— Машенька, ты же умная девочка, должна понимать. Катюше сейчас очень нужно, — голос свекрови, Тамары Игоревны, сочился в телефонную трубку патокой. Слишком сладкой, чтобы быть настоящей.
Маша молча смотрела на трещину на потолке в своей спальне. Крошечная, едва заметная паутинка, но она знала, что она там есть. И эта паутинка сейчас разрасталась, расползалась, грозя обрушить на нее весь потолок.
— Понимать что, Тамара Игоревна? Что ваша дочь разводится и ей негде жить? Я это понимаю. Я сочувствую. Но при чем здесь моя квартира?
— Ну как это при чем? — в голосе свекрови прорезались первые стальные нотки. — Вы с Игорем живете в моей трешке. Просторной, хорошей. А твоя однушка пустует. Катюша с внучком поживет там временно. Годик, может, два. Пока на ноги не встанет.
Маша закрыла глаза. «Твоя однушка». Ключевые слова. Квартира, которая досталась ей от бабушки. Единственное место в этом мире, которое было по-настоящему *ее*. Ее крепость, ее тихая гавань, ее сберегательный счет на черный день.
— Тамара Игоревна, она не пустует. Мы ее сдаем. Это часть нашего семейного бюджета, — спокойно, как можно спокойнее, отчеканила Маша. Она научилась этому за пять лет брака с Игорем. Спокойствие — ее единственный щит против этого семейства.
— Ой, да какие там деньги! — отмахнулась свекровь. — Копейки! А тут родная кровь, моя дочь, мой внук! Им что, на улице жить? Ее этот, — Тамара Игоревна смачно сплюнула в трубку, — выставил с одним чемоданом. Сказал, чтобы к мамочке своей шла. А куда я их? У меня отец, ему покой нужен.
Маша представила себе «покой», в котором жил свекор. Вечный телевизор на полную громкость, ворчание и походы на кухню за очередной порцией котлет. Но спорить было бессмысленно.
— У вас большая квартира. У Кати есть своя доля в их общей квартире, она может претендовать на нее через суд. Есть, в конце концов, возможность снять жилье. Мы можем даже помочь ей на первых порах.
На том конце провода повисло тяжелое молчание. Маша знала этот прием. Это была артподготовка перед главным ударом.
— Значит, помочь копейкой ты можешь, а пустить в пустую квартиру — нет? — зашипела Тамара Игоревна. Мед закончился, остался чистый яд. — Я всегда знала, что ты себя любишь больше всех на свете! Игоря моего окрутила, в квартиру мою пришла на все готовое, а теперь родной его сестре помочь не хочешь!
«В квартиру мою». Второй звоночек. Трехкомнатная квартира, в которой они жили с Игорем, действительно принадлежала свекрови. Это был ее главный козырь, который она выкладывала на стол каждый раз, когда хотела чего-то добиться.
— Послушайте, это моя квартира, и я не хочу, чтобы в ней кто-то жил. Ни Катя, ни кто-либо другой. Это мое право.
И тут прорвало.
— Да какое у тебя право? Права она качает! Ты в нашу семью вошла, будь добра жить по нашим правилам! Игорь — мой сын, Катя — его сестра! Ты обязана ей помочь!
Маша почувствовала, как внутри все закипает. Пять лет она терпела. Пять лет была «умной девочкой», «хорошей женой», «покладистой невесткой». Хватит.
— С какого перепугу я должна освободить свою квартиру ради вашей доченьки? — выпалила Маша, и слова прозвучали так громко в тишине спальни, что она сама от них вздрогнула.
— Что?! — взвизгнула свекровь. — Да ты… да я… я Игорю все расскажу! Он с тобой живо разберется!
— Вот с ним и разбирайтесь! — отрезала Маша и нажала на кнопку отбоя.
Руки дрожали. Сердце колотилось где-то в горле. Она это сделала. Сказала «нет». Впервые за пять лет. Она бросила трубку. Ощущение было сродни прыжку с парашютом без страховки. Страшно и пьяняще одновременно.
Игорь пришел с работы через два часа. Маша слышала, как он возится в прихожей, как нарочито громко ставит ботинки, швыряет ключи на тумбочку. Он уже все знал. Мама позвонила. Несомненно.
Он вошел на кухню, где Маша механически резала салат. Не поздоровался. Сел за стол и уставился на нее тяжелым, выжидающим взглядом.
— Мать звонила, — начал он без предисловий.
— Я знаю, — Маша продолжала резать огурец с ювелирной точностью, будто от этого зависела ее жизнь.
— Ты почему с ней так разговариваешь?
— А как мне с ней разговаривать, Игорь? Когда она требует, чтобы я выселила своих жильцов и отдала свою квартиру твоей сестре? Может, мне нужно было поблагодарить ее за щедрое предложение?
Игорь поморщился, как от зубной боли.
— Маш, ну ты же знаешь маму. Она человек эмоциональный. У Катьки горе, она переживает.
— Переживает она за счет моего имущества и моих нервов. Игорь, это моя квартира. Моя. Бабушка мне ее оставила. Почему я вообще должна это обсуждать?
— Потому что мы семья! — стукнул он ладонью по столу. Огурцы на доске подпрыгнули. — Моя сестра в беде! У нее ребенок! А у тебя бетонная коробка пустует!
— Она не пустует, она приносит нам деньги! — Маша наконец повернулась к нему, в руках у нее все еще был нож. — Деньги, на которые мы, между прочим, в прошлом месяце покупали тебе новые шины. Или ты забыл?
Игорь отвел глаза. Этот аргумент ему крыть было нечем.
— Это другое… Речь не о деньгах. Речь о человеческом отношении. Катя поживет там временно. Все наладится, она съедет. В чем проблема?
— Проблема в том, Игорь, что после «временных» жильцов, особенно родственников с детьми, от квартиры остаются руины. Проблема в том, что «временно» может растянуться на годы. Проблема в том, что я не хочу! Этого недостаточно?
Он смотрел на нее так, будто видел впервые. Его мягкая, уступчивая, «понимающая» Маша куда-то исчезла. На ее месте сидела злая, колючая женщина с ножом в руке.
— Я не узнаю тебя, — тихо сказал он. — Мама права, ты стала эгоисткой.
Маша горько усмехнулась. Нож со стуком лег на доску.
— Нет, Игорь. Я просто перестала быть удобной. А вы все к этому так привыкли.
Она вышла из кухни, оставив его одного с недорезанным салатом и тяжелыми мыслями. Она прошла в спальню и закрыла дверь. Села на кровать и обхватила себя руками. Она знала, что это только начало. Главный бой был впереди. И почему-то ей казалось, что в этом бою муж не будет на ее стороне. Он уже сделал свой выбор. Семья — это его мама и сестра. А она… она просто жена. Приложение к его удобной жизни в «маминой» квартире.
Вечером он попытался помириться. Подошел, обнял сзади, когда она стояла у окна.
— Машунь, ну не обижайся. Давай все решим мирно. Ну войди в положение. Катька совсем одна.
Маша не двигалась.
— Я войду в положение. Мы можем дать ей денег на первое время. Можем помочь найти съемную квартиру. Можем оплатить ей риелтора. Но моя квартира — это табу. Это не обсуждается.
Игорь тяжело вздохнул ей в затылок.
— Ты уперлась как баран. Из-за какой-то квартиры готова отношения со всей семьей испортить.
— Это не «какая-то» квартира, Игорь. Это мое. И отношения порчу не я, а те, кто на это мое посягает.
Он отстранился.
— Значит, так? Значит, для тебя квартира важнее моей семьи?
— Для меня мои границы важнее капризов твоей семьи, — поправила она.
Разговор снова зашел в тупик. Они легли спать, отвернувшись друг от друга. Маша долго не могла уснуть, вслушиваясь в его ровное дыхание. Он спал. Он всегда спал крепко, переложив все проблемы на чужие плечи. Раньше этими плечами были плечи его матери. Теперь он пытался переложить их на нее. Но Маша больше не хотела тащить этот груз.
На следующий день Тамара Игоревна нанесла визит. Без предупреждения, разумеется. Маша как раз закончила работать — она была веб-дизайнером на удаленке — и собиралась выпить кофе. Звонок в дверь был настойчивым и требовательным.
На пороге стояла свекровь. Во всеоружии. Боевая раскраска, прическа «я только что из салона», и взгляд генерала перед наступлением.
— Я к сыну, — бросила она, проходя мимо Маши в прихожую.
— Игорь на работе.
— Я знаю. Я с тобой поговорить.
Она прошла прямо на кухню, села за стол и огляделась с видом ревизора.
— Порядка у тебя, конечно, нет. Пыль вон на полке.
Маша молча поставила чайник. Предлагать кофе не стала.
— Тамара Игоревна, мы вчера все обсудили. Мой ответ — нет.
Свекровь поджала свои тонкие, ярко накрашенные губы.
— Я пришла не твое «нет» слушать. Я пришла тебе объяснить по-человечески. Ты, девочка, не понимаешь, во что лезешь. Ты идешь против семьи. Игорь этого не потерпит. Он любит сестру. И он любит меня. А ты кто такая? Ты сегодня жена, а завтра — никто. А мы — семья, кровь. Это навсегда.
Этот монолог Маша тоже слышала, и не раз, в разных вариациях.
— Если я завтра «никто», то тем более не понимаю, почему я должна отдавать свою собственность вашей семье.
Тамара Игоревна побагровела.
— Ах ты…! Да я… Да мы тебя из этой квартиры вышвырнем! Будешь знать, как с нами связываться!
— Эта квартира не ваша, — спокойно напомнила Маша. — И вышвыривать отсюда кого-то могу только я. Или Игорь, как ответственный квартиросъемщик. Но никак не вы.
Это был удар ниже пояса. Свекровь задохнулась от возмущения. Она привыкла чувствовать себя хозяйкой везде. А тут какая-то девчонка указывает ей на ее место.
— Я посмотрю, что ты запоешь, когда Игорь домой придет! — выкрикнула она, поднимаясь. — Он тебе покажет «твое место»!
Она ушла, хлопнув дверью так, что в серванте звякнула посуда. Маша медленно выдохнула. Второй раунд был за ней. Но она чувствовала себя совершенно разбитой. Эта война выматывала, забирала все силы.
Вечером скандал с Игорем повторился, но уже с новой силой. Он пришел черный от злости.
— Ты зачем мою мать доводишь?! Она мне звонила, у нее давление подскочило! Ты хочешь ее в могилу свести?!
— Я всего лишь защищаю свои границы, Игорь! А твою маму доводит собственная наглость и вседозволенность!
— Это моя мать! И ты будешь ее уважать!
— Уважение должно быть взаимным! Почему она меня не уважает? Почему она не уважает мое право на собственность?
Они кричали друг на друга, как никогда раньше. Все пять лет сдерживаемых обид, недомолвок, компромиссов, на которые всегда шла только Маша, вырвались наружу.
— Да что ты вцепилась в эту квартиру?! — орал Игорь. — Боишься, что я тебя без ничего оставлю при разводе?!
Маша замерла. Слово было произнесено. «Развод». Оно повисло в воздухе, ядовитое и страшное.
— Я боюсь не этого, Игорь, — тихо сказала она. — Я боюсь, что уже осталась без ничего. Без мужа, который должен быть на моей стороне. Без семьи, в которой меня бы уважали. У меня, кроме этой квартиры, кажется, больше ничего и нет.
Она повернулась и ушла в спальню. На этот раз она заперла дверь на шпингалет. Она слышала, как он ходит по коридору, как что-то бормочет себе под нос. Потом все стихло. Маша села на пол, прислонившись спиной к холодной двери, и заплакала. Тихо, беззвучно, глотая слезы. Она поняла, что проиграла. Не квартиру, нет. Что-то гораздо более важное.
Два дня они почти не разговаривали. Жили в одной квартире, как чужие люди. Игорь демонстративно не ел то, что она готовила, уходил рано, приходил поздно. Маша с головой ушла в работу, пытаясь отвлечься. Она знала, что это затишье перед бурей. Семья мужа просто так не отступится. Они перегруппировывались, вырабатывали новую стратегию.
В пятницу вечером Игорь пришел необычно рано и с тортом. Маша напряглась. Торт — это плохой знак. Это всегда означало, что сейчас последует просьба, от которой ей будет очень трудно отказаться.
— Машунь, прости меня, — сказал он, ставя коробку на стол. — Я был неправ, накричал на тебя. Давай помиримся.
Он обнял ее, и Маша, изголодавшаяся по теплу и ласке, подалась. Может, он все понял? Может, одумался?
— Я тоже была резка, — пробормотала она ему в плечо.
— Все хорошо, — он погладил ее по волосам. — Мы же любим друг друга. Все решим. Я поговорил с мамой и Катей. Нашел решение, которое всех устроит.
Маша отстранилась и посмотрела ему в глаза. В них плескалась надежда. И в ее душе тоже шевельнулось что-то похожее.
— Какое?
— Давай так. Катя с ребенком поживет в твоей квартире…
Маша напряглась, но Игорь тут же поднял руку.
— Подожди, дослушай! Не бесплатно! Она будет платить аренду. Неполную, конечно, сколько сможет. Тысяч десять. Плюс коммуналку. Это же лучше, чем ничего, правда? И всего на полгода. Я с ней лично договор составлю. Через полгода она железно съедет. Она найдет работу, встанет на ноги. Маш, ну это же компромисс?
Он смотрел на нее щенячьими глазами, в которых было столько мольбы, что Маша почувствовала себя последней стервой. Компромисс. Десять тысяч вместо тридцати, которые платили нынешние жильцы. Незнакомые люди с ребенком в ее свеженькой квартире, которую она ремонтировала своими руками. Договор, который ничего не стоит, потому что кто будет выгонять из квартиры «бедную разведенку с дитем», если она через полгода не съедет?
Но он назвал это «компромиссом». Он принес торт. Он просил прощения. И она так устала воевать.
— Я… я должна подумать, — сказала она, избегая его взгляда.
— Конечно, подумай, — обрадовался он. — Я знал, что ты у меня самая лучшая. Самая понимающая.
Вечером они пили чай с тортом. Игорь был весел, рассказывал анекдоты, строил планы на выходные. Он вел себя так, будто все уже решено. Будто ее согласие — простая формальность. И Маша почти поддалась. Почти поверила, что так будет лучше. Проще. Тише.
Ночью она проснулась от жажды. Пошла на кухню выпить воды. Дверь в гостиную, где Игорь часто засиживался с ноутбуком, была приоткрыта, оттуда падал тусклый свет экрана. Он с кем-то тихо разговаривал по видеосвязи. Маша подошла ближе, сама не зная зачем.
Это была его мать. Лицо Тамары Игоревны, искаженное веб-камерой, было торжествующим.
— …все правильно сделал, сынок, — шипела она в динамик. — С этими бабами только так. Сначала пряником, потом кнутом. Тортик принес — молодец. Она и растаяла, дурочка.
Маша застыла, превратившись в слух.
— Мам, тихо, она спит, — прошептал Игорь, оглядываясь на дверь.
— Да что мне твоя «тихо»! Главное, чтобы согласилась. А потом уже никуда не денется. Подпишет договор на полгода, а там посмотрим. Катька не на улицу же пойдет. Посидит годик, другой. А эта пусть не вякает. Живет в моей квартире, еще и условия ставит. Пусть спасибо скажет, что мы ее вообще терпим.
Сердце Маши ухнуло куда-то в пропасть. Она прислонилась к косяку, боясь дышать.
А потом она услышала голос мужа. Тихий, вкрадчивый и до ужаса спокойный.
— Да не переживай, мам. Я все устроил. Она уже почти согласна. Поломается для вида и подпишет. Я ей сказал, что на полгода, а Катьке сказал, чтобы настраивалась минимум на пару лет. Главное — сейчас ее дожать. Она мягкая, ее нужно просто немного подтолкнуть. Я завтра еще с ней поговорю, и вопрос будет закрыт. Все будет, как ты хочешь.
Маша закрыла рот рукой, чтобы не закричать. Это был не просто обман. Это было предательство. Холодное, расчетливое, циничное. Ее муж, ее Игорь, только что продал ее, ее доверие, ее спокойствие за одобрительный кивок своей мамочки. «Она мягкая, ее нужно просто дожать». Он обсуждал ее с матерью так, будто она была не живым человеком, а неодушевленным предметом, мешающим их планам.
Все встало на свои места. Торт. Извинения. «Компромисс». Это был спектакль. Хорошо разыгранный, жестокий спектакль, в котором ей отводилась роль наивной дуры.
Она на цыпочках вернулась в спальню. Легла в постель, но сна не было и в помине. Внутри все выгорело дотла. Не было ни злости, ни обиды. Только ледяная, звенящая пустота. И где-то в этой пустоте зарождалось новое, незнакомое ей чувство. Холодная, кристально чистая ярость. И решение. Окончательное и бесповоротное.
Она дождется утра. Дождется его очередного «разговора», его фальшивой улыбки, его попытки «дожать» ее. И она ему ответит. Но это будет уже совсем другой разговор.
