— Ты что наделала?! Ты куда их дела?!
Голос Марии Петровны, обычно ровный и полный снисходительного достоинства, сейчас срывался на бабский, кухонный визг. Она трясла перед лицом дочери мятой бумажкой.
— Мам, ну я же не знала! — Людмила, отшатнувшись, прижала к груди свой новенький, сияющий айфон последней модели. — Он сказал, это просто формальность! Что там проценты… копеечные!
— Копеечные?! — Мария Петровна в отчаянии взмахнула руками. Она, бывший бухгалтер, знающая, что такое дебет и кредит, смотрела на уведомление из микрофинансовой организации и не верила своим глазам. Проценты, набежавшие за три месяца, вдвое превышали сумму самого долга. — Я на кого эти деньги брала?! Я из-за тебя в кабалу полезла!
— Аркашка заплатит… — эхом повторила Люда, успокаиваясь. — Конечно, заплатит. Куда он денется…
Мария Петровна опустилась на стул. Она посмотрела на дочь. На её холеное лицо, на модную стрижку, на дорогой телефон. Та «работа» санитаркой в 52-й больнице, куда Людочка устроилась после скандала с курсами, продлилась ровно три недели.
Три недели Людмила жаловалась на больную спину, на хамство медсестер, на «не тот» контингент и на сломанные ногти. А потом просто не вышла на смену. И снова села матери на шею.
Новый виток «поиска себя» требовал новых вливаний. Сначала — новый телефон, «чтобы выглядеть презентабельно перед работодателями». Потом — поездка в Сочи с подружками, «чтобы развеяться и набраться сил».
Татьяна и Аркадий, вернувшиеся из своей первой в жизни Турции, загорелые и счастливые, обо всем этом не знали. Они отдалились. Вежливо поздравляли с праздниками по телефону, но в гости не звали и денег не давали.
Мария Петровна, ослепленная обидой и иррациональной любовью к дочери, решила действовать сама. Она, бухгалтер, полезла в самое пекло — в МФО. Один раз. Потом второй, чтобы перекрыть первый. А потом третий… Она была уверена, что это временные трудности. Что Аркадий, поостыв, вернется под её крыло.
Но Аркадий не возвращался. А сегодня утром ей позвонили. Мужской, безразлично-вежливый голос сообщил, что в случае неуплаты её дело передадут… Он использовал другое слово, но Мария Петровна услышала только одно: «коллекторы».
— Он заплатит, — твердо сказала она, глядя в стену. — Он мой сын. Он обязан.
В их с Аркадием квартире пахло корицей и счастьем. Татьяна, придя с работы, застала мужа на кухне. Он, всё в том же её фартуке в цветочек, который стал его «домашней униформой», пёк шарлотку.
— Ого! — улыбнулась она, обнимая его со спины. — Какой повод?
— А просто так, — он повернулся и поцеловал её. — Ты устала? Иди, я тебе сейчас чай сделаю.
Татьяна с наслаждением скинула обувь. После Турции они будто заново родились. Деньги, которые раньше улетали в черную дыру по имени «Людочка», теперь оседали на счете. Они купили новый диван. Они всерьез обсуждали покупку подержанной, но приличной иномарки взамен дребезжащего «Логана».
— Аркаш, — сказала она, усаживаясь на кухне и вытягивая гудящие ноги. — Я тут смотрела… кроватки детские.
Аркадий замер с чайником в руках.
— Тань… ты что…
— Нет, — рассмеялась она, видя его испуганно-счастливое лицо. — Пока нет. Но я… я хочу быть готовой. Мы же… мы же можем теперь?
Он молча сел напротив, взял её руки в свои. Его большие, мозолистые ладони водителя автобуса нежно, почти невесомо, легли на её пальцы.
— Можем, Танька. Теперь всё можем.
В этот момент идиллию разорвал телефонный звонок. Звонил мобильный Аркадия. Он посмотрел на экран, и улыбка сползла с его лица.
— Мама.
Татьяна напряглась.
— Алло, мам? Что? — лицо Аркадия стремительно бледнело. — Что случилось?! Какой… Что?! Я сейчас приеду!
Он сорвался с места.
— Что там? — Татьяна встала следом.
— Я не понял… — он лихорадочно натягивал ботинки. — Она… она плачет. Кричит, что её убьют. Что какие-то… долги. Что её на улицу выкидывают!
— Так. Стоп, — Татьяна положила ему руки на плечи. — Аркадий, дыши. Спокойно. Какие долги? Кому?
— Я не знаю! Она кричит: «Приезжай! Один!».
— «Один»? — Татьяна прищурилась. — Нет. Я еду с тобой.
— Тань, она…
— Тем более, я еду с тобой, — твердо сказала она. — Мы — семья. Мы идем вместе. Забыл шарлотку выключить.
Она спокойно выключила духовку, накинула куртку, и они вышли. Запах яблок и корицы провожал их до самой двери.
Квартира Марии Петровны встретила их тяжелым запахом валерьянки и страха. Бывший бухгалтер сидела на диване, закутавшись в плед, и раскачивалась из стороны в сторону. Людмила, на удивление тихая, сидела в углу, вперившись в свой новый телефон.
На журнальном столике были разложены веером бумаги. Розовые, желтые, белые бланки с агрессивными красными печатями.
— Мам! Что случилось?! — Аркадий бросился к ней.
— Сынок! — она вцепилась в него мертвой хваткой. — Аркашенька! Спаси! Я… я не виновата! Это всё…
— Это всё я, — неожиданно пискнула Люда из угла. — Я… я попросила.
Аркадий медленно выпрямился, не отпуская руки матери, но уже глядя на сестру.
— Что ты попросила, Люда?
— Ну… на телефон… И… на Сочи…
Татьяна молча подошла к столу. Она была не бухгалтером, но она была женщиной, которая годами считала каждую копейку. Она взяла один листок. ООО «Быстрые деньги». Второй. «Кредит-Экспресс». Третий. «Наличка за час».
— Мария Петровна, — её голос прозвучал в тишине, как удар хлыста. — Что это?
— Это… Танечка, это ошибка! — залепетала свекровь. — Они… они мошенники!
— Три разных мошенника? — Татьяна подняла бровь. Она быстро пробежалась глазами по цифрам. Суммы были небольшие — пятьдесят, семьдесят, сто тысяч. Но проценты… Боже, какие проценты. — Общая сумма долга, — она быстро посчитала в уме, — четыреста двадцать тысяч рублей.
Аркадий сел мимо стула. Он просто сполз на пол. Четыреста. Двадцать. Тысяч.
— Это… это наша машина, — прошептал он. — Это… Тань…
— Аркашенька, сынок! — тут же взвыла Мария Петровна. — Ты же… ты же не бросишь мать! Я на тебя жизнь положила! Я ночей не спала! А эти… эти изверги… они звонили! Они сказали, что приедут! Они меня… они Людочку… они нас на органы продадут!
— Мам, какой… бред! — Аркадий вскочил. — Какие органы? Мы в каком…
— А ты не веришь?! — закричала она, и в её голосе прорезались знакомые истеричные нотки. — Они всё могут! Это из-за неё! — она ткнула пальцем в Татьяну. — Это всё она! Она нам помогать перестала! Ты подкаблучником стал! А Людочке… ей же… ей же жить надо! Развиваться!
— Развиваться?! — Аркадий посмотрел на сестру, которая так и не оторвала взгляда от телефона. Он подошел к ней, вырвал айфон у неё из рук и со всей силы швырнул его об стену.
Экран разлетелся тысячей сверкающих осколков.
— А-а-а-а! — взвизгнула Людмила. — Мой телефон! Ты… ты…
— Замолчи! — рявкнул Аркадий. Он, тихий, сутулый водитель автобуса, сейчас был страшен. — Ты! Ты! Что ты творишь?! Ты мать… ты её в гроб вгоняешь! Ты её по миру пустить хочешь?!
— Я… я не знала! — зарыдала Люда, бросаясь к осколкам.
— Аркадий! — Мария Петровна бросилась к нему. — Не трогай её! Она девочка! Она нежная! Ты должен! Ты обязан заплатить! Ты – мужчина! Ты – сын!
— Я… — Аркадий схватился за голову. Он был в ловушке. С одной стороны – мать, доведенная до отчаяния. С другой – его собственная жизнь, его семья, его мечты…
— Нет, — раздался тихий голос Татьяны.
Все повернулись к ней.
— Что «нет»? — прошипела Мария Петровна.
— Он не будет платить, — Татьяна подошла к мужу и взяла его за руку. Её ладонь была теплой и твердой. — Мы не будем платить.
— Да как ты смеешь?! — взвилась свекровь. — Ты… приживалка! Ты моего сына…
— Я его жена, — отрезала Татьяна. — И я не позволю вам разрушить нашу жизнь. И его – заодно. Вы, Мария Петровна, бывший бухгалтер. Вы не могли не понимать, что вы подписываете. Вы же видите эти проценты? Это же… это 200, 300 процентов годовых! Вы осознанно шли на это!
— Я для дочери! — выкрикнула та.
— Нет! — голос Татьяны зазвенел. — Вы не для дочери! Вы – для себя! Чтобы она сидела у вашей юбки! Чтобы она от вас зависела! Чтобы дергать за ниточки Аркадия! Вы, Мария Петровна, не любите никого, кроме своих манипуляций! Вы… вы больная! Вы калечите Люду, вы калечите Аркадия!
— Да что ты понимаешь! — рыдала Мария Петровна. — Нас на улицу выкинут!
— Никто вас не выкинет, — холодно сказала Татьяна. — Это первое, что нужно знать о коллекторах. Они пугают. Это их работа. Выкинуть вас из квартиры, если это единственное жилье, по закону Российской Федерации, не может никто. Даже суд. Тем более – какие-то люди по телефону.
Мария Петровна осеклась, прислушиваясь.
— А… а долг?
— А вот долг – это проблема, — кивнула Татьяна. — И это, Мария Петровна, ваша проблема. И Людмилина. Аркадий к этим кредитным договорам не имеет никакого отношения. Он не поручитель. Он не созаемщик. По Гражданскому кодексу, статья 819, долг платит тот, кто его брал. Вы.
— Но… но я же его мать! — она снова ударилась в слезы. — Сыновний долг…
— «Сыновний долг» – это категория моральная, — жестко продолжила Татьяна. — И Аркадий его выплатил сполна. Десять лет он содержал вас и вашу дочь. Он положил на это свое здоровье, свои нервы и наши с ним отношения! Хватит!
Наступила тишина. Было слышно, как всхлипывает над разбитым телефоном Люда.
Аркадий поднял голову. Он посмотрел на мать. На сестру. Потом на Татьяну. В его глазах стояли слезы.
— Мам… — сказал он тихо, и от этого шепота у Татьяны зашлось сердце. — Помнишь… я в детстве велосипед просил? «Орленок». Все пацаны во дворе гоняли, а я… А ты сказала: «Денег нет, сынок. Потерпи». Я и потерпел. Я… я понял. А через неделю ты Люде куклу немецкую купила. В магазине «Лейпциг». Огромную, в розовом платье. Она ей голову через два дня оторвала…
Мария Петровна вздрогнула и посмотрела на сына. Кажется, она даже не помнила этого.
— Я… я не обиделся. Честно. Я же мужик, — он горько усмехнулся. — Я и сейчас… не обижаюсь. Я… я так устал, мам. Я просто так устал…
Он сел на стул, опустил голову на руки, и его широкая спина водителя автобуса, человека, который каждый день перевозит тысячи жизней, затряслась в беззвучных, мужских рыданиях.
У Татьяны перехватило дыхание. Она видела его злым, уставшим, растерянным, но таким – никогда. Это плакал не взрослый мужчина. Это плакал тот самый мальчик, которому не купили велосипед.
Она подошла и обняла его за плечи. Её гнев на свекровь испарился, осталась только ледяная решимость и острая, пронзительная жалость к мужу.
— Ты не будешь плакать, — прошептала она ему. — Слышишь? Мы не дадим им повода. Мы… мы со всем справимся.
Она выпрямилась и посмотрела на двух оцепеневших женщин.
— Значит, так. Слушайте меня обе. Аркадий не мужик, если бросит мать в беде. Но он не идиот, чтобы оплачивать гостиницы и айфоны Людмилы. Поэтому будет так.
Она говорила четко, как хирург, отсекая всё лишнее.
— Первое. Ты, Люда. Завтра же… нет, сегодня. Собираешь все свои «брендовые» шмотки, которые ты накупила. Все. И на «Авито». Или в комиссионку. Осколки этого, — она кивнула на телефон, — туда же, на запчасти. Сколько выручишь – всё маме, на первый взнос.
— Но… я…
— Молчать! — прикрикнула Татьяна. — Второе. Завтра в девять утра ты идешь со мной. Моя клиентка, Анна Борисовна, бывшая директриса, сейчас на пенсии, ей нужна сиделка. С проживанием. Нет, не медсестра. Ей нужно… утку выносить, мыть её, кормить с ложки и слушать её рассказы. Платит она тридцать тысяч в месяц. Плюс еда и крыша над головой.
— Я?! Сиделкой?! — взвилась Люда.
— Или так, — отрезала Татьяна. — Или на Казанский вокзал. Выбирай. Все деньги, которые ты заработаешь, будут уходить на погашение кредитов. Все до копейки.
— Третье. Вы, Мария Петровна. Вы завтра берете все эти бумажки, и мы идем к юристу. Есть бесплатные консультации для пенсионеров. Мы будем подавать на реструктуризацию. А может быть, и на банкротство физического лица. Это неприятная процедура. Вам, возможно, ограничат выезд за границу и запретят брать новые кредиты лет пять. Но, судя по всему, вам это только на пользу.
— Банкротство… — прошептала Мария Петровна. Это слово пугало её больше, чем «коллекторы».
— Да. И это ваш путь. Не Аркадия. Мы поможем вам его пройти. Мы… — она посмотрела на мужа, который уже поднял голову и слушал её, — …мы заплатим за юриста. И мы будем привозить вам продукты. Мясо, крупы, молоко. Чтобы вы не голодали. Но денег, — она сделала ударение, — наличных денег вы от нас больше не получите. Ни копейки.
Она помолчала, переводя дух.
— Это всё. Аркадий, пошли домой.
Аркадий медленно встал. Он посмотрел на мать.
— Мам. Я… я люблю тебя. Но… Таня права. По-другому… никак. Мы… мы зайдем завтра. С юристом.
Мария Петровна молчала. Она смотрела в пол. Вся её спесь, вся её манипулятивная сила, казалось, вытекла из неё, оставив только… старую, глупую, испуганную женщину.
В машине на обратном пути они долго молчали. Серый московский вечер опускался на город. Аркадий вел «Логан» на удивление плавно, не дергаясь.
— Думаешь… Люда пойдет? — тихо спросил он.
— Пойдет, — уверенно сказала Татьяна. — Куда она денется. Она же трусиха. А Анну Борисовну я предупрежу, чтобы спуску ей не давала. Старая гвардия, она… она умеет строить.
— А мама?
— И мама будет делать, что сказали. Она боится нищеты. И боится, что ты от неё совсем откажешься. Мы… мы дали ей понять, что не отказываемся. Но… на наших условиях.
Он доехал до дома, припарковался. Но из машины они не выходили.
— Ты… ты у меня такая… сильная, Тань, — он повернулся к ней, и в свете фонаря она увидела, как блестят его глаза.
— Не я сильная, Аркаш, — она положила свою ладонь на его. — Это мы сильные. Когда вместе. Знаешь, есть такая пословица: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Это не совсем правда. Правда в том, что если ты тонешь, а за твою ногу уцепился другой и тащит тебя на дно… надо эту ногу отцепить. Даже если она… родная. Отцепить, выплыть самому, а потом… потом бросить ему с берега спасательный круг. А не тонуть вместе с ним.
Он молча притянул её к себе и поцеловал. Долго, отчаянно и благодарно.
— Поехали домой, — прошептала она. — У нас шарлотка сгорела.
— Да и черт с ней! — он вдруг рассмеялся. — Новую испечем! Тань… а…
— Что?
— Ты… ты про кроватку… ты серьезно?
Татьяна посмотрела ему прямо в глаза, улыбнулась так, как никогда раньше не улыбалась, и положила его большую, мозолистую руку себе на живот.
— Более чем. Две полоски. Сегодня утром.
Аркадий замер. Он смотрел на неё, потом на её живот, потом снова на неё. Он неловко, как водитель автобуса, пытающийся повернуть на крошечном пятачке, развернулся и обнял её так крепко, что у неё захрустели кости.
— Танька… — прошептал он ей в волосы, и на этот раз это были слезы, от которых у Татьяны у самой покатились слезы по щекам. — Танька… моя…
Он отстранился, лихорадочно вытер глаза рукавом.
— Куда?! Домой?! Нет! — он вдруг завел машину.
— Аркаша, ты куда?! Ночь на дворе!
— В магазин! Круглосуточный! За… за ананасом! Или… или что там… что там беременные едят?! Селедку! Хочу селедку с ананасом!
Татьяна рассмеялась сквозь слезы. Настоящая, тяжелая буря миновала. Впереди была их собственная, выстраданная, настоящая жизнь.
