Я слышала слово «святая» так часто, что оно начало вызывать у меня тошноту. «Святая мама сказала», «святая мама считает», «святая мама расстроилась» — каждый день, по десять раз на дню. Максим произносил его с таким придыханием, будто речь шла не о его матери Людмиле Николаевне, а о небесной покровительнице.
А началось всё год назад, когда я ещё не знала, во что ввязываюсь.
Квартиру эту мне оставила тётя Вера — двухкомнатную, в хорошем районе, с ремонтом. Она умерла внезапно, от инфаркта, и по завещанию всё досталось мне. Я была её любимой племянницей, единственной, кто навещал её каждую неделю, помогал с покупками, просто разговаривал. Когда нотариус вручил мне ключи, я не могла поверить. Своя квартира. В двадцать шесть лет.
Максима я встретила через полгода после этого. Высокий, обходительный, работал инженером в строительной компании. Ухаживал красиво — цветы, рестораны, внимание. Через четыре месяца сделал предложение. Я согласилась, не задумываясь.
Свадьба была скромной. Максим переехал ко мне — его съёмная однушка на окраине не шла ни в какое сравнение с моей квартирой. Я была счастлива. Мы обустраивали дом, планировали будущее, говорили о детях.
А потом, через три месяца после свадьбы, он привёз мать.
— Ненадолго, — сказал он, внося чемоданы в гостевую комнату. — Маме нужно помочь нам обустроиться. Она такая заботливая, ты увидишь.
Людмила Николаевна вошла в квартиру, окинула взглядом коридор, кивнула:
— Неплохо. Можно жить.
Я улыбнулась, протянула руку:
— Здравствуйте. Проходите, чувствуйте себя как дома.
Она пожала мою ладонь вяло, будто делала одолжение.
«Ненадолго» превратилось в неделю, потом в месяц, потом в полгода. Людмила Николаевна обустроилась во второй комнате — развесила иконы, поставила свои фотографии, принесла свои шторы. «Твои какие-то блёклые, — сказала она. — Вот эти — красивые, я сама шила».
Каждое утро она вставала раньше меня, готовила завтрак и встречала меня на кухне с критическим взглядом:
— Ты опять всю ночь в телефоне сидела? Круги под глазами. Максим заслуживает жену, которая о себе заботится.
Я молчала, наливая кофе. Спорить с ней было бесполезно — она всегда находила, как вывернуть разговор так, что виноватой оказывалась я.
Первый серьёзный скандал случился через месяц её проживания. Я вернулась с работы и обнаружила, что моё любимое платье — то самое, в котором мы с Максимом познакомились — исчезло из шкафа.
— Где моё синее платье? — спросила я, стараясь говорить спокойно.
Людмила Николаевна даже не подняла глаз от вязания:
— А, это старьё? Отдала Марине с третьего этажа. Ей как раз нужно было. А тебе оно не идёт, ты в нём толстая выглядишь.
Я замерла, чувствуя, как внутри всё сжимается:
— Это было моё платье. Моё. Вы не имели права его отдавать.
Она наконец подняла взгляд, удивлённо:
— Ну не ребёнок же. Зачем хлам хранить? Я тебе добра желаю, между прочим.
Максим вернулся с работы через час. Я встретила его в коридоре:
— Твоя мать отдала моё платье соседке. Без моего разрешения.
Он снял куртку, повесил на вешалку, вздохнул:
— Алис, ну не надо устраивать из этого трагедию. Мама лучше знает, что тебе идёт. Она же святая женщина, всю жизнь меня растила одна. Она желает тебе добра.
Святая женщина. Я услышала это впервые, но не в последний.
С каждым днём свекровь всё больше чувствовала себя хозяйкой. Она переставляла мебель («так удобнее»), меняла расстановку на кухне («как вы вообще тут жили»), критиковала мою готовку («пересолила», «недоварила», «лавровый лист не тот»). Приглашала своих подруг на чай — без предупреждения, не спрашивая меня. Я возвращалась с работы и находила на кухне пять незнакомых женщин, которые обсуждали соседей и смотрели на меня с любопытством.
Каждый раз, когда я пыталась возразить, Максим вставал на сторону матери:
— Не смей так говорить о святой женщине! Она тебя учит, помогает! А ты неблагодарная!
Святая, святая, святая. Это слово преследовало меня повсюду.
— Святая мама сказала, что шторы надо поменять.
— Святая мама считает, что тебе пора на курсы кройки и шитья.
— Святая мама расстроилась из-за твоего тона.
Людмила Николаевна использовала это по полной программе. Стоило мне возразить, как она прижимала руку к сердцу, а Максим бросался её защищать. Я чувствовала себя чужой в собственной квартире.
Переломный момент случился через полгода. Я возвращалась домой пораньше — отпустили с работы из-за аварии на электросетях. Открыла дверь тихо, услышала голоса на кухне. Людмила Николаевна разговаривала по телефону:
— Да нет, Тамара, нормально живу. Квартирка неплохая, хоть и невестка стервозная. Но ничего, Максим мой, он меня не бросит. Это её квартира формально, но мой сын тут хозяин. Я ему с детства внушала — жёны приходят и уходят, а мать одна.
Я замерла в коридоре, сжав кулаки. Значит, она всё понимает. Знает, что квартира моя. Но считает, что через сына может здесь командовать.
В тот вечер я не стала ничего говорить. Легла спать, но не могла уснуть до утра. Прокручивала в голове всё, что происходило этот год. Унижения, критику, постоянное давление. И это слово — «святая». Будто мне промывали мозги, заставляя поверить, что я плохая, а Людмила Николаевна — образец совершенства.
На следующий день я поехала не на работу, а в банк. Достала из ячейки свидетельство о собственности на квартиру — зелёную папку с печатями. Имя: Алиса Игоревна Соколова. Основание: наследство по завещанию Соколовой Веры Петровны. Дата: 12 марта 2023 года. За год до свадьбы.
Я сжала папку в руках и поехала домой.
Вечером Максим с матерью сидели на кухне за чаем. Я слышала их разговор, ещё не войдя:
— Вот я тебе говорю, Максим, надо её в ежовых рукавицах держать. Распустилась совсем. На работе задерживается, по телефону болтает. Жена должна знать своё место.
— Мам, ну она же работает…
— Работает! А дома кто порядок наведёт? Я вот в твоём возрасте на трёх работах вкалывала и дом в чистоте держала. А эта…
— Ты права, мам. Ты всегда права.
Я вошла на кухню. Они замолчали, уставились на меня. Я молча достала папку, положила на стол.
— Что это? — Максим взял её, открыл.
— Свидетельство о праве собственности на эту квартиру. На моё имя. Полученное по наследству до брака. Это моя личная собственность, не совместно нажитое имущество.
Людмила Николаевна фыркнула:
— Ну и что? Замуж вышла — всё общее. Так закон.
— Нет, — я посмотрела ей в глаза. — Не так. По закону наследство и дарение — личная собственность, которая не делится при разводе.
Максим отложил документ, нахмурился:
— Алис, при чём тут развод? Мама права, мы же семья. Чего делить?
— Семья? — я почувствовала, как внутри что-то обрывается. — Я год слушаю, какая твоя мама святая. Как она лучше знает. Как я должна ей подчиняться. В МОЕЙ квартире. В той, что мне оставила тётя Вера. Не вам. Мне.
Людмила Николаевна встала, вытянувшись в полный рост:
— Да как ты смеешь! Максим, ты слышишь, что она говорит?! Я столько для вас делаю, а она!
Максим тоже вскочил:
— Алиса, не ори на святую мамашу! Она всю жизнь меня растила! Жертвовала всем!
И тут что-то во мне сломалось. Все эти месяцы терпения, унижений, молчания — всё выплеснулось наружу.
— Заткнитесь немедленно! Собственник здесь Я, а не твоя святая мамаша!
Я с такой силой швырнула папку с документами на стол, что чашки подпрыгнули, опрокинулись и упали на пол. Грохот осколков, чай, растекающийся по линолеуму.
Наступила тишина. Людмила Николаевна побледнела, прижала руку к груди:
— Максим… она на меня руку подняла…
— Не подняла, — я говорила ледяным тоном, удивляясь собственному спокойствию. — Но сейчас подниму, если не уберётесь из МОЕЙ квартиры. У вас два часа, чтобы собрать вещи и съехать. Оба.
Максим открыл рот, закрыл. Посмотрел на мать, на меня, снова на мать:
— Ты… серьёзно?
— Абсолютно. Вы год жили здесь бесплатно. Год командовали, критиковали, унижали меня. Называли твою мать святой, а меня — неблагодарной стервой. В моей квартире, которую я получила от человека, любившего меня. Хватит.
Людмила Николаевна схватилась за спинку стула:
— Сынок, ну ты же не допустишь… Скажи ей!
Но Максим молчал. Смотрел на документ, лежащий в луже чая. Там чёрным по белому было написано: собственник Алиса Игоревна Соколова.
— Два часа, — повторила я. — Или вызываю полицию и выселяю принудительно. По закону я имею право.
Я развернулась и вышла из кухни. Заперлась в спальне, села на кровать. Руки дрожали, сердце колотилось. Я только что выгнала мужа и свекровь. Из своей квартиры.
И знаете что? Мне было хорошо. Впервые за год — хорошо.
Через полтора часа я услышала звук закрывающейся двери. Вышла в коридор — их вещи исчезли. На кухне остались только осколки чашек и мокрое пятно на полу.
Я убрала осколки, вытерла пол, поставила чайник. Села у окна с чашкой чая и просто смотрела на город. В квартире стояла тишина. Моя тишина.
Максим звонил неделю. Сначала злился: «Ты поступила как последняя эгоистка!» Потом просил: «Ну давай поговорим, решим всё». Потом обещал: «Я всё изменю, мама больше не будет вмешиваться».
Я ответила только один раз:
— Максим, ты год делал выбор между мной и матерью. Каждый день выбирал её. Говорил, что она святая, а я неблагодарная. Если ты действительно готов измениться — приходи. Но знай: твоя мать сюда больше не въедет. Никогда. Это моя квартира, мои правила.
Он не пришёл.
Через две недели я подала на развод. Максим не стал возражать, подписал все бумаги молча. Квартира осталась за мной — по закону она была моей личной собственностью.
Сейчас прошло три месяца. Я переклеила обои в гостевой комнате, убрала все следы пребывания Людмилы Николаевны. Сняла её шторы, повесила свои — те самые «блёклые». Поставила обратно свою мебель. Пригласила подругу, и мы просидели всю ночь за разговорами, смеялись, пили вино.
Я живу одна в своей квартире. Той, что оставила мне тётя Вера. Той, за которую я боролась. И знаете что самое странное? Я не чувствую одиночества. Я чувствую свободу.
Иногда я вспоминаю то слово — «святая». И понимаю: настоящая святость — это не манипуляции и контроль. Это уважение, забота, любовь. А у Людмилы Николаевны не было ничего из этого. Был только страх потерять власть над сыном.
Максим сделал свой выбор. Он выбрал «святую мамашу» и её однушку на окраине. Я выбрала себя. Свою жизнь. Своё пространство.
И впервые за долгое время я могу дышать полной грудью. В тишине своего дома. Где никто не скажет мне, что я должна делать. Где никто не назовёт меня неблагодарной. Где я — хозяйка. Настоящая. Единственная.
