— Ты… ты выгнала мою мать? На улицу? Ночью?
Миша ворвался в квартиру, как разъярённый бык. Он был красный, потный, хотя на улице стоял промозглый ноябрь. Ева даже не сразу поняла, в чём дело. Она спокойно читала книгу в гостиной, наслаждаясь тишиной.
— Я никого не выгоняла, Миша. Я была дома, — спокойно ответила она, откладывая книгу. — Что случилось?
— Не прикидывайся! — Он швырнул свою сумку на пол, туда, где когда-то стояли вёдра с пионами. — Мне мама сейчас звонила! Она приехала к нам «по-хорошему», с вещами, раз уж Зинка её допекла, а ты дверь не открыла! Она битый час на лестнице мёрзла!
Ева вздохнула. Значит, Клавдия Семёновна перешла в наступление. Пионы не сработали, в ход пошла тяжёлая артиллерия — «меня выгнали на мороз».
— Миша, «приехать с вещами» называется «переехать». Мы этот вопрос закрыли. Я не открыла дверь, потому что не ждала гостей. Тем более гостей, которые считают, что могут здесь жить.
— Это моя мать! — заорал он так, что в серванте звякнули бокалы.
— Это твой дом! — так же тихо, но твёрдо ответила Ева. — По крайней мере, он был нашим.
Миша затравленно огляделся. Он вдруг понял, что кричит в пустоту. Что эта женщина в уютном домашнем халате не боится его крика. Она смотрит на него, как на нерадивого туриста, устроившего скандал на ресепшене.
— Я… я так больше не могу! — Он схватил сумку, которую только что бросил. — Ты стала чужой! Бесчувственной! Я поеду к маме! Ей нужна поддержка!
Он начал хаотично вытаскивать из шкафа носки, футболки, свитер.
— Она у Зины? — уточнила Ева.
— Да! И Зинка её пилит! И ты её пилишь! Бедная женщина!
Ева молча наблюдала, как он запихивает вещи в сумку. Он не брал ни зубную щётку, ни бритву. Это был жест. Демонстрация. Он ждал, что она бросится к нему, схватит за руку, заплачет: «Мишенька, не уходи! Пусть живёт твоя мама!».
Она не двинулась с места.
Когда он, уже одетый, остановился в дверях, ожидая её реакции, она сказала:
— Возьми в холодильнике котлеты. Ты, наверное, голодный, а у Зины, поди, ужина нет.
Это было хуже пощёчины. Это было полное, тотальное обесценивание его «трагического ухода». Он захлопнул дверь так, что со стены упала фотография в рамке — они вдвоём в Суздале, пять лет назад, счастливые.
Ева подняла рамку. Стекло треснуло.
Первые три дня тишина в квартире звенела. Ева по привычке готовила ужин на двоих, вздрагивала от звука лифта, ожидая, что он вернётся — злой, обиженный, но всё-таки вернётся.
Он не вернулся.
На четвёртый день Ева проснулась с ясным ощущением… свободы. Она сделала себе кофе, включила не Мишин дурацкий НТВ, а свой любимый джаз. Она позавтракала, глядя в окно.
Вечером она затеяла перестановку. Мишин стол с рыболовными снастями и старыми журналами «За рулём» был безжалостно разобран. Крючки и поплавки полетели в мусор. Ева вдруг поняла, как много места занимал этот пассивный, вечно недовольный мужчина. Не столько физического, сколько ментального.
Она работала с удвоенной силой. В агентстве как раз подвернулась крупная группа — пенсионеры из местного «Клуба активного долголетия» ехали в Кострому. Ева с головой ушла в организацию — заказ автобуса, согласование питания (ничего жирного, солёного, всё протёртое!), выбор гида, который бы не тараторил и говорил громко.
— Ева, вы просто светитесь, — сказала ей начальница, подписывая документы. — Развод на пользу?
Ева вздрогнула. Оказалось, Миша уже успел на работе объявить, что они «временно разошлись», потому что Ева «не сошлась характером с его мамой». Сплетня пошла гулять по кабинетам.
— Я не развожусь, Лариса Ивановна. Я провожу санитарную обработку жизненного пространства, — улыбнулась Ева своей «фирменной» улыбкой.
А в квартире Зины в это время разворачивался филиал ада на земле.
Клавдия Семёновна, продав дачу и отдав деньги «молодым», искренне считала, что купила себе пожизненный пансион с полным обслуживанием. Зина же считала, что мать просто «помогла» и теперь должна, в свою очередь, помочь ей.
— Мама, посиди с Петей, мне в парикмахерскую надо!
— Мама, чего ты лежишь, вон посуды полная раковина!
— Мама, Игорь футбол смотрит, не мельтеши!
Клавдия Семёновна, привыкшая быть «королевой-матерью», вдруг оказалась в роли бесплатной прислуги. А тут ещё и Мишенька приехал.
Миша, привыкший к Евиному идеальному порядку и вкусным ужинам, оказался на раскладушке в одной комнате с визжащим племянником Петей. Зина готовила отвратительно — её коронным блюдом были макароны с сосисками.
— Мам, ну скажи ты ей, пусть музыку потише сделает! — ныл Миша, пытаясь уснуть.
— Зиночка, дочка, у Миши голова болит…
— А у меня ничего не болит? — орала Зина из кухни. — Я с работы пришла, ещё у плиты стоять, а эти двое лежат! Один с головой, другая с давлением!
И Клавдия Семёновна начала применять старую тактику.
— А вот Евочка… — начала она.
— Что «Евочка»? — перебила Зина. — Евочка тебя на порог не пустила! И правильно сделала! Я бы на её месте тебя ещё с пионами твоими вышвырнула!
Клавдия Семёновна замолчала. Это был удар под дых. От родной дочери.
Миша продержался неделю. Он пришёл к Еве в субботу. Тихий, похудевший, с недельной щетиной.
— Ева…
— Проходи, Миш. Суп есть будешь? Грибной.
Он сел на кухне, вдыхая запахи дома. Ел жадно, обжигаясь.
— Там… там невозможно. Зинка — ведьма. А мама…
— Что мама?
— Она на меня жалуется. Говорит, что я её плохо защищаю. Говорит, что вот Толик…
Ева рассмеялась. Тихо, но так искренне, что Миша вздрогнул.
— Она и тебе про Толика рассказывает?
— Каждый день.
Он доел суп. Посмотрел на Еву виноватыми, собачьими глазами.
— Ева, я… я всё понял. Я дурак был. Можно я вернусь?
Ева посмотрела на него. На этого побитого, несчастного мужчину. И впервые за пятнадцать лет не почувствовала ни капли жалости. Только лёгкую брезгливость.
— Миша, а что изменилось?
— Я… я ей всё скажу! Я не дам нас в обиду!
— Ты уже не дал. Ты ушёл к ней, оставив меня разбираться с последствиями. Ты сделал свой выбор.
— Ева, но я же…
— Миша, у меня группа в Кострому уезжает завтра. Я должна подготовить ваучеры. Не мешай, пожалуйста.
Он понял, что стена, которую он пытался пробить своим молчанием и обидами, стала бетонной. Он ушёл, тихо прикрыв за собой дверь.
Кульминация наступила через месяц. Ева как раз вернулась из Костромы. Поездка прошла блестяще. Бабушки были в восторге, пищали от Ипатьевского монастыря и хвалили её, как организатора. Ева привезла себе домой знаменитый костромской сыр и чёрную соль, которую делают по старинному рецепту, запекая в печи с ржаной мукой. Она как раз собиралась попробовать её с варёным яйцом.
Звонок. Номер Клавдии Семёновны. Ева решила ответить.
— Ева? Евочка, доченька! — запричитала свекровь в трубку.
Ева молчала.
— Евочка, я тебя умоляю! Забери его!
— Кого, Клавдия Семёновна?
— Мишеньку! Он же совсем от рук отбился! Лежит целыми днями, на Зинку рычит, работать не хочет! Говорит, у него депрессия! А Зинка, змея эта, говорит, что кормить его не обязана! Они же поубивают друг друга!
— Клавдия Семёновна, — Ева аккуратно посыпала яйцо чёрной солью. — А я тут при чём?
— Как при чём?! — искренне изумилась свекровь. — Ты же жена! Ты должна! Забери его, а? Я… я даже пионы тебе весной привезу!
Ева улыбнулась.
— Клавдия Семёновна. Спасибо, не надо. Ни пионов, ни Мишеньки. Он взрослый мальчик. Сам ушёл — сам вернётся. Если захочет.
— Да куда он вернётся, ты же его не пускаешь!
— А ко мне не надо. Пусть снимает квартиру. Или пусть ищет себе жену, как у Толика, — «золотую».
Ева положила трубку. Она откусила яйцо. Чёрная соль придавала ему необычный, копчёный привкус. Ей понравилось.
Прошло полгода. Наступила весна.
Ева сидела на своей кухне. Квартира преобразилась. Вместо Мишиного «угла» теперь стояло удобное кресло и стеллаж с книгами по искусству. Ева готовилась к новому туру — «Золотое Кольцо». Она стала лучшим менеджером в своём агентстве.
Миша всё-таки съехал от сестры. Он снял крошечную «однушку» на окраине. Ева знала, что он пытался наладить отношения с какой-то женщиной с работы, но та быстро сбежала, не выдержав его вечных вздохов и пассивной агрессии.
Клавдия Семёновна осталась жить у Зины. Две женщины, которые так яростно боролись за «Мишеньку», теперь были вынуждены делить одну территорию. Зина не давала матери спуску, а Клавдия Семёновна писала длинные жалостливые письма Мише, как ей плохо, и какой Толик всё-таки хороший сын.
Ева подала на развод. Миша пришёл на заседание тихий, подписал всё, не глядя.
Иногда Еве казалось, что она поступила жестоко. А потом она вспоминала вёдра с грязными корнями в своей прихожей. Она поняла, что это были не пионы. Это были корни той токсичной, удушающей «любви», которой её пытались опутать. И она вовремя взяла в руки перчатки и вынесла этот мусор из своего дома.
Она посмотрела в окно. Под окнами их дома кто-то из соседей всё-таки посадил пионы. Они как раз набирали бутоны. Крупные, тугие, обещающие пышное цветение. Ева улыбнулась. Она любила цветы. Но только на безопасном расстоянии.
