводите.
Она перевела взгляд с одного ошеломленного лица на другое.
— В случае вашего отказа я буду вынуждена обратиться в органы полиции с заявлением о самоуправстве. После составления протокола мой адвокат подаст иск в суд о вашем принудительном выселении. Судебные издержки и компенсацию морального вреда буду взыскивать с вас.
Она сложила листок и протянула его Светлане Петровне. Та не двигалась, смотря на нее с открытым ртом, в котором читалось и недоверие, и ярость.
— Возьмите. Это ваша копия. Вторая находится у моего адвоката.
Игорь наконец пришел в себя. Он вскочил с кресла, его лицо перекосилось от злобы.
— Ты что, совсем охренела? На каком основании? Это дом моего брата!
— Нет, Игорь, — холодно возразила Настя. — Это моя квартира. Купленная мной до брака, на мои деньги и оформленная на меня. Дима имеет право здесь проживать как мой супруг. Вы — нет. Вы здесь никто. Самозваные постояльцы.
— Дима этого не допустит! — прошипела Светлана Петровна, все еще не принимая протянутый листок.
— Димы нет, — напомнила ей Настя. — И ваше давление на него больше не имеет значения. Закон на моей стороне. И я больше не боюсь.
Она положила сложенный листок на журнальный столик перед диваном.
— У вас есть время до этого же времени завтрашнего дня. Если завтра вечером я увижу здесь хоть одну вашу вещ, хоть одну вашу зубную щетку, следующее общение у нас будет происходить в присутствии участкового. Всего хорошего.
Она развернулась и пошла к себе в спальню, оставив их в полной тишине. За ее спиной сначала не было ни звука, а потом разразился оглушительный скандал. Она слышала, как Светлана Петровна кричит что-то про «неблагодарную», как Игорь матерится, как Оксана визгливо вторит им.
Но эти звуки больше не причиняли ей боли. Они были похожи на лай собаки, посаженной на цепь. Угрозы этих людей достигли своего предела и разбились о стену закона, который она наконец-то призвала на свою сторону.
Она закрыла дверь спальни, но не для того, чтобы спрятаться. А для того, чтобы в тишине подготовиться к следующему шагу. Она знала, что они не уйдут просто так. Но теперь у нее был план, и она была готова идти до конца.
Весь следующий день прошел в гнетущей, натянутой тишине, похожей на затишье перед бурей. Настя почти не выходила из спальни, прислушиваясь к звукам за дверью. Она слышала, как хлопает дверь в гостиную, как взволнованно, но приглушенно спорят голоса. Никто не пытался с ней заговорить. Ее ультиматум висел в воздухе тяжелым, ощутимым грузом.
Дима пришел с работы раньше обычного. Лицо его было серым и изможденным. Он сразу прошел в гостиную, и Настя услышала начало напряженного, громкого разговора, который тут же стих за закрытой дверью. Они совещались. Без нее.
Она сидела на кровати, глядя в окно, и ждала. В ее руках был телефон, где на быстром наборе стоял номер участкового, как и советовала Лиза.
Через час дверь в спальню открылась. На пороге стоял Дима. За его спиной в коридоре виднелись фигуры его матери, Игоря и Оксаны. Все они смотрели на нее, и в их взглядах читалась смесь злобы, недоверия и, впервые, подобострастного страха.
— Настя, — глухо начал Дима. — Мы должны поговорить.
— Говори, — ответила она, не вставая с места.
— Мама и ребята… они готовы уйти.
Из-за его спины послышался гневный вздох Светланы Петровны, но она промолчала.
— Но давай без полиции и судов, ладно? — его голос звучал устало и умоляюще. — Это же моя семья.
Настя медленно подняла на него глаза.
— Я уже говорила. У них есть время до вечера. Мои условия не изменились.
— Но они просят еще пару дней! Чтобы найти, куда им деться! — голос Димы дрогнул. — Это же невозможно — собраться за сутки!
— У них был не один день, Дима, — холодно парировала она. — У них была целая неделя. Больше. Они не собирались уходить. Они собирались выселить меня. Ты сам слышал.
Он опустил голову, не в силах спорить.
— Я знаю… Я все понимаю… Но давай по-человечески.
В этот момент Светлана Петровна, не выдержав, шагнула вперед.
— Да что ты ее упрашиваешь! Бесполезная тряпка! Неблагодарная! Мы же родня! Мы в беде!
Настя встала. Ее движение было спокойным и полным достоинства. Она подошла к порогу и посмотрела на свекровь, а затем перевела взгляд на мужа.
— Родня не ведет себя как захватчики. Родня не ворует, не портит вещи и не строит планы, как выгнать хозяйку из ее же дома. Вы не в беде. Вы сами создали эту ситуацию, думая, что вам все дозволено. Время просьб и «по-человечески» закончилось, когда вы переступили через все мыслимые границы.
Она выдержала паузу, давая своим словам проникнуть в сознание.
— Мое решение окончательно. Сегодня к вечеру вас здесь не должно быть. Всех.
Игорь, мрачно буривший стену взглядом, резко дернул головой.
— Ладно! Хватит! Мы уходим! — он бросил на Настю взгляд, полный ненависти. — Довольна? Ты добилась своего. Разрушила семью.
— Нет, Игорь, — тихо, но четко ответила она. — Это вы ее разрушили. Своим нахальством, жадностью и полным отсутствием уважения. Я всего лишь защищаю то, что мое.
Она повернулась и пошла обратно в спальню, оставляя их в коридоре. На этот раз ее уход был не бегством, а победным отступлением. Битва была выиграна.
Вечером начался великий исход. Со скомканными, злыми лицами они складывали свои вещи в те же чемоданы и сумки, с которыми приехали. Светлана Петровна, проходя мимо Насти, бросила в ее сторону:
— Ты еще пожалеешь об этом. Мой сын тебе такого не простит.
— Это уже его выбор, — равнодушно ответила Настя.
Она стояла в дверях гостиной и наблюдала, как квартиру покидает оккупационная армия. Оксана, всхлипывая, тащила свои пакеты. Игорь, ругаясь, волок чемодан. Светлана Петровна держалась с неестественной, надменной прямотой, но в ее глазах читалось поражение.
Дима молча помогал им выносить вещи, не глядя на Настю. Последний чемодан выкатили за дверь. Игорь, выходя, с силой хлопнул дверью, так что стены содрогнулись.
И наступила тишина. Настоящая, глубокая, не обманчивая.
Дима остался стоять в прихожей, спиной к ней. Его плечи были ссутулены.
— Ну вот, — прошептал он. — Ты добилась своего. Осталась одна.
— Я не одна, — поправила его Настя. — Со мной моя дочь. И мой дом. Дом, в котором снова можно дышать.
Он медленно повернулся. В его глазах стояла боль и растерянность.
— А я? Я для тебя кто теперь?
Она посмотрела на него, и в ее сердце не было ни злости, ни торжества. Лишь усталая, щемящая грусть.
— Ты мой муж. И тебе предстоит решить, на чьей ты стороне. На стороне тех, кто топтал наш дом и наши отношения, или на стороне нашей семьи. Но это твой выбор. И делать его тебе.
Она не стала ждать его ответа. Она прошла в гостиную, подошла к окну и распахнула его настежь. В квартиру ворвалась струя холодного, свежего ночного воздуха, смывая запахи чужих духов, жареной еды и тяжелых, невысказанных обид.
Она глубоко вдохнула. Впервые за долгие недели она снова чувствовала себя хозяйкой в своем доме. Война закончилась. И теперь предстояло самое сложное — залечивать раны и заново учиться доверять. Но это была уже другая история.
