– Ань, а ты… Ты деньги не брала?
Аня оторвалась от квитанции за свет. Она сидела за кухонным столом, пытаясь свести дебет с кредитом после разрушительного «гостевания» свекрови. Прошла неделя. Тишина в квартире из давящей превратилась в звеняще-напряженную. Семен почти не разговаривал, уходил в рейсы рано, возвращался поздно, демонстративно гремел посудой и спал, отвернувшись к стене.
– Какие деньги, Сёма? – устало спросила она, предчувствуя новый виток скандала.
– Ну… мои. Которые в книжке лежали. В «Трех мушкетерах».
Аня нахмурилась. Она знала про эту «заначку». Семен, в своей вечной состязательности, считал, что у «главного в доме» должна быть своя, отдельная от бюджета, сумма. Он прятал ее в старом, зачитанном томе Дюма, который стоял на полке в гостиной – там, где и спала Злата Аркадьевна.
– Я не трогала твоих «Мушкетеров», – спокойно ответила Аня. – Я к этой полке месяц не подходила.
– Да? – Семен вышел из гостиной. Лицо у него было злым, покрасневшим. – А куда они делись? Там было пятьдесят тысяч! Пятьдесят! А сейчас – двадцать! Тридцати нет!
Он швырнул на стол несколько пятитысячных купюр.
– Ты же у нас тут всем рулишь! Ты маму выгнала, ты и деньги взяла? На что? На свои тряпки? На лекарства, которыми ты ее травить собиралась?
Аня медленно встала. Холодная волна ярости, которую она так долго сдерживала, начала подниматься изнутри. Она смотрела на мужа и видела перед собой не родного человека, а чужого, озлобленного мужика, готового обвинить ее во всех смертных грехах.
– Во-первых, – ее голос звенел, как натянутая струна, – не смей на меня орать. Во-вторых, повтори, что ты сказал про «отравить»?
– А то ты не поняла! – Семен пошел на нее. – Мать мне все рассказала! Как ты ей хамила, как голодом морила! Как подсунула ей эти таблетки свои! Она специально их выпила, чтобы показать мне, на что ты способна! А теперь и деньги мои украла!
Обвинение было настолько абсурдным и чудовищным, что Аня на секунду потеряла дар речи. А потом ее прорвало.
– Хватит! – крикнула она так, что Семен отшатнулся. – Хватит считать меня крайней во всем! Ты хоть соображаешь, что несешь? Твоя мать съела мои лекарства из зависти или глупости, чуть не отправившись на тот свет! Она месяц жила за мой счет! А теперь ты обвиняешь меня в воровстве?
– А кто?! – взревел он. – Кто, кроме тебя, мог их взять?! Мы тут вдвоем живем!
– Мы тут жили втроем, Семён! – Аня ткнула пальцем в сторону гостиной. – Твоя святая мамаша месяц спала в пяти метрах от твоей «гениальной» заначки! Деньги исчезли после твоих гостей – вот с них и спроси!
Семен растерялся. Эта мысль, очевидно, даже не приходила ему в голову. В его системе ценностей «мама» была святой, а «жена» – вечно что-то требующей и пилящей единицей.
– Да как ты можешь… На мать…
– А как ты можешь на меня? – перебила Аня. – Ты хоть раз за этот месяц меня защитил? Ты хоть раз ей сказал «хватит»? Ты позволил ей вытирать об меня ноги, а теперь, когда пропали твои деньги, ты бежишь обвинять меня? Я тебе не служанка, Семен! И не кошелек для твоей родни!
Она схватила свою сумку, бросила в нее ключи, кошелек.
– Я ухожу на смену. И когда я вернусь, я не хочу слышать ни слова на эту тему, пока ты не найдешь реального виновника. А если ты им считаешь меня – можешь собирать вещи. Квартира моя. И терпение мое кончилось.
Она хлопнула дверью. Семен остался один посреди кухни. Обвинения жены гудели у него в голове. «С них и спроси». Он сел на табуретку, обхватив голову руками.
Поверить в то, что мать могла украсть у него деньги, было немыслимо. Но… Он вспомнил ее жалобы. Как ей не хватает на «приличную жизнь». Как она сетовала, что «Севера́» уже не те, и пенсия копеечная. Вспомнил, как она выспрашивала про их с Аней заработки.
Аня в это время шла на работу, глотая злые слезы. Она не плакала от обиды – она плакала от бешенства. Как он мог? Как он посмел подумать на нее? После всего, что она терпела?
На работе ее ждала привычная рутина. Перевязки, капельницы, стоны больных. Но сегодня эта рутина отрезвляла. Она видела реальную боль. И ее домашние проблемы на этом фоне казались мелкими, но до противного липкими.
– Анечка, что с тобой? – спросила ее в ординаторской пожилая санитарка, тетя Валя, которая работала здесь дольше, чем Аня жила на свете. – Лица на тебе нет.
– Да так, теть Валь. Свекровь «гостила».
– Ох, – понимающе вздохнула та. – Это хуже татарина. Моя тоже приезжала. Знаешь, дочка, есть такая трава – пустырник. А есть полынь. Вот пустырник – он успокаивает. А полынь – она горечь дает. Но зато всякую нечисть гонит. Ты, видать, своей свекрови полыни налила, вот ее и скорчило.
Аня усмехнулась.
– Скорее, она мне.
– Ничего, – подмигнула тетя Валя. – Главное, чтоб муж твой не теленком был, а мужиком. Чтобы понимал, кто борщ варит, а кто кровь пьет.
Эти простые слова почему-то привели Аню в чувство. Она – та, кто «варит борщ». Она – основа этого дома. И она не позволит себя растоптать.
Семен тем временем сидел дома. Работа не шла на ум. Он бродил по квартире, как в клетке. Он зашел в гостиную. Посмотрел на полку. «Три мушкетера». Он взял книгу. Вспомнил, как мама просила его «что-нибудь почитать», а потом жаловалась, что «буквы мелкие». Она брала эту книгу.
Он начал судорожно вспоминать. Разговоры. Намеки.
«Сынок, а ты бы мне помог деньгами… На зубы…»
«Анечка-то твоя, поди, все под себя гребет…»
Он не хотел верить. Он набрал номер матери.
– Мам, привет. Как доехала?
– Ой, Сёмочка! – голос в трубке тут же стал страдальческим. – Плохо! Всю дорогу сердце хватало! Эта ведьма твоя, Анька, меня чуть на тот свет не отправила! Ты ее выгони! Она тебе не пара!
– Мам, – Семен сглотнул. – У меня деньги пропали. Из заначки.
На том конце провода повисла тишина. Тяжелая, вязкая.
– Какие деньги, сынок? – голос Златы Аркадьевны вдруг стал чужим, настороженным.
– Тридцать тысяч. Которые в книге лежали. Ты не видела?
– Я?! Да как ты мог подумать! – взвизгнула Злата. – Родную мать… В воровстве… Да это она, змея твоя, взяла, а на меня свалить хочет! Я так и знала!
Но ее истерика была слишком наигранной. Семен слушал ее крики и впервые в жизни слышал в них фальшь. Он вспомнил Аню. Ее ледяное спокойствие, ее честные, полные ярости глаза. И вспомнил бегающие глазки матери, когда та врала про «витаминки».
– Мам, ты зачем в театр билеты покупала? – вдруг спросил он.
– Какой театр? – растерялась Злата.
– Мне вчера тетя Вера звонила. Твоя сестра. Сказала, ты ей хвасталась, что ходила на «Лебединое озеро». В партер. С подругой.
Снова тишина.
– Ну… ну, Сёмочка… Я просто… Мне так хотелось… А ты бы мне все равно не дал! Эта твоя…
– Ты взяла мои деньги, да? – глухо спросил Семен.
– Я не взяла! Я одолжила! – закричала Злата. – Я бы отдала! С пенсии!
Семен молча нажал отбой.
Он сел на диван. Мир рушился. «Главный в доме». «Кормилец». А его обчистила родная мать, как последнего лоха. А он, идиот, набросился на жену. На единственного человека, который терпел его, его мать, его идиотскую состязательность.
Он вспомнил, как Аня, бледная от усталости, штопала его рабочие джинсы. Как она вставала в пять утра, чтобы сварить ему кофе перед сменой. Как она ни разу не попрекнула его тем, что живет в ее квартире. А он… Он мерился с ней зарплатой.
«Наказание», о котором думала Аня, пришло не от нее. Оно пришло изнутри. Семену было стыдно. Так стыдно, как не было никогда в жизни.
Вечером Аня вернулась со смены. Она была готова к продолжению скандала, к обороне, к выселению мужа.
Она вошла на кухню. Семен сидел за столом. Перед ним стояла тарелка гречневой каши. В квартире пахло… едой. На плите в кастрюльке булькал куриный суп.
– Я… это… супа сварил, – глухо сказал Семен, не поднимая глаз. – И в магазин сходил.
Аня молча сняла куртку.
– Деньги… – начал он и запнулся. – Это мама. Взяла.
Аня ничего не ответила. Она подошла к плите, взяла половник, помешала суп. Морковка, лук, курица. Все как надо.
– Позвонил ей? – тихо спросила она.
– Позвонил.
– Что сказала?
– Что «одолжила», – криво усмехнулся Семен.
Аня села напротив.
– Сёма.
Он поднял на нее глаза. В них больше не было ни злости, ни «главенства». Только усталость и стыд.
– Прости меня, Ань. Я… дурак.
Аня смотрела на него долго. Она видела, как в нем что-то сломалось. Его привычный мир, где мама – святая, а он – главный, рассыпался. И она вдруг поняла, что сейчас от ее слова зависит, построят ли они что-то новое, или разбегутся.
– Ладно, – сказала она. – Наливай суп. Со сметаной.
Они ели молча. Но это была уже другая тишина. Не давящая, а.… осторожная. Тишина людей, которые поняли, что чуть не потеряли друг друга из-за чужой подлости и собственной глупости.
Злата Аркадьевна звонила еще несколько раз. Семен отвечал односложно. «Денег нет, мам». «Занят». «Позвони позже». Он не стал требовать вернуть долг. Он просто вычеркнул ее из своей финансовой ведомости. И, как оказалось, из эмоциональной – тоже. Она получила свое «наказание» – ее сын, ее «Сёмочка», которого она так долго настраивала против невестки, выбрал не ее.
Сестры и братья, которым Злата жаловалась на «змею-Аньку», тоже как-то быстро отстали, когда поняли, что из этой семьи больше ничего не вытянуть.
Прошло несколько месяцев. Наступила весна.
Семен все так же работал в такси, Аня – в своей хирургии. Но что-то неуловимо изменилось. Семен перестал считать, кто больше принес. Он мог запросто прийти домой и вымыть пол, «пока ты отдыхаешь». Он начал называть ее «Анечка» не заискивающе, а нежно.
Однажды вечером он пришел с работы и протянул ей не шоколадку и не цветы, а два билета.
– Куда это? – удивилась Аня.
– В театр. На «Лебединое озеро». В партер.
Аня рассмеялась.
– Сёма, ты серьезно?
– Серьезно, – улыбнулся он. – Ты же у меня культурная. А я… Я просто хочу с тобой сходить.
Аня взяла билеты. Она посмотрела на мужа, и впервые за долгое время увидела в его глазах не соперника, а родного, повзрослевшего мужчину.
– Спасибо, – тихо сказала она. – Я надену свое лучшее платье.
– А я, – сказал Семен, – кажется, впервые в жизни надену костюм не на свадьбу.
Они оба понимали, что дело было не в театре. А в том, что они наконец-то стали семьей. Не двумя соревнующимися единицами, а одним целым. И вера в будущее, которая, казалось, была растоптана чужими интригами, вернулась.
