Я нашла переводы, когда искала чек на сироп для Саши. Он кашлял третью ночь, я хотела вернуть лекарство — не то купила, дорогое. Чек лежал в кармане его куртки вместе с мятой квитанцией из банка.
Я развернула её машинально. Прочитала.
Перевод. Каждый месяц. Одна и та же сумма. Его матери.
Мы три недели ели гречку с сосисками. Я отказалась от новых ботинок — его автокредит съедал половину бюджета. Я считала каждый рубль. А он переводил деньги матери, которая работала и получала пенсию.
Я не стала устраивать сцену сразу. Положила квитанцию на стол. Сварила ужин. Он пришёл, поцеловал меня в макушку, сел есть. Я молчала. Он поднял глаза.
— Что случилось?
Я пододвинула квитанцию через стол. Он посмотрел. Лицо не изменилось, только челюсть дёрнулась.
— Ну и что?
— Мы живём впритык, а ты каждый месяц переводишь ей деньги. Почему я не знала?
— Потому что это моя мать. Она меня одна растила, я обязан помогать.
— А наша семья? Мы кто?
Он встал. Отошёл к окну. Я смотрела на его спину и чувствовала, как внутри всё сжимается.
— У тебя алименты есть. Получаешь на сына деньги — чего ещё надо?
Я замерла.
— Я вообще-то чужого ребёнка воспитываю. А ты ещё претензии предъявляешь.
Тишина. Саша спал в комнате, сопел через заложенный нос. Я встала. Взяла квитанцию, порвала пополам. Потом ещё раз. Посмотрела на него и молча вышла.
Три дня я делала вид, что всё нормально. Готовила, убирала, отводила Сашу в школу. Он спрашивал: «Мам, ты чего грустная?» Я качала головой. Муж ходил напряжённый, ждал скандала. А я молчала. Это сводило его с ума.
На четвёртый день он принёс розы из ларька.
— Ну прости. Давай не будем ссориться.
— Я не ссорюсь.
Я взяла цветы, положила на стол. Не стала ставить в воду.
— Я же не виноват, что хочу помочь матери.
— Только странно, что она на твои деньги новый телевизор купила. Выложила фото — «наконец обновила технику».
Он побледнел.
— Откуда ты знаешь?
— Соцсети. Она имеет право, конечно. Только не на наши деньги.
Он хлопнул дверью и ушёл. Я выбросила розы в мусорное ведро, не разворачивая.
Вечером я снова зашла в её соцсети. Пролистала ленту. Остановилась: она в кафе с подругой, на столе пирожные, капучино. «Балуем себя, любимых». Две недели назад.
Я набрала её номер.
— Алло?
— Это я. Нам надо поговорить о деньгах, которые вам переводит ваш сын.
Пауза.
— Он мне помогает. Это его решение.
— Он вам помогает, пока мы с его пасынком едим гречку. Вы знали, что у нас долги?
Она молчала. Дыхание тяжёлое, сбивчивое.
— Нет. Он сказал, что у вас всё хорошо.
— Значит, врал. Вам или мне — не знаю. Может, всем сразу.
— Я не просила столько. Он сам настоял. Сказал, что хочет быть хорошим сыном.
Голос дрогнул.
— А вы что ответили?
— Ну… не отказалась. Мне правда иногда не хватает. Но я бы обошлась.
Я положила трубку. Села к столу, достала хлеб, начала резать — медленно, механически. На завтрак Саше.
Он вернулся поздно. Остановился в дверях кухни.
— Ты звонила моей матери?
— Звонила.
— Зачем?
— Хотела узнать правду.
Я отложила нож, повернулась к нему.
— Она сказала, что не просила столько. Что ты сам настоял. Что соврал ей про наше положение.
Он молчал.
— Ты хотел выглядеть героем? Хорошим сыном?
— Она моя мать. Я должен о ней заботиться.
— А я кто?
Он не ответил. Я кивнула.
— Ясно.
Утром он ушёл молча. Я проводила Сашу в школу, вернулась, открыла банковское приложение. Посмотрела переводы за полгода. Каждый месяц — одна и та же сумма. Ровно. Как зарплата.
Я сделала скриншоты. Написала его матери: «Вот сколько он переводил. Вот наши расходы. Вот что осталось нам. Теперь знаете всё».
Она ответила через час: «Я поговорю с ним».
Вечером он вернулся злой. Бросил сумку в коридоре.
— Ты совсем охренела? Зачем ты ей это отправила?
— Чтобы она знала правду.
— Ты меня выставила виноватым!
— Ты и есть виноватый.
Он ударил ладонью по столу. Я не моргнула.
— Я помогаю своей матери, это моё право! Не обязан с тобой согласовывать!
— Обязан, если мы семья. Если у нас общий бюджет. Если я три недели кормлю ребёнка макаронами, пока ты изображаешь благодетеля.
Он покраснел.
— Не говори так про него.
— Почему? Ты сам назвал его чужим. Или забыл?
Он отвернулся, прошёл к окну. Я ждала.
— Моя мать позвонила. Сказала, что больше не будет брать деньги. Ты довольна?
— Нет.
Он обернулся.
— Чего тебе ещё надо?
— Чтобы ты ушёл.
Пауза. Он не понял сразу.
— Что?
— Собирай вещи. Съезжай отсюда.
Он шагнул ко мне.
— Ты серьёзно? Из-за денег рушишь семью?
— Не из-за денег. Из-за того, что ты считаешь моего сына обузой. Из-за того, что ты врал всем подряд — мне, своей матери, себе самому. Из-за того, что ты её поставил выше нас.
— Я никого не ставил выше…
— «Мама важнее». Твои слова. Четыре дня назад, на этой кухне.
Он открыл рот. Закрыл. Молчал.
Я встала. Подошла вплотную. Посмотрела в глаза.
— Ну и иди к ней, сынок. Раз она важнее.
Он побледнел. Развернулся. Вышел. Хлопнула дверь в комнату.
Я осталась стоять у стола. Руки задрожали — только сейчас, когда его не было рядом. Я сжала их в кулаки.
Он собирал вещи час. Я сидела на кухне, слушала, как он ходит, открывает шкафы, бросает что-то в сумку. Саша спал.
Когда он вышел с сумкой, я стояла в коридоре.
— Ты ещё пожалеешь.
— Может быть.
Он ждал, что я остановлю его. Но я молчала.
Он надел куртку.
— Значит, всё?
— Всё.
Он вышел. Дверь закрылась тихо. Я прислонилась спиной к стене, закрыла глаза. Дышала ровно.
Потом подошла к окну. Посмотрела вниз — он шёл по двору с сумкой, к машине. Остановился у двери. Обернулся, посмотрел на окна. Я стояла за занавеской. Он не видел меня.
Сел в машину. Уехал.
Я стояла у окна ещё минуту. Потом пошла на кухню. Включила чайник. Села. Тихо. Пусто. И впервые за долгое время — легко.
Саша проснулся утром и сразу спросил:
— А где дядя?
— Уехал насовсем.
Он кивнул. Взял стакан сока.
— А он вернётся?
— Нет, зайчик.
Он откусил бутерброд, прожевал.
— Понятно. А почему?
— Потому что мы с ним больше не вместе.
Он кивнул снова. Не расстроился.
— Тебе грустно?
— Не очень. Он всё равно редко со мной разговаривал.
Я погладила его по голове. Ничего не ответила.
Через неделю бывший муж прислал длинное сообщение — про то, что я неправа, что разрушила семью, что пожалею. Я прочитала. Удалила. Заблокировала номер.
Его мать позвонила через две недели.
— Мне неудобно, но я не знала, что он так себя ведёт…
— Теперь знаете.
Пауза.
— Он живёт у меня. Говорит, что вы его выгнали без причины.
— Без причины? Он не рассказал, что назвал моего сына обузой? Что предложил тратить алименты на общие расходы?
Она молчала долго.
— Нет. Он этого не говорил.
— Вот видите. Он и вам врёт.
— Я поговорю с ним.
— Не нужно. Это больше не моё дело.
Я положила трубку. Села на диван. Саша сидел на полу, собирал конструктор, что-то тихо напевал. Я смотрела на него и думала: вот оно. Тишина. Никто не хлопает дверью. Никто не врёт.
Через месяц я зашла в магазин после работы. Остановилась у полки с колготками. Взяла упаковку — нормальную, не самую дешёвую. Положила в корзину, не глядя на цену.
На кассе смотрела, как пробивают товары. Раньше я напряглась бы. Сейчас просто достала карту, оплатила.
Дома открыла банковское приложение. Посмотрела на остаток. Хватит до зарплаты. С запасом. Впервые за два года — с запасом.
Я закрыла телефон. Налила воды. Саша устроился за столом с альбомом, рисовал сосредоточенно. Я смотрела на него — на серьёзное лицо, на высунутый от усердия язык.
Подумала: вот оно. Моё. Без чужих претензий. Без лжи. Без людей, которые считают нас обузой.
Саша подошёл, обнял меня за талию.
— Мам, а нам хорошо вдвоём?
Я погладила его по голове.
— Нам хорошо.
Он кивнул и вернулся к рисунку.
Я достала кастрюлю. Начала чистить картошку. Механически, спокойно. Думала о том, что завтра надо оплатить интернет, послезавтра забрать Сашу с кружка. Обычные мысли. Простые.
И ни одной — о нём.
Телефон лежал на столе экраном вниз. Я даже не посмотрела. Не ждала сообщений. Не проверяла, писал ли он.
Просто жила дальше.
