Телефон выпал из моих рук, а слова любовницы мужа эхом отдавались в голове: «Я беременна. Уходи из его жизни». В один миг мой мир рухнул. Собрав вещи в старый чемодан, я села в первую попавшуюся маршрутку, которая увезла меня в глухую деревню, где стоял заброшенный дом моей покойной бабушки. Я искала уединения, но нашла тайну, которая оказалась страшнее любого предательства.
***
Я стояла на пороге своей квартиры и не могла вставить ключ в замочную скважину. Руки дрожали так, что металл противно звенел о металл. Олег никогда не запирал за собой дверь, когда был дома. А он был дома, я слышала его голос. И не его одного.
Женский смех. Тонкий, заливистый. Я такой не умела издавать, мой был ниже, глуше. Сердце ухнуло куда-то в район желудка и забилось там пойманной птицей. Я толкнула дверь. Она бесшумно открылась.
В прихожей на полу валялись женские босоножки на огромной шпильке. Красные. Я такие не носила, считая вульгарными. Рядом — мужские ботинки Олега. Я прошла в гостиную, откуда доносились голоса. Они меня не слышали.
— Олежек, ну когда ты ей скажешь? Я устала прятаться, — капризно тянул женский голос. — Мы ведь скоро станем семьей. Настоящей.
— Потерпи, котенок, — отвечал мой муж. — С Мариной надо аккуратно. Она ранимая. Надо подготовить почву.
— Какая почва? Пришел, сказал: «Прости, дорогая, я полюбил другую, у нее будет от меня ребенок». Всё!
Я замерла, вцепившись пальцами в дверной косяк. Ребенок. У них будет ребенок. А мы с Олегом пять лет пытались, и все без толку. Врачи, анализы, слезы в подушку. А он… он просто нашел другую. Ту, которая смогла.
Я вышла из своего укрытия. Они сидели на нашем диване. Девица, совсем молодая, лет двадцати, с длинными белыми волосами, сидела у него на коленях. Олег гладил ее по животу. Мой муж. На нашем диване.
— Марина? — он увидел меня первым. Его лицо вытянулось, глаза испуганно забегали. — Ты… ты почему так рано?
— Домой пришла, — мой голос был чужим, скрипучим. — В свой дом. А тут, оказывается, уже новая хозяйка.
Девица сползла с его колен, спешно одергивая короткое платье. Ее лицо выражало смесь страха и какого-то злорадного торжества.
— Марина, я все объясню! Это не то, что ты подумала!
— А что я подумала, Олег? — я шагнула вперед. — Что мой муж приводит в наш дом любовницу, пока я на работе? Что он делает ей ребенка, о котором я мечтала столько лет? Что я не то подумала?
Я не кричала. Сил не было. Только какая-то звенящая пустота внутри. Я смотрела на него, на мужчину, которого любила больше жизни, и не узнавала. Передо мной сидел чужой, жалкий, лживый человек.
— Это ошибка, понимаешь? Случайность! — лепетал он, вскакивая на ноги.
— Ошибка? — вмешалась блондинка. — Ты называешь нашего ребенка ошибкой? Ты же говорил, что любишь меня! Что с ней тебя ничего не связывает!
— Замолчи, Вика! — рявкнул на нее Олег.
Они начали переругиваться, как два паука в банке, а я просто смотрела на них. На этот фарс. На руины моей жизни. Я развернулась и молча пошла в спальню. Открыла шкаф, достала чемодан. Начала без разбора кидать в него вещи. Футболки, джинсы, белье.
— Ты что делаешь? Куда ты собралась? — Олег влетел в комнату.
— Ухожу. Оставляю тебя твоей новой семье. Живите счастливо.
— Марина, не дури! Куда ты пойдешь? У тебя же никого нет!
Это была правда. Родители погибли в аварии десять лет назад. Из родни — только тетка в другом городе, с которой мы почти не общались. И этот дом. Наша квартира, купленная на деньги от продажи родительской. Теперь она была общей.
— А это уже не твоя забота, — я защелкнула замки чемодана. — Не волнуйся, на твое имущество не претендую. Подавись им.
Я шла к выходу, а он бежал за мной, что-то кричал про то, что все можно исправить, что он любит только меня. Я не слушала. Я открыла дверь и шагнула на лестничную клетку.
— Ты пожалеешь! — крикнул он мне в спину. — Вернешься еще, на коленях приползешь! Ты без меня — никто!
Я захлопнула дверь, отсекая его голос. Вызвала лифт. В голове — ни одной мысли. Только гул. Куда идти? Что делать? И тут в памяти всплыл образ. Старый деревянный дом, заросший сад, скрипучие половицы. Бабушкин дом. Она умерла три года назад, и с тех пор там никто не жил. Дом в глухой деревне, куда и автобусы-то ходят два раза в день.
Это было единственное место, которое пришло на ум. Место, где меня никто не найдет. Я спустилась вниз, вышла на улицу и поймала такси.
— На автовокзал, — бросила я водителю и отвернулась к окну. Слезы наконец-то хлынули из глаз.
***
Дорога заняла почти четыре часа. Сначала на дребезжащей маршрутке до райцентра, потом еще час на старом ПАЗике, который, казалось, развалится на каждой кочке. Я смотрела в окно на мелькающие поля и леса, и внутри была такая же выжженная пустыня.
Деревня встретила меня тишиной и запахом дыма из печных труб. Солнце уже клонилось к закату. Я прошла по единственной улице до самого конца, где за покосившимся забором стоял он — дом моего детства. Потемневший от времени, с заколоченными досками окнами. Сад зарос бурьяном в человеческий рост.
Ключи я нашла там, где бабушка их всегда прятала — под щербатым глиняным горшком на крыльце. Ржавый замок поддался не сразу. Я с усилием повернула ключ, и дверь со страдальческим скрипом отворилась, впуская меня в темноту и запах запустения.
Внутри пахло пылью, мышами и чем-то еще, неуловимо знакомым. Запах бабушкиного дома. Я нащупала на стене выключатель. Щелчок. И ничего. Электричество, конечно, отключили.
Я поставила чемодан на пол и прошла в комнату. Мебель была покрыта белыми чехлами, словно саванами. В тусклом вечернем свете все выглядело призрачным и чужим. Я села на покрытый тканью диван. Пружины протестующе заскрипели.
И тут меня накрыло. Осознание того, что я сделала. Я одна, в заброшенном доме, без денег, без работы, без будущего. Слезы снова подступили к горлу, но я сдержалась. Хватит плакать. Надо что-то делать.
Первым делом — найти свечи. Я помнила, что бабушка хранила их в комоде. Я открыла ящик, и действительно, там лежала пачка оплывших парафиновых свечей и коробка спичек. Через пару минут комната озарилась дрожащим живым светом.
Надо было прибраться. Хотя бы немного. Я сняла чехлы с мебели, стряхнула пыль. Нашла в чулане веник и совок. Подметая пол, я двигалась как автомат, стараясь не думать. Но мысли лезли в голову сами. Вот Олег сейчас ужинает со своей Викой. В нашей квартире. Может, они смеются надо мной.
В кармане завибрировал телефон. Сестра Олега, Катя. Мы с ней дружили. Я нажала на «отбой». Через минуту снова звонок. И снова. На пятый раз я сдалась.
— Да.
— Марина, ты где? Олег мне позвонил, он в панике! Сказал, ты ушла! Что случилось?
— Спроси у своего брата, — ответила я безжизненным голосом. — Он тебе расскажет. Если смелости хватит.
— Он сказал, вы повздорили…
— Повздорили? Катя, он мне изменял! У его любовницы будет ребенок! Это называется «повздорили»?
В трубке повисла тишина. Потом Катя тихо сказала:
— Я знала… То есть, догадывалась. Видела их пару раз вместе. Думала, ошибка, пройдет. Прости, что не сказала.
— Не надо, Катя. Я не виню тебя.
— Куда ты уехала? Скажи, я приеду! Нельзя же так, в никуда!
— Я в безопасности. Не волнуйся за меня. Мне нужно побыть одной.
— Марина, вернись! Олег тебя любит, он просто… запутался. Мужики, они такие, дураки. Ты же знаешь. Он убьется без тебя!
— Пусть убивается. Мне все равно. Прощай, Катя.
Я отключила вызов и выключила телефон. Больше я ни с кем не хотела говорить. Я была одна. И это было страшно и одновременно правильно. Я расстелила на старом диване плед, который привезла с собой, и легла, не раздеваясь. Сон не шел. Я смотрела в темный потолок, где плясали тени от свечи, и слушала тишину. Тишину, которую нарушал только стук моего собственного сердца.
***
Утро встретило меня пением птиц и ярким солнцем, бьющим сквозь щели в заколоченных окнах. Я проснулась разбитая, с головной болью. Тело ломило от неудобной позы. Но надо было вставать и что-то делать.
Первым делом — вода. Колодец во дворе, к счастью, оказался в рабочем состоянии. Я с трудом провернула ворот, и через несколько минут на поверхности показалось полное ведро ледяной, кристально чистой воды. Я жадно напилась прямо из ведра, чувствуя, как жизнь возвращается в мое тело.
Потом я начала генеральную уборку. Отодрала доски от одного окна в кухне. Комнату залил солнечный свет, и стало видно, сколько работы предстоит. Пыль лежала толстым слоем, по углам висела паутина. Я работала как одержимая: мыла, терла, скоблила. Физический труд отвлекал от душевной боли.
К обеду кухня преобразилась. Я отмыла старую газовую плиту, надеясь, что баллон еще не пуст. Газ был. Я нашла в шкафу банку старой тушенки и пачку макарон. Обед был скромным, но после целого дня голодовки он показался мне пищей богов.
После обеда я решила разобрать вещи в бабушкиной спальне. Комната была маленькой, уютной. Большая железная кровать с горой подушек, старый деревянный шкаф, комод с зеркалом. Я открыла шкаф. В нос ударил запах нафталина. Одежда бабушки — простые ситцевые платья, теплые кофты — висела на плечиках.
На антресолях я увидела старый деревянный сундук, обитый железом. Я знала его. В детстве мне было ужасно интересно, что там, но бабушка никогда не разрешала его открывать, говорила, что там старое барахло. Теперь мне никто не мог запретить.
Я стащила тяжелый сундук на пол. Он был заперт на маленький навесной замок. Ключа, конечно, не было. Я попробовала сбить замок кочергой, но он только погнулся. Злость и любопытство взяли верх. Я нашла в сарае старый топор и со всей силы ударила по замку. Раз, другой. На третий раз дужка замка не выдержала и сломалась.
Я откинула тяжелую крышку. Внутри, поверх пожелтевших от времени кружевных салфеток, лежал толстый альбом в кожаном переплете и несколько пачек писем, перевязанных выцветшей лентой. Я взяла альбом в руки. Это был фотоальбом.
— Что, дочка, наследство разбираешь? — раздался за моей спиной скрипучий голос.
Я вздрогнула от неожиданности и обернулась. На пороге комнаты стояла старуха, опираясь на палку. Соседка, баба Шура. Она смотрела на меня своими выцветшими, но удивительно зоркими глазами.
— Здравствуйте, баба Шура. Да вот, приехала… порядок навести.
— Вижу, вижу. Дом-то совсем зарос. А я уж думала, продадите его. Жалко было бы. Твоя бабка, Алевтина, место это любила. Хоть и настрадалась тут.
— Настрадалась? — переспросила я. — Почему?
Баба Шура тяжело вздохнула и присела на краешек кровати.
— Жизнь у нее была не сахар, Маринка. Не сахар. Ты мужа-то ее, деда твоего, помнишь? Василия?
— Плохо помню. Я маленькая была, когда он умер. Знаю только, что болел сильно.
— Болел, ага, — хмыкнула баба Шура. — Только болел он не телом, а душой. Ревнивец был страшный. Алевтину твою изводил, жизни не давал. Красивая она была, мужики на нее заглядывались. А он бесился. Мог и руку поднять.
Я слушала, открыв рот. Моя тихая, спокойная бабушка и деспот-муж? Я никогда об этом не слышала. В нашей семье о деде Василии говорили мало и неохотно.
— А ты в сундуке-то поройся, — кивнула баба Шура на раскрытый сундук. — Может, и найдешь чего интересного. Она ведь не всегда здесь жила. До замужества в городе работала. Там у нее и любовь была… первая. Да не сложилось. Василий ее увез сюда, почти насильно. Вот так, дочка. Ладно, пойду я, дел много. А ты заходи, если что надо. Молока там, яиц. Не стесняйся.
Она встала и, кряхтя, побрела к выходу. А я осталась сидеть на полу посреди комнаты, глядя то на сундук, то вслед ушедшей соседке. Любовь? Какая любовь? Я взяла в руки первую пачку писем.
***
Я развязала ленту, и она рассыпалась в моих руках от старости. Конверты пожелтели, адреса и имена выцвели. Я достала первое письмо. Аккуратный мужской почерк.
«Моя милая Аля, здравствуй! Пишу тебе с нашего места, сижу на скамейке в парке, где мы встретились впервые. Помнишь? Ты тогда читала книгу и так смешно морщила нос, когда солнце светило в глаза. Я не мог пройти мимо. Прости, что вчера был резок. Я не хотел тебя обидеть. Просто мысль о том, что ты можешь быть не моей, сводит меня с ума. Я люблю тебя. Больше жизни. Твой навсегда, Костя».
Письмо было датировано 1965 годом. Бабушке тогда было девятнадцать. Я начала читать дальше. Письмо за письмом. Передо мной разворачивалась история любви. Чистой, нежной, страстной. Они встречались тайком, потому что родители бабушки были против Кости. Он был из простой семьи, без перспектив, как они считали.
Они мечтали уехать, пожениться. Он писал ей о будущем доме, о детях. Она отвечала ему такими же полными любви и надежды письмами. Я нашла ее черновики, спрятанные между его письмами. Мое сердце сжималось от нежности и боли за них.
А потом письма оборвались. Последнее письмо от Кости было полно отчаяния. «Аля, что случилось? Почему ты не пришла? Я ждал тебя на вокзале, как мы договаривались. Поезд ушел без нас. Твои родители сказали мне, что ты уехала и просила меня забыть. Я не верю! Аля, любовь моя, отзовись! Что мне делать без тебя?»
Что же случилось? Почему она не уехала с ним? Я начала лихорадочно перебирать бумаги в сундуке. И нашла ответ. Это был не черновик, а настоящее письмо, так и не отправленное.
«Костенька, любимый мой! Прости меня. Я не смогла. Родители заперли меня. Они сказали, что если я уйду с тобой, они откажутся от меня. А потом… потом пришел Василий. Он друг отца. Он сказал, что любит меня и заберет отсюда. Отец сказал, что это лучшая партия для меня. Меня выдали замуж, Костя. Насильно. Я не хотела, я кричала, плакала. Но меня никто не слушал. Завтра я уезжаю с ним в деревню. Прощай, моя единственная любовь. Прости, если сможешь. Твоя Аля».
Слезы катились по моим щекам. Я представила молодую девушку, мою бабушку, которую сломали, у которой отняли мечту. Ее выдали замуж за нелюбимого, ревнивого деспота, и она всю жизнь прожила с этой болью в сердце.
Я открыла фотоальбом. Вот она, молодая, красивая, с лучистыми глазами. А рядом с ней — молодой человек в военной форме. Красивый, с открытой улыбкой. Внизу подпись: «Аля и Костя. Навсегда». Я перевернула страницу. Фотографии со свадьбы. Бабушка в белом платье, но глаза… глаза у нее были потухшие, несчастные. Рядом — дед Василий, с тяжелым, собственническим взглядом.
Я листала альбом дальше. Фотографии детей — моей мамы и ее брата. Бабушка на них улыбалась, но улыбка не касалась глаз. Она была хорошей матерью, хорошей женой. Она смирилась. Но забыла ли она свою первую любовь?
На последней странице альбома я нашла маленький пожелтевший газетный вырез. Короткая заметка. «Вчера при исполнении служебного долга трагически погиб молодой лейтенант Константин Воронцов…» Дата — через год после свадьбы бабушки.
Он искал ее? Или просто жил своей жизнью и погиб по трагической случайности? Я никогда этого не узнаю. Я закрыла альбом. Теперь я понимала, почему бабушка была такой… тихой. Она просто похоронила себя заживо в этой деревне, с этим нелюбимым мужем. Она прожила не свою жизнь.
И тут я с ужасом поняла, что повторяю ее судьбу. Я тоже живу с нелюбимым, лживым человеком. Я тоже предаю себя, свои мечты. Только меня никто не заставлял. Я сама выбрала этот путь.
***
Открытия прошедшего дня не давали мне покоя. Я почти не спала, ворочаясь на диване и думая о судьбе бабушки. Как она смогла прожить целую жизнь с этой болью? Как она смотрела в глаза мужу, зная, что он разрушил ее счастье?
Утром я решила позвонить маме. Мне нужно было знать. Знала ли она? Почему никто никогда не рассказывал об этом? Я включила телефон. Экран тут же загорелся от пропущенных звонков и сообщений. Десятки от Олега, несколько от Кати, и один от мамы.
Я набрала ее номер. Она ответила почти сразу, голос был встревоженным.
— Марина, доченька! Слава богу! Где ты? Что случилось? Олег сказал, вы поссорились.
Ее голос звучал так обыденно, так спокойно, будто ничего страшного не произошло. Будто «поссорились» — это когда не поделили пульт от телевизора.
— Мама, я у бабушки Али в деревне.
— Где? Зачем ты туда поехала? В эту глушь? Возвращайся домой, Марина! Нельзя так. Надо уметь прощать. Семья — это главное.
— Прощать? — я почувствовала, как во мне закипает злость. — Прощать измену? Ребенка на стороне? Этому ты меня учила?
— Всякое в жизни бывает, — вздохнула мама. — Мужчины… они полигамны по своей природе. Главное, чтобы в семью возвращался. Олег тебя любит.
— Любит? Мама, не говори ерунды! Я не об этом хотела спросить. Я вчера нашла бабушкины письма. Письма к какому-то Косте.
На том конце провода повисла тяжелая тишина. Я слышала только ее прерывистое дыхание.
— Откуда ты их взяла? — наконец спросила она ледяным голосом. — Не смей трогать ее вещи!
— Я нашла сундук. Мама, почему вы мне никогда не рассказывали? О том, что ее насильно выдали замуж? О том, что она любила другого?
— Потому что это не твое дело! — отрезала она. — Это ее жизнь, ее крест. Она его несла достойно. И тебе нечего копаться в прошлом!
— Достойно? Она была несчастна всю жизнь! Дед Василий был тираном! Баба Шура мне рассказала! Все знали и молчали?
— А что мы должны были сделать? — голос мамы сорвался на крик. — Пойти против воли отца? Против мужа? Тогда времена были другие! Женщина должна была быть за мужем! И ты должна быть за своим! Олег — твой муж перед богом и людьми! Собирай вещи и езжай домой, мириться! Не позорь семью!
— Я не вернусь к нему, мама. Никогда.
— Ах так! Значит, ты решила пойти по стопам бабки? Нашла ее письма и возомнила себя героиней романа? Жизнь — это не роман, Марина! Это тяжелый труд! И ты обязана сохранить свою семью! Если ты сейчас же не вернешься, можешь мне больше не звонить! Ты мне не дочь!
Она бросила трубку. Я сидела с телефоном в руке, оглушенная. Моя собственная мать. Она не поддержала меня. Она осудила меня. Она встала на сторону Олега. Потому что «так надо». Потому что «семью надо сохранять». Любой ценой.
Я поняла, что она такая же, как и ее мать. Сломленная. Принявшая свою участь. И меня она толкала на тот же путь. Путь жертвы. Но я больше не хотела быть жертвой. Бабушкина история, ее боль, ее сломанная жизнь — все это дало мне силы. Я не повторю ее ошибок. Я буду бороться за свое счастье.
***
Я решила остаться. Ненадолго. Просто чтобы привести мысли и дом в порядок. Я съездила в райцентр, сняла в банкомате остатки своей небольшой зарплаты. Купила продуктов, краски, обои. Я решила сделать в доме косметический ремонт. Это занятие казалось мне целительным.
Я работала с утра до вечера. Очищала стены от старых обоев, красила окна, белила потолок. Вечерами сидела на крыльце, пила чай с травами и смотрела на звезды. Тишина больше не пугала меня. Она лечила.
Прошла неделя. Я почти закончила ремонт в одной комнате. Она стала светлой и уютной. Я перетащила туда диван, повесила на окна чистые занавески. Я чувствовала, что вместе с домом обновляюсь и я сама.
Однажды вечером, когда я сидела на крыльце, я услышала звук подъезжающей машины. К моему дому, скрипя гравием, подъехал знакомый черный внедорожник. Сердце екнуло. Олег.
Он вышел из машины. Выглядел он похудевшим и каким-то потерянным. В руках он держал букет роз. Моих любимых.
— Марина, — сказал он, останавливаясь в нескольких шагах от меня. — Я нашел тебя.
— Зачем? — спросила я холодно.
— Я приехал за тобой. Прости меня. Я был таким идиотом. Я не знаю, что на меня нашло. Та девушка, Вика… Она солгала. Нет никакого ребенка. Она просто хотела удержать меня, разрушить нашу семью. Я выгнал ее.
Он говорил быстро, сбивчиво. Смотрел на меня умоляющими глазами. Раньше я бы поверила. Растаяла бы от его слов и букета роз. Но не сейчас.
— Уезжай, Олег.
— Марина, послушай! Я люблю только тебя! Все эти годы, только ты! Это была ошибка, глупая, ужасная ошибка! Я больше никогда… Я все сделаю, чтобы ты меня простила! Хочешь, я встану на колени?
И он действительно опустился на одно колено прямо в дорожную пыль. Протянул мне цветы.
— Вернись домой, родная. Дом пуст без тебя. Я не могу там один.
Я смотрела на него сверху вниз. На этого мужчину, который еще неделю назад кричал мне, что я без него — никто. И не чувствовала ничего. Ни жалости, ни злости. Только пустоту.
— Встань, Олег. Не унижайся.
— Ты простишь меня? Мы начнем все сначала? — его лицо посветлело от надежды.
— Нет. Я не вернусь к тебе. Дело не в ребенке, Олег. И даже не в измене. Дело в твоей лжи. В том, что ты годами врал мне в лицо. В том, что ты считаешь меня вещью, которую можно предать, а потом вернуть букетом цветов.
— Но я люблю тебя!
— Ты не знаешь, что такое любовь, — тихо ответила я. — Любовь — это не то. Я знаю теперь. Уезжай.
— Ты пожалеешь! — в его голосе снова появились знакомые металлические нотки. — Ты останешься здесь одна, в этой дыре! Кому ты нужна будешь? Разведенка!
— Я буду нужна сама себе. А теперь уезжай. Иначе я вызову полицию.
Он посмотрел на меня с ненавистью, вскочил на ноги, швырнул букет на землю.
— Дура! Ты просто дура! — прошипел он, развернулся, сел в машину и с ревом сорвался с места, подняв облако пыли.
Я смотрела ему вслед. А потом перевела взгляд на растоптанные розы. Мне не было их жаль.
***
После отъезда Олега я почувствовала невероятное облегчение. Словно тяжелый камень свалился с души. Я была свободна. По-настоящему свободна, впервые за много лет.
Я решила остаться в деревне насовсем. Мысль о возвращении в город, в пустую квартиру, полную воспоминаний о предательстве, была мне невыносима. А здесь… здесь был дом. Мой дом. Место, где я могла начать все с чистого листа.
Я подала на развод и раздел имущества. Олег не спорил. Он быстро согласился выплатить мне мою долю за квартиру. На эти деньги я планировала окончательно отремонтировать дом, провести воду, может быть, купить старенькую машину.
Я нашла удаленную работу — писала тексты для какого-то сайта. Платили немного, но на жизнь в деревне хватало. Я завела небольшой огород, посадила цветы. Баба Шура научила меня доить козу и делать творог.
Жизнь наладилась. Она стала простой, понятной, наполненной маленькими радостями. Утренний кофе на крыльце, работа в саду, вечерние посиделки с бабой Шурой. Я много читала, гуляла по лесу. Я училась жить заново.
Однажды я разбирала старые бумаги в комоде и нашла еще одно письмо. Оно было не от Кости. Оно было от его сестры, написанное уже после его смерти.
«Дорогая Алевтина! Пишу Вам без ведома Кости. Он бы не одобрил. Он очень гордый. Но я не могу молчать. Он искал Вас. После того, как получил от Ваших родителей весть о Вашем отъезде, он не поверил. Он пытался Вас найти, писал запросы. Но безрезультатно. Он так и не смог Вас забыть. Он пошел в армию, надеясь, что служба поможет ему. Он погиб как герой, спасая товарища. Я хочу, чтобы Вы знали: он любил Вас до последнего вздоха. И он простил Вас. Он сказал мне перед отъездом: «Если она счастлива, я тоже счастлив». Простите, если причинила Вам боль этим письмом».
Я дочитала письмо и заплакала. Но это были не слезы горя. Это были слезы очищения. Бабушка была любима. Он простил ее. И он хотел, чтобы она была счастлива.
Я взяла старый фотоальбом, нашла фотографию, где они были вместе — молодые, красивые, влюбленные. Я вставила ее в рамку и поставила на комод. Рядом поставила вазу со свежими полевыми цветами.
Я посмотрела на их счастливые лица. Бабушка не смогла прожить свою жизнь так, как хотела. Но она дала мне шанс. Ее история, ее боль, ее спрятанная в сундуке тайна — все это было не зря. Она спасла меня.
Я вышла на крыльцо. Солнце садилось, окрашивая небо в розовые и золотые тона. Я глубоко вдохнула чистый деревенский воздух. Я была дома.
Как вы думаете, правильно ли я поступила, порвав с прошлым и начав новую жизнь, или стоило попытаться простить и сохранить семью?
