— Нет — Это тихое, короткое слово повисло в густой тишине маленькой кухни. Оно прозвучало, как щелчок выключателя, оборвавший привычное гудение.
— Что «нет»? — Мария Петровна, свекровь, медленно опустила чашку с недопитым чаем. Её поджатые губы выражали крайнее недоумение, словно невестка вдруг заговорила с ней на суахили.
— Я сказала: нет, Мария Петровна. Мы не будем оплачивать Людочке курсы «визуализатора бренда».
Татьяна стояла у раковины, спиной к свекрови. Она только что пришла с работы, её руки гудели от восьми часов непрерывного массажа. Запах камфорного масла и разогревающих мазей, казалось, въелся в её кожу навсегда. Она смотрела в окно на серый московский двор, где Аркадий, её муж, пытался припарковать их старенький «Логан».
— Танечка, ты не поняла, — в голосе Марии Петровны зазвучали снисходительные, менторские нотки, которые Татьяна ненавидела. — Это не каприз. Это инвестиция! Девочке нужно развиваться, искать себя. Она же творческая личность! А ты… ты же сама понимаешь, сейчас без «бренда» никуда. Ей нужно портфолио, ей нужно…
— Ей нужна работа, — не оборачиваясь, отрезала Татьяна. — У неё диплом медучилища. В поликлиниках медсестер не хватает.
— Медсестрой?! — Мария Петровна даже привстала. — Моя Людочка?! В поликлинику, за три копейки, утки таскать?! Да ты в своем уме, Татьяна? Она создана для другого! Она должна удачно выйти замуж, быть украшением…
— А пока она ищет, кто её «удачно» возьмет, её должны содержать мы? Я — массажистка, и Аркадий — водитель автобуса?
В этот момент в кухню втиснулся Аркадий. Высокий, сутулый, в синей форменной рубашке «Мосгортранса». Он устало потер лицо.
— Опять вы? Мам, ну что случилось?
Мария Петровна мгновенно сменила тактику. Лицо её приняло скорбное выражение, глаза увлажнились.
— Аркашенька, сынок! Я же за Людочку прошу, за сестру твою единственную! Ей всего-то шестьдесят тысяч не хватает на курсы. А жена твоя… — она картинно всхлипнула, — …она мне «нет» говорит. Будто я милостыню прошу!
Аркадий бросил на жену умоляющий, загнанный взгляд.
— Тань, ну что ты в самом деле? Мама же просит…
Татьяна медленно повернулась. Она посмотрела на мужа. На его ранние морщины у глаз, на въевшуюся в кожу рук грязь, которую не отмыть мылом — только время стирает. Потом посмотрела на холеную, несмотря на пенсию, свекровь. Бывший бухгалтер хлебокомбината, Мария Петровна знала толк в цифрах, особенно когда они текли из кармана сына в карман дочери.
— Аркадий, — её голос был ровным, но в нем звенела сталь. — В прошлом месяце мы оплатили Людочке «марафон по раскрытию женственности». Стоило это двадцать тысяч. Три месяца назад — курсы английского, на которые она сходила три раза. Сорок тысяч. Полгода назад мы закрыли её долг по кредитке, которую она взяла на «неотложные нужды» — а именно, на поездку в Питер с подружками. Семьдесят тысяч. Я не говорю про то, что мы каждый месяц оплачиваем её съемную квартиру…
— Это квартира моей матери! — взвилась Мария Петровна. — Моей покойной!
— Эту квартиру вы сдаете, Мария Петровна, — спокойно парировала Татьяна. — А Людочка живет в другой, в новостройке, потому что в «бабушкином» ремонте ей неуютно. И платим за этот «уют» мы. С моих рук, — она подняла ладони, — и с его глаз, которые он в пробках оставляет.
Наступила такая тишина, что было слышно, как капает вода в раковине. Аркадий стоял, вжав голову в плечи. Он был классическим «маменькиным сынком», пойманным между двух огней. Он любил Татьяну, но боялся материнского гнева.
— Да как ты смеешь… — прошипела Мария Петровна, её лицо пошло красными пятнами. — Ты… приживалка! В квартире моей!
— Квартира, — отчеканила Татьяна, — была куплена моей бабушкой. И дарственная оформлена на меня. Вы живете в своей, а мы — в моей. И я больше не позволю обкрадывать нашу с Аркадием семью.
— Сынок! Ты слышишь?! Она меня!.. Она нас!..
— Тань, ну прекрати, — выдавил Аркадий. — Мам, мы… мы что-нибудь придумаем.
— Мы ничего не придумаем! — Татьяна подошла к мужу и посмотрела ему прямо в глаза. — Аркаша. Я устала. У меня нет больше сил. Я хочу ребенка. Я хочу делать ремонт в ванной, у нас плитка отваливается. Я хочу съездить в отпуск не на дачу к твоей маме, а на море! Мы работаем на износ, чтобы твоя тридцатилетняя сестра (Люде было двадцать восемь, но Татьяна умышленно накинула) искала себе «богатого мужа» в красивых интерьерах? Всё, Аркадий. Денег нет.
Мария Петровна поняла, что привычные рычаги не работают. Это был бунт. Открытый, наглый бунт.
— Я так и знала! — закричала она, хватая с вешалки свою сумку. — Ты всегда её ненавидела! Завидовала её красоте, её молодости! Ты просто боишься, что она найдет себе принца, а ты так и останешься… массажисткой! Аркадий! Если ты мужик, ты выберешь! Или я, или она!
Она хлопнула дверью так, что в серванте звякнула посуда.
Аркадий опустился на табуретку.
— Тань… Зачем так? Она же… обидится.
— Уже, — устало сказала Татьяна. — Она уже обиделась. И это, Аркаша, её личный выбор.
Обида Марии Петровны была монументальной. Она была похожа на ледник — холодная, тяжелая и медленно ползущая, угрожая раздавить всё на своем пути.
Первым делом она перестала звонить. Для женщины, которая привыкла отчитывать сына за «не тот» тон голоса по телефону трижды в день, это было равносильно объявлению войны. Аркадий маялся. Он то хватал телефон, то бросал его.
— Может, позвонить? — спросил он жену через два дня. — Вдруг у неё сердце…
— У неё давление сто двадцать на восемьдесят, я лично мерила на прошлой неделе. Не волнуйся. Это называется «манипуляция молчанием». Можешь проверить в интернете.
Татьяна была необычайно спокойна. Решение, которое зрело в ней годами, наконец-то было принято, и это принесло ей огромное облегчение. Она, сама того не ведая, применила один из психологических приемов, о которых читала в перерывах между клиентами: «контейнирование». Она больше не «впитывала» чужие эмоции, а оставляла их тому, кто их производил.
На третий день позвонила сама «виновница торжества». Людмила. И не Аркадию, а сразу Татьяне, на рабочий номер.
— Татьяна, это Люда, — в голосе звенел металл. — Ты что творишь?
— Я работаю, Людмила. А ты?
— Ты издеваешься?! У матери из-за тебя приступ был! Ты хочешь её в могилу свести?
— Какой приступ? — Татьяна насторожилась.
— Сердечный! Я «Скорую» вызывала!
— И что, увезли?
—…Нет, — после заминки призналась Люда. — Укол сделали… Сказали, нервное. Но это всё ты! Ты! Ты обязана сейчас же приехать и извиниться! И дать денег!
— Значит, так, Людочка, — Татьяна прикрыла трубку рукой, жестом прося следующую клиентку немного подождать. — Ты у нас медработник, хоть и бывший. Открой учебник по кардиологии. «Нервное» — это не сердечный приступ. Это называется «истерика». Денег я не дам. Маме вашей я сочувствую, но помочь могу только массажем воротниковой зоны. Бесплатно. Как родственнице.
В трубке раздался такой вопль, что Татьяна отстранила её от уха.
— Ты… ты… поганка! Ты просто завидуешь, что я красивая, а ты — серая мышь! Аркашка на тебя только из-за квартиры твоей позарился!
— Передай маме, чтобы пила валерьянку. И тебе не помешает. И ищи работу, Люда. Принцев на всех не хватит, а кушать хочется всегда.
Татьяна повесила трубку. Руки у неё дрожали, но не от страха, а от гнева. Она сделала несколько глубоких вдохов.
Вошла следующая клиентка, Анна Борисовна, бывшая директриса школы, мудрая и очень больная женщина.
— Что-то ты бледная, Танечка, — проговорила она, укладываясь на кушетку.
— Да так, родственники… — неопределенно махнула рукой Татьяна, разминая масло в ладонях.
— А-а, — понимающе протянула Анна Борисовна. — Родственники — это те люди, которые даны нам для испытаний. Знаешь, деточка, есть такая штука — токсичность. Это как радиация. Ты её не видишь, а она тебя убивает. И если ты не наденешь свинцовый фартук и не отойдешь на безопасное расстояние, ты просто… сгоришь. Особенно опасно, когда это маскируется под «любовь» и «заботу».
Татьяна начала массаж, её сильные, чуткие пальцы пошли по зажатым мышцам спины.
— А как же… «надо помогать»? — тихо спросила она.
— Помогать надо тому, кто не может, — проговорила старушка. — Детям. Старикам немощным. Больным. А помогать взрослому, здоровому лбу, который не хочет работать — это не помощь, Танечка. Это поощрение греха. Ты у него не отнимаешь, ты у своей семьи отнимаешь. У мужа, у будущих детей. Ты, по сути, воруешь у них…
Слова Анны Борисовны легли на душу, как бальзам. Татьяна поняла, что она всё делает правильно.
Вечером её ждал новый виток драмы. Аркадий был дома. Мрачный, злой. На столе стояла початая бутылка водки и тарелка с наспех нарезанным хлебом и колбасой.
— Ты что, пил? — ахнула Татьяна. Он почти не пил, его и так гоняли на медосмотрах каждый день.
— А что мне делать?! — рявкнул он. — Мне сестра звонила! Ты знаешь, что ты ей сказала?! Ты знаешь, что мать при смерти?!
— Аркаша, никто не при смерти. Это спектакль.
— Спектакль?! — он ударил кулаком по столу. — Мать меня вырастила! Она ночей не спала! А ты… Ты ей из-за паршивых шестидесяти тысяч!..
— Не паршивых, Аркадий! — Татьяну прорвало. — Это моя зарплата за две недели! Это четырнадцать дней, когда я прихожу домой и не могу пальцы в кулак сжать! А твоя «при смерти» мамаша вчера звонила тете Вере в Саратов и час рассказывала, какая я дрянь! Мне тетя Вера сама позвонила, всё передала!
— Ты… ты против меня всю родню настраиваешь?
— Это она настраивает! — закричала Татьяна. — Открой глаза, Аркаша! Тебя просто используют! Твоя мать не может отпустить тебя, она видит во мне врага, который отнял у неё «сыночка». А твоя сестра — обыкновенная тунеядка! Ей двадцать восемь лет! Я в её возрасте уже три года как работала и ипотеку за эту квартиру выплачивала, пока ты…
Она осеклась. Она не хотела попрекать его тем, что в начале их жизни он зарабатывал меньше, и основной груз лег на неё.
— Что «я»?! — он поймал её взгляд. — Что «ты»?! Достала! Все вы, бабы, одинаковые! Только деньги вам…
— Деньги?! — Татьяна рассмеялась страшным, срывающимся смехом. — Да, Аркадий, деньги! Потому что без этих «презренных» денег не будет ни еды, ни одежды, ни этой квартиры! Потому что твою сестру надо кормить, одевать и оплачивать её «поиски себя»! А ты! Ты сидишь и жалеешь их! А меня тебе не жалко? Себя тебе не жалко? Ты в пять утра встаешь, чтобы в пробках дышать выхлопом! Ты когда в последний раз в кино был? А, Аркадий?
Он молчал, опустив голову.
— Я так больше не могу, — сказала она тихо, но твердо. — Я не буду бороться за тебя с твоей матерью. Ты должен решить сам. Или ты — мой муж, глава нашей семьи. Или ты — сын Марии Петровны и кошелек Людмилы.
Она взяла подушку с дивана и ушла спать на кухню, на узкую тахту.
Это была самая длинная ночь в её жизни. Она слушала, как он ходит по комнате, как курит на балконе, как тихо матерится. Она плакала беззвучно, уткнувшись в подушку. Она знала: сейчас решается её судьба. Если он утром выберет мать, она подаст на развод. Жить так дальше было невыносимо.
Утром, когда она проснулась от звона будильника, его уже не было. Он ушел на смену. На столе в кухне стояла нетронутая бутылка и грязный стакан.
Татьяна пошла на работу с тяжелым сердцем. Весь день она работала как автомат.
Вечером она не хотела идти домой. Она боялась. Боялась увидеть его вещи собранными. Или, наоборот, увидеть его пьяным.
Она открыла дверь своим ключом. В квартире было тихо и пахло… жареной курицей.
Аркадий стоял у плиты. В фартуке. В её, в цветочек.
— Я тут… курицу решил, — он неловко улыбнулся. — Помнишь, ты говорила, что хочешь, как в том фильме…
Татьяна молча сняла сапоги.
— Аркаш…
— Подожди, Тань, — он выключил газ и повернулся к ней. Глаза у него были красные, но трезвые. — Я… я мудак, Тань. Прости.
Он подошел и неловко обнял её.
— Я… всё утро думал. Пока в пробке стоял. Ты права. Во всем права. Я им позвонил.
— Кому? — прошептала Татьяна ему в плечо.
— Обоим. Сначала сестре. Сказал, что денег нет и не будет. Сказал, что в «Пятерочку» у дома кассиры требуются. Орала она… Ох, Тань, как она орала. Что я предатель, что я подкаблучник…
— А мама?
— А потом позвонил маме. — Он вздохнул. — Сказал, что… что у меня теперь своя семья. И что я люблю тебя. И что если она хочет видеть сына, пусть прекратит это всё.
— Что она?
— Сказала, что я ей больше не сын.
Он уткнулся лицом в её волосы.
— Тань… Мне хреново. Но… я знаю, что так надо. Прости меня, что я такой… тюфяк.
Татьяна заплакала. На этот раз — от облегчения. Она гладила его по спине, по жестким волосам.
— Ничего, Аркаша. Ничего. Мы прорвемся. Ты не тюфяк. Ты… ты просто очень хороший. А они этим пользовались.
— Я не позволю больше, — твердо сказал он. — Никогда. Это наша жизнь.
Жизнь без Марии Петровны и Людмилы оказалась на удивление… тихой. И дешевой.
Манипуляции, конечно, не прекратились. Были попытки надавить через дальних родственников («Танечка, надо помириться, Мария Петровна совсем плохая…»). Были «случайные» встречи у подъезда, где Людмила пыталась разжалобить Аркадия, рассказывая, как ей тяжело «искать работу без связей».
Но Аркадий, при поддержке Татьяны, держался. Он научился говорить «нет». Это было трудно, его ломало, но он держался.
Они действительно сделали ремонт в ванной. Сами, по вечерам. Клеили плитку, спорили из-за цвета затирки и смеялись.
Через полгода Татьяна, разбирая счета, с удивлением обнаружила, что у них на накопительном счету лежит приличная сумма.
— Аркаш, смотри! — позвала она мужа. — Мы же… мы можем в Турцию слетать! На десять дней!
— А давай! — он подхватил её на руки и закружил по комнате. — В Анталью! «Всё включено»!
В тот вечер, когда они сидели на балконе и пили чай, раздался звонок. Незнакомый номер.
— Алло, — настороженно сказала Татьяна.
—…Татьяна? Это Люда.
Татьяна молчала.
— Я… в общем… — в голосе сестры не было привычного высокомерия. Была… усталость. — Мама просила передать… У неё сахар подскочил. Она в больнице. В 52-й.
— Мы приедем, — коротко ответила Татьяна и посмотрела на Аркадия.
Они приехали на следующий день. Мария Петровна лежала в общей палате, бледная, постаревшая. Увидев их, она отвернулась к стене, но плечи её задрожали.
Аркадий сел на край койки и взял её за руку.
— Мам… Ну что ты. Мы же здесь.
Она ничего не ответила, только сжала его руку.
В коридоре они столкнулись с Людмилой. Она была в белом халате.
— Ты… работаешь здесь? — удивился Аркадий.
— Санитаркой, — хмыкнула Люда. — Взяли пока. В регистратуру потом, может… Тяжело, конечно. — Она посмотрела на свои руки с обломанными ногтями. — Но… знаешь, Аркаш… ничего. Жить можно. Спасибо, что приехали.
Она развернулась и пошла по коридору — не той летящей походкой «охотницы за принцем», а тяжелой, рабочей походкой женщины, которая знает, почем фунт лиха.
На улице Татьяна и Аркадий постояли, щурясь на солнце.
— Думаешь, это надолго? — спросил Аркадий.
— Не знаю, — честно сказала Татьяна. — Жизнь — лучший учитель. Она очень доходчиво объясняет, когда другие молчат. Но знаешь… мне её даже жалко стало.
— И мне, — кивнул Аркадий. — Ладно. Поехали домой. Нам еще чемоданы собирать.
Он обнял жену за плечи, и они пошли к своему «Логану». Впереди их ждало море. Они его заслужили.
— Ты что наделала?! Ты куда их дела?!
Голос Марии Петровны, обычно ровный и полный снисходительного достоинства, сейчас срывался на бабский, кухонный визг. Она трясла перед лицом дочери мятой бумажкой.
— Мам, ну я же не знала! — Людмила, отшатнувшись, прижала к груди свой новенький, сияющий айфон последней модели. — Он сказал, это просто формальность! Что там проценты… копеечные!
— Копеечные?! — Мария Петровна в отчаянии взмахнула руками. Она, бывший бухгалтер, знающая, что такое дебет и кредит, смотрела на уведомление из микрофинансовой организации и не верила своим глазам. Проценты, набежавшие за три месяца, вдвое превышали сумму самого долга. — Я на кого эти деньги брала?! Я из-за тебя в кабалу полезла!
— Аркашка заплатит… — эхом повторила Люда, успокаиваясь. — Конечно, заплатит. Куда он денется…
Мария Петровна опустилась на стул. Она посмотрела на дочь. На её холеное лицо, на модную стрижку, на дорогой телефон. Та «работа» санитаркой в 52-й больнице, куда Людочка устроилась после скандала с курсами, продлилась ровно три недели.
Три недели Людмила жаловалась на больную спину, на хамство медсестер, на «не тот» контингент и на сломанные ногти. А потом просто не вышла на смену. И снова села матери на шею.
Новый виток «поиска себя» требовал новых вливаний. Сначала — новый телефон, «чтобы выглядеть презентабельно перед работодателями». Потом — поездка в Сочи с подружками, «чтобы развеяться и набраться сил».
Татьяна и Аркадий, вернувшиеся из своей первой в жизни Турции, загорелые и счастливые, обо всем этом не знали. Они отдалились. Вежливо поздравляли с праздниками по телефону, но в гости не звали и денег не давали.
Мария Петровна, ослепленная обидой и иррациональной любовью к дочери, решила действовать сама. Она, бухгалтер, полезла в самое пекло — в МФО. Один раз. Потом второй, чтобы перекрыть первый. А потом третий… Она была уверена, что это временные трудности. Что Аркадий, поостыв, вернется под её крыло.
Но Аркадий не возвращался. А сегодня утром ей позвонили. Мужской, безразлично-вежливый голос сообщил, что в случае неуплаты её дело передадут… Он использовал другое слово, но Мария Петровна услышала только одно: «коллекторы».
— Он заплатит, — твердо сказала она, глядя в стену. — Он мой сын. Он обязан.
В их с Аркадием квартире пахло корицей и счастьем. Татьяна, придя с работы, застала мужа на кухне. Он, всё в том же её фартуке в цветочек, который стал его «домашней униформой», пёк шарлотку.
— Ого! — улыбнулась она, обнимая его со спины. — Какой повод?
— А просто так, — он повернулся и поцеловал её. — Ты устала? Иди, я тебе сейчас чай сделаю.
Татьяна с наслаждением скинула обувь. После Турции они будто заново родились. Деньги, которые раньше улетали в черную дыру по имени «Людочка», теперь оседали на счете. Они купили новый диван. Они всерьез обсуждали покупку подержанной, но приличной иномарки взамен дребезжащего «Логана».
— Аркаш, — сказала она, усаживаясь на кухне и вытягивая гудящие ноги. — Я тут смотрела… кроватки детские.
Аркадий замер с чайником в руках.
— Тань… ты что…
— Нет, — рассмеялась она, видя его испуганно-счастливое лицо. — Пока нет. Но я… я хочу быть готовой. Мы же… мы же можем теперь?
Он молча сел напротив, взял её руки в свои. Его большие, мозолистые ладони водителя автобуса нежно, почти невесомо, легли на её пальцы.
— Можем, Танька. Теперь всё можем.
В этот момент идиллию разорвал телефонный звонок. Звонил мобильный Аркадия. Он посмотрел на экран, и улыбка сползла с его лица.
— Мама.
Татьяна напряглась.
— Алло, мам? Что? — лицо Аркадия стремительно бледнело. — Что случилось?! Какой… Что?! Я сейчас приеду!
Он сорвался с места.
— Что там? — Татьяна встала следом.
— Я не понял… — он лихорадочно натягивал ботинки. — Она… она плачет. Кричит, что её убьют. Что какие-то… долги. Что её на улицу выкидывают!
— Так. Стоп, — Татьяна положила ему руки на плечи. — Аркадий, дыши. Спокойно. Какие долги? Кому?
— Я не знаю! Она кричит: «Приезжай! Один!».
— «Один»? — Татьяна прищурилась. — Нет. Я еду с тобой.
— Тань, она…
— Тем более, я еду с тобой, — твердо сказала она. — Мы — семья. Мы идем вместе. Забыл шарлотку выключить.
Она спокойно выключила духовку, накинула куртку, и они вышли. Запах яблок и корицы провожал их до самой двери.
Квартира Марии Петровны встретила их тяжелым запахом валерьянки и страха. Бывший бухгалтер сидела на диване, закутавшись в плед, и раскачивалась из стороны в сторону. Людмила, на удивление тихая, сидела в углу, вперившись в свой новый телефон.
На журнальном столике были разложены веером бумаги. Розовые, желтые, белые бланки с агрессивными красными печатями.
— Мам! Что случилось?! — Аркадий бросился к ней.
— Сынок! — она вцепилась в него мертвой хваткой. — Аркашенька! Спаси! Я… я не виновата! Это всё…
— Это всё я, — неожиданно пискнула Люда из угла. — Я… я попросила.
Аркадий медленно выпрямился, не отпуская руки матери, но уже глядя на сестру.
— Что ты попросила, Люда?
— Ну… на телефон… И… на Сочи…
Татьяна молча подошла к столу. Она была не бухгалтером, но она была женщиной, которая годами считала каждую копейку. Она взяла один листок. ООО «Быстрые деньги». Второй. «Кредит-Экспресс». Третий. «Наличка за час».
— Мария Петровна, — её голос прозвучал в тишине, как удар хлыста. — Что это?
— Это… Танечка, это ошибка! — залепетала свекровь. — Они… они мошенники!
— Три разных мошенника? — Татьяна подняла бровь. Она быстро пробежалась глазами по цифрам. Суммы были небольшие — пятьдесят, семьдесят, сто тысяч. Но проценты… Боже, какие проценты. — Общая сумма долга, — она быстро посчитала в уме, — четыреста двадцать тысяч рублей.
Аркадий сел мимо стула. Он просто сполз на пол. Четыреста. Двадцать. Тысяч.
— Это… это наша машина, — прошептал он. — Это… Тань…
— Аркашенька, сынок! — тут же взвыла Мария Петровна. — Ты же… ты же не бросишь мать! Я на тебя жизнь положила! Я ночей не спала! А эти… эти изверги… они звонили! Они сказали, что приедут! Они меня… они Людочку… они нас на органы продадут!
— Мам, какой… бред! — Аркадий вскочил. — Какие органы? Мы в каком…
— А ты не веришь?! — закричала она, и в её голосе прорезались знакомые истеричные нотки. — Они всё могут! Это из-за неё! — она ткнула пальцем в Татьяну. — Это всё она! Она нам помогать перестала! Ты подкаблучником стал! А Людочке… ей же… ей же жить надо! Развиваться!
— Развиваться?! — Аркадий посмотрел на сестру, которая так и не оторвала взгляда от телефона. Он подошел к ней, вырвал айфон у неё из рук и со всей силы швырнул его об стену.
Экран разлетелся тысячей сверкающих осколков.
— А-а-а-а! — взвизгнула Людмила. — Мой телефон! Ты… ты…
— Замолчи! — рявкнул Аркадий. Он, тихий, сутулый водитель автобуса, сейчас был страшен. — Ты! Ты! Что ты творишь?! Ты мать… ты её в гроб вгоняешь! Ты её по миру пустить хочешь?!
— Я… я не знала! — зарыдала Люда, бросаясь к осколкам.
— Аркадий! — Мария Петровна бросилась к нему. — Не трогай её! Она девочка! Она нежная! Ты должен! Ты обязан заплатить! Ты – мужчина! Ты – сын!
— Я… — Аркадий схватился за голову. Он был в ловушке. С одной стороны – мать, доведенная до отчаяния. С другой – его собственная жизнь, его семья, его мечты…
— Нет, — раздался тихий голос Татьяны.
Все повернулись к ней.
— Что «нет»? — прошипела Мария Петровна.
— Он не будет платить, — Татьяна подошла к мужу и взяла его за руку. Её ладонь была теплой и твердой. — Мы не будем платить.
— Да как ты смеешь?! — взвилась свекровь. — Ты… приживалка! Ты моего сына…
— Я его жена, — отрезала Татьяна. — И я не позволю вам разрушить нашу жизнь. И его – заодно. Вы, Мария Петровна, бывший бухгалтер. Вы не могли не понимать, что вы подписываете. Вы же видите эти проценты? Это же… это 200, 300 процентов годовых! Вы осознанно шли на это!
— Я для дочери! — выкрикнула та.
— Нет! — голос Татьяны зазвенел. — Вы не для дочери! Вы – для себя! Чтобы она сидела у вашей юбки! Чтобы она от вас зависела! Чтобы дергать за ниточки Аркадия! Вы, Мария Петровна, не любите никого, кроме своих манипуляций! Вы… вы больная! Вы калечите Люду, вы калечите Аркадия!
— Да что ты понимаешь! — рыдала Мария Петровна. — Нас на улицу выкинут!
— Никто вас не выкинет, — холодно сказала Татьяна. — Это первое, что нужно знать о коллекторах. Они пугают. Это их работа. Выкинуть вас из квартиры, если это единственное жилье, по закону Российской Федерации, не может никто. Даже суд. Тем более – какие-то люди по телефону.
Мария Петровна осеклась, прислушиваясь.
— А… а долг?
— А вот долг – это проблема, — кивнула Татьяна. — И это, Мария Петровна, ваша проблема. И Людмилина. Аркадий к этим кредитным договорам не имеет никакого отношения. Он не поручитель. Он не созаемщик. По Гражданскому кодексу, статья 819, долг платит тот, кто его брал. Вы.
— Но… но я же его мать! — она снова ударилась в слезы. — Сыновний долг…
— «Сыновний долг» – это категория моральная, — жестко продолжила Татьяна. — И Аркадий его выплатил сполна. Десять лет он содержал вас и вашу дочь. Он положил на это свое здоровье, свои нервы и наши с ним отношения! Хватит!
Наступила тишина. Было слышно, как всхлипывает над разбитым телефоном Люда.
Аркадий поднял голову. Он посмотрел на мать. На сестру. Потом на Татьяну. В его глазах стояли слезы.
— Мам… — сказал он тихо, и от этого шепота у Татьяны зашлось сердце. — Помнишь… я в детстве велосипед просил? «Орленок». Все пацаны во дворе гоняли, а я… А ты сказала: «Денег нет, сынок. Потерпи». Я и потерпел. Я… я понял. А через неделю ты Люде куклу немецкую купила. В магазине «Лейпциг». Огромную, в розовом платье. Она ей голову через два дня оторвала…
Мария Петровна вздрогнула и посмотрела на сына. Кажется, она даже не помнила этого.
— Я… я не обиделся. Честно. Я же мужик, — он горько усмехнулся. — Я и сейчас… не обижаюсь. Я… я так устал, мам. Я просто так устал…
Он сел на стул, опустил голову на руки, и его широкая спина водителя автобуса, человека, который каждый день перевозит тысячи жизней, затряслась в беззвучных, мужских рыданиях.
У Татьяны перехватило дыхание. Она видела его злым, уставшим, растерянным, но таким – никогда. Это плакал не взрослый мужчина. Это плакал тот самый мальчик, которому не купили велосипед.
Она подошла и обняла его за плечи. Её гнев на свекровь испарился, осталась только ледяная решимость и острая, пронзительная жалость к мужу.
— Ты не будешь плакать, — прошептала она ему. — Слышишь? Мы не дадим им повода. Мы… мы со всем справимся.
Она выпрямилась и посмотрела на двух оцепеневших женщин.
— Значит, так. Слушайте меня обе. Аркадий не мужик, если бросит мать в беде. Но он не идиот, чтобы оплачивать гостиницы и айфоны Людмилы. Поэтому будет так.
Она говорила четко, как хирург, отсекая всё лишнее.
— Первое. Ты, Люда. Завтра же… нет, сегодня. Собираешь все свои «брендовые» шмотки, которые ты накупила. Все. И на «Авито». Или в комиссионку. Осколки этого, — она кивнула на телефон, — туда же, на запчасти. Сколько выручишь – всё маме, на первый взнос.
— Но… я…
— Молчать! — прикрикнула Татьяна. — Второе. Завтра в девять утра ты идешь со мной. Моя клиентка, Анна Борисовна, бывшая директриса, сейчас на пенсии, ей нужна сиделка. С проживанием. Нет, не медсестра. Ей нужно… утку выносить, мыть её, кормить с ложки и слушать её рассказы. Платит она тридцать тысяч в месяц. Плюс еда и крыша над головой.
— Я?! Сиделкой?! — взвилась Люда.
— Или так, — отрезала Татьяна. — Или на Казанский вокзал. Выбирай. Все деньги, которые ты заработаешь, будут уходить на погашение кредитов. Все до копейки.
— Третье. Вы, Мария Петровна. Вы завтра берете все эти бумажки, и мы идем к юристу. Есть бесплатные консультации для пенсионеров. Мы будем подавать на реструктуризацию. А может быть, и на банкротство физического лица. Это неприятная процедура. Вам, возможно, ограничат выезд за границу и запретят брать новые кредиты лет пять. Но, судя по всему, вам это только на пользу.
— Банкротство… — прошептала Мария Петровна. Это слово пугало её больше, чем «коллекторы».
— Да. И это ваш путь. Не Аркадия. Мы поможем вам его пройти. Мы… — она посмотрела на мужа, который уже поднял голову и слушал её, — …мы заплатим за юриста. И мы будем привозить вам продукты. Мясо, крупы, молоко. Чтобы вы не голодали. Но денег, — она сделала ударение, — наличных денег вы от нас больше не получите. Ни копейки.
Она помолчала, переводя дух.
— Это всё. Аркадий, пошли домой.
Аркадий медленно встал. Он посмотрел на мать.
— Мам. Я… я люблю тебя. Но… Таня права. По-другому… никак. Мы… мы зайдем завтра. С юристом.
Мария Петровна молчала. Она смотрела в пол. Вся её спесь, вся её манипулятивная сила, казалось, вытекла из неё, оставив только… старую, глупую, испуганную женщину.
В машине на обратном пути они долго молчали. Серый московский вечер опускался на город. Аркадий вел «Логан» на удивление плавно, не дергаясь.
— Думаешь… Люда пойдет? — тихо спросил он.
— Пойдет, — уверенно сказала Татьяна. — Куда она денется. Она же трусиха. А Анну Борисовну я предупрежу, чтобы спуску ей не давала. Старая гвардия, она… она умеет строить.
— А мама?
— И мама будет делать, что сказали. Она боится нищеты. И боится, что ты от неё совсем откажешься. Мы… мы дали ей понять, что не отказываемся. Но… на наших условиях.
Он доехал до дома, припарковался. Но из машины они не выходили.
— Ты… ты у меня такая… сильная, Тань, — он повернулся к ней, и в свете фонаря она увидела, как блестят его глаза.
— Не я сильная, Аркаш, — она положила свою ладонь на его. — Это мы сильные. Когда вместе. Знаешь, есть такая пословица: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Это не совсем правда. Правда в том, что если ты тонешь, а за твою ногу уцепился другой и тащит тебя на дно… надо эту ногу отцепить. Даже если она… родная. Отцепить, выплыть самому, а потом… потом бросить ему с берега спасательный круг. А не тонуть вместе с ним.
Он молча притянул её к себе и поцеловал. Долго, отчаянно и благодарно.
— Поехали домой, — прошептала она. — У нас шарлотка сгорела.
— Да и черт с ней! — он вдруг рассмеялся. — Новую испечем! Тань… а…
— Что?
— Ты… ты про кроватку… ты серьезно?
Татьяна посмотрела ему прямо в глаза, улыбнулась так, как никогда раньше не улыбалась, и положила его большую, мозолистую руку себе на живот.
— Более чем. Две полоски. Сегодня утром.
Аркадий замер. Он смотрел на неё, потом на её живот, потом снова на неё. Он неловко, как водитель автобуса, пытающийся повернуть на крошечном пятачке, развернулся и обнял её так крепко, что у неё захрустели кости.
— Танька… — прошептал он ей в волосы, и на этот раз это были слезы, от которых у Татьяны у самой покатились слезы по щекам. — Танька… моя…
Он отстранился, лихорадочно вытер глаза рукавом.
— Куда?! Домой?! Нет! — он вдруг завел машину.
— Аркаша, ты куда?! Ночь на дворе!
— В магазин! Круглосуточный! За… за ананасом! Или… или что там… что там беременные едят?! Селедку! Хочу селедку с ананасом!
Татьяна рассмеялась сквозь слезы. Настоящая, тяжелая буря миновала. Впереди была их собственная, выстраданная, настоящая жизнь.
