— Что, не подходит ключик? — голос Веры прозвучал из-за двери ровно и безразлично, словно она спрашивала, который час.
Олег дернул ручку еще раз, потом еще. Металл безнадежно упирался. Он с недоумением посмотрел на ключ в своей руке — обычный, родной ключ от их квартиры.
— Вер, ты чего, задвижку закрыла? Открой, я устал как собака.
Дверь приоткрылась ровно на длину цепочки. В узкой щели показалось Верино лицо — бледное, с незнакомо жесткими линиями у рта. Она не смотрела на него, ее взгляд был устремлен куда-то поверх его плеча.
— Цепочки у нас отродясь не было, Олег. И задвижки тоже.
Только сейчас до него дошло. Он снова сунул ключ в скважину — тот входил лишь на пару миллиметров. Личинка замка была другой. Холодная, неприятная догадка начала шевелиться где-то внутри.
— Ты… замки сменила? Зачем? Я же тебе говорил, что задержусь, отчет сдавали. Ты что удумала?
— Я ничего не удумала, я все уже решила, — она наконец посмотрела ему в глаза. Взгляд был тяжелым, как мокрая земля. — Замки я поменяла, вещи твои в чемодане в прихожей, руки в ноги и вперед.
Она отстегнула цепочку, распахнула дверь. Прямо у порога стоял его большой дорожный чемодан, тот, с которым они ездили в отпуск два года назад. Рядом — сумка с ноутбуком и спортивная сумка, из которой торчал рукав его любимой толстовки.
Олег ошарашенно переводил взгляд с чемодана на жену. Это походило на дурной розыгрыш, на какой-то абсурдный спектакль.
— Вера, это что за шутки? У тебя что-то случилось? Мама твоя звонила?
— Моя мама тут ни при чем. И твоя тоже. Это касается только нас двоих. Точнее, уже не нас. Тебя. Твои вещи собраны. Не думаю, что что-то забыла, но если что — не обессудь. Остальное можешь считать неустойкой.
Она говорила так спокойно, что это пугало больше, чем крик. Олег шагнул в квартиру, пытаясь обойти чемодан.
— Да объясни ты толком, что происходит! Я с ног валюсь, а ты мне тут представления устраиваешь. Я домой пришел!
— Это больше не твой дом, — отрезала она и сделала шаг назад, к стене, будто боясь, что он до нее дотронется. — Ты его продал. Или почти продал, не знаю, как это юридически правильно называется.
Кровь отхлынула от его лица. Он замер на полпути в коридор.
— Ты о чем? Какой продал? Ты в своем уме?
— В своем. Вполне, — она усмехнулась, но вышло криво и страшно. — Мне вчера звонили. Из агентства недвижимости. Уточняли удобное время для визита оценщика. Представляешь, какое совпадение? А я-то, наивная, думала, ошиблись номером.
Олег молчал, судорожно соображая. Мозг лихорадочно искал правдоподобное вранье, спасительную ложь, но слова застревали в горле. Он смотрел на Веру и видел перед собой абсолютно чужого человека.
— Вера, это… это не то, что ты думаешь. Это ошибка. Я все объясню.
— Не трудись, — она махнула рукой. — Я уже нашла все объяснения. В твоей сумке для спортзала, в папке с синей каемкой. Предварительный договор купли-продажи. Очень интересный документ. Особенно подпись. Моя. Только вот я ее не ставила.
Она скрестила руки на груди. Тонкий серебряный браслет, его подарок на прошлую годовщину, съехал к локтю. Вера всегда была худенькой, с тонкими запястьями. Сейчас она казалась почти прозрачной, хрупкой, но в этой хрупкости была сталь.
— Доверенность, которую я тебе давала, помнишь? Чтобы ты справку для налоговой за меня получил, когда я с гриппом лежала. Ты тогда еще ворчал, что по очередям таскаться придется. Оказывается, она не только для справок пригодилась. Ты очень предусмотрительный, Олег.
Он открыл рот, закрыл. Любая фраза, любое оправдание сейчас казалось нелепым. Он попался. Глупо и окончательно.
— Верочка, послушай, это все не так… Я должен был помочь Кате! У нее были огромные проблемы! Я бы тебе все потом рассказал, мы бы купили другую квартиру, лучше этой!
— Кате, — повторила она без всякого выражения. — Твоей сестре. Ну конечно. А кто бы сомневался. У нее всегда проблемы. А я… я, значит, разменная монета? И мой дом — тоже? Ты хоть понимаешь, что ты сделал? Это квартира моей бабушки. Я тут каждый гвоздь знаю, каждую трещинку на потолке. Я ее своими руками из руин поднимала, когда ты еще…
Она оборвала себя. Воспоминания были сейчас неуместны. Они только причиняли боль. Воспоминания о том, как она, двадцатидвухлетняя девчонка, получив в наследство эту убитую «двушку» со скрипучими полами и выцветшими обоями, не отчаялась. Она работала на двух работах, откладывала каждую копейку. Сама сдирала старую краску, сама клеила обои, выбирала плитку в ванную. Эта квартира была ее крепостью, ее гордостью, ее продолжением.
Олег появился позже. Обаятельный, легкий, с ворохом смешных историй и умением делать комплименты. Он красиво ухаживал, дарил цветы, и она, уставшая от одиночества и вечного ремонта, растаяла. Он переехал к ней. Сначала просто оставался ночевать, потом перевез зубную щетку, потом — остальное. Ему было удобно. Вера не возражала. Она была влюблена.
Они поженились. Квартира стала «нашей». Вера не видела в этом ничего дурного. Семья ведь. Она и не заметила, как «наше» постепенно стало превращаться в ресурс для решения проблем его семьи.
Сначала были мелочи. «Вер, одолжи пару тысяч до зарплаты, маме на лекарства не хватает». «Вер, у Катьки сапоги развалились, давай ей денег подкинем, а то зима на носу». Вера давала. Ей было не жалко. Она сама росла без отца, и ценность семьи понимала остро.
Потом аппетиты выросли. Галина Петровна, его мать, была женщиной тихой, но с тяжелым вздохом. Она никогда не просила напрямую. Она жаловалась. На здоровье, на цены, на неблагодарную дочь Катю, на весь белый свет. Жаловалась Олегу, а Олег транслировал это Вере.
— Мама опять расклеилась, давление скачет. Говорит, на даче крыша совсем прохудилась, дождем все заливает. Надо бы помочь.
И они помогали. Вера отдавала часть своих сбережений, которые копила на новую кухню. Кухня подождет. Маме нужнее.
Катя была отдельной статьей расходов. Вечно влипала в какие-то истории. То ей срочно нужны были деньги на «выгодное вложение», которое оказывалось финансовой пирамидой. То она брала кредит на новый телефон, а потом не могла его выплатить. И каждый раз Галина Петровна заламывала руки и шептала Олегу: «Она же сестра твоя, кровиночка! Кто ей поможет, если не мы?»
И Олег помогал. Из их общего бюджета. Который, по сути, на две трети состоял из зарплаты Веры. Олег зарабатывал неплохо, но у него всегда находились «непредвиденные расходы».
Вера долго закрывала на это глаза. Она любила его. Она пыталась подружиться и с его матерью, и с сестрой. Приглашала на праздники, дарила подарки. В ответ получала вежливую холодность от Галины Петровны и снисходительную улыбку от Кати. Мать Олега, осматривая Верину квартиру, нет-нет да и вздыхала: «Хорошо тебе, Верочка. Свое гнездо. Не то что мы по съемным углам мыкаемся». Хотя у Галины Петровны была своя однокомнатная квартира, которую она сдавала, а сама жила с Катей, «чтобы доченьке помогать».
Последней каплей стал разговор около месяца назад. Олег пришел домой мрачнее тучи. Сел на кухне, обхватил голову руками.
— Катя в беду попала. Серьезную.
Оказалось, сестра в очередной раз решила «заняться бизнесом» — вложилась в какую-то мутную схему с криптовалютой, взяв под это огромный долг у каких-то сомнительных личностей. Схема прогорела, деньги исчезли, а долг остался. С процентами. И теперь ей угрожали.
— Они ей каждый день звонят, Верунь. Говорят, если не вернет, плохо будет. Я не знаю, что делать. Сумма огромная.
Вера тогда похолодела.
— Какая сумма?
Олег назвал цифру, от которой у Веры закружилась голова. Это были все их накопления, плюс еще столько же.
— У нас нет таких денег, Олег.
— Я знаю, — он поднял на нее затравленный взгляд. — Но что-то же надо делать! Это же Катя! Мама с ума сходит, на таблетках сидит.
— А почему Катя, взрослый человек, не думала своей головой, когда в это ввязывалась? Почему мы должны расплачиваться за ее глупость?
— Вера, ты не понимаешь! Это семья!
Этот аргумент она слышала сотни раз. «Это семья». Как будто ее, Веры, в этой семье не существовало. Как будто ее интересы, ее спокойствие, ее будущее ничего не стоили по сравнению с очередной проблемой его сестры.
В тот вечер они сильно поссорились. Вера впервые жестко сказала «нет». Она заявила, что не даст ни копейки на покрытие Катиных долгов. Что это их общие деньги, которые они копят на будущее, на ребенка, о котором начали говорить.
Олег кричал, что она бессердечная, что она ничего не понимает в семейных узах. Потом ушел, хлопнув дверью. Вернулся поздно ночью, лег на краю кровати и отвернулся. Несколько дней они почти не разговаривали. А потом он вдруг стал прежним — ласковым, заботливым. Принес ей ее любимые пирожные, извинился, сказал, что она была права, что они сами разберутся. Вера, измученная напряжением, с радостью поверила. Она так хотела поверить.
А он, оказывается, уже все решил. За ее спиной. Он нашел самый простой выход. Продать ее квартиру. Ее крепость. Ее душу.
Все эти мысли пронеслись в ее голове за те несколько секунд, что она смотрела на его растерянное лицо в коридоре.
— …мы бы купили другую, — лепетал он. — Я клянусь!
— Убирайся, — тихо сказала она.
— Вер, ну пожалуйста! Давай поговорим! Я не могу вот так уйти! Куда я пойду?
— К маме. К сестре. К своей семье, — в ее голосе звенел металл. — Ты же так за них радеешь. Вот и иди к ним. Живите все вместе. А за квартиру не волнуйся. Я уже связалась с юристом. Твоя филькина грамота с поддельной подписью не имеет никакой силы. Так что твои дружки-кредиторы останутся ни с чем. Как и твоя сестра.
Она видела, как в его глазах ужас сменился злостью.
— Ты… ты всегда их ненавидела!
— Я их не ненавидела. Мне было их жаль. А больше всех — себя. За то, что позволяла вам всем сидеть у меня на шее. Все, Олег. Представление окончено. Дверь там.
Он несколько секунд смотрел на нее, потом его лицо исказилось. Он схватил ручку чемодана.
— Пожалеешь еще, Вера! Одна останешься, никому не нужная со своим характером!
Он с грохотом выкатил чемодан на лестничную площадку, подхватил сумки.
— Да пошла ты! — бросил он через плечо и начал спускаться по лестнице, громыхая колесиками.
Вера захлопнула дверь и повернула ключ в новом, тугом замке. Один раз. Второй. Она прислонилась спиной к холодному дереву и медленно сползла на пол. Тело била мелкая дрожь. Но слез не было. Внутри была выжженная, звенящая пустота.
Первая ночь в пустой квартире была самой страшной. Каждый скрип, каждый шорох заставлял вздрагивать. Тишина давила на уши. Вера ходила из комнаты в комнату, трогала вещи, смотрела в темное окно. Она ожидала чего угодно: злости, обиды, отчаяния. Но чувствовала только странное, холодное онемение. Будто ей сделали операцию без наркоза и удалили что-то важное, больное, вросшее в нее корнями.
Телефон начал разрываться через час. Сначала Олег. Десятки пропущенных. Потом сообщения. «Вера, ты не можешь так поступить со мной». «Я люблю тебя, дурочка». «Открой, я замерз». Вера читала и удаляла, не отвечая.
Утром позвонила Галина Петровна. Ее голос был слаб и печален, как осенний дождь.
— Верочка, деточка, что же это творится? Олежек мне позвонил, он совершенно разбит. Вы же семья, ну как же так можно, на улицу родного человека…
— Галина Петровна, — перебила Вера, удивляясь собственному спокойствию. — Ваш родной человек пытался тайно продать мою квартиру, чтобы отдать деньги вашей дочери. Вы считаете это нормальным?
На том конце провода повисла пауза.
— Ну… он же из лучших побуждений, — нашлась наконец свекровь. — Он хотел как лучше. Для семьи. Катенька в беде, он не мог иначе. Ты просто… ты не вошла в наше положение. Ты всегда была немного… сама по себе.
— Вот и отлично, — сказала Вера. — Теперь я буду полностью сама по себе. И моя квартира тоже. Всего доброго.
Она нажала отбой и заблокировала номер. Потом заблокировала и номер Кати, которая начала слать ей гневные сообщения с обвинениями во всех смертных грехах.
Через пару дней Олег подкараулил ее у работы. Он выглядел помятым и несчастным. В руках — букет из трех увядающих роз.
— Вер, прости меня. Я был неправ. Я все осознал. Позволь мне вернуться. Я все исправлю.
Он попытался взять ее за руку. Вера отшатнулась.
— Не трогай меня.
Она посмотрела на него так, будто видела впервые. На его дорогое пальто, на модную стрижку, на выражение вселенской скорби на лице. И поняла, что не чувствует ничего. Ни любви, ни ненависти. Только брезгливую усталость.
— Ничего ты не осознал, Олег. Ты просто понял, что твой план провалился и теперь тебе негде жить. Возвращаться тебе некуда. Уходи.
Она обошла его и пошла прочь, не оглядываясь. Она слышала, как он что-то кричал ей в спину, но слова не долетали, растворяясь в шуме улицы.
Юрист, пожилой и седовласый мужчина с умными глазами, подтвердил ее правоту. Доверенность не давала Олегу права на подобные сделки, а подделка подписи — это уже уголовное дело. Он предложил подать заявление, но Вера отказалась. Ей не хотелось мести. Ей хотелось тишины. Они составили иск о расторжении брака. Делить им было нечего. Квартира — ее добрачная собственность. Машина, купленная в браке, была записана на Олега, и Вера не стала на нее претендовать. Пусть забирает.
Процесс развода тянулся несколько месяцев. Олег на заседания не являлся, присылал своего представителя. Они больше не виделись.
Жизнь постепенно входила в новую колею. Вера много работала, вечерами читала, иногда встречалась с подругами. Она заново обживала свою квартиру. Выбросила все, что напоминало об Олеге. Купила новое постельное белье, новые шторы на кухню — те самые, о которых давно мечтала.
Однажды вечером, разбирая старые бумаги, она наткнулась на их свадебную фотографию. Они стояли в обнимку, смеющиеся, счастливые. Олег шептал ей что-то на ухо, а она запрокинула голову и хохотала. Вера долго смотрела на глянцевый снимок. На ту девушку, которой она была. Доверчивую, влюбленную, готовую раствориться в другом человеке. Ей стало жаль ту девушку. Но зависти к ней она не почувствовала.
Она не порвала фотографию. Просто убрала ее в дальний ящик комода. Это тоже было частью ее жизни. Частью, которая закончилась.
Зима сменилась весной. В город пришло солнце и теплый ветер. В один из таких дней Вера сидела на своем широком подоконнике с чашкой чая и смотрела на просыпающийся двор. Дети играли на площадке, старушки сидели на лавочках. В квартире было тихо. Но эта тишина больше не была пугающей. Она была… целительной. Спокойной.
Душа, сжатая в тугой, болезненный комок на протяжении многих лет, медленно, очень осторожно начала разворачиваться. Вера сделала глоток чая. Он был немного горьким, но согревал изнутри. Впереди была целая жизнь. Ее жизнь. В ее квартире. И впервые за долгое время эта мысль не пугала, а приносила покой.
