— Вылезай оттуда, тварь! Немедленно! — голос Артёма гремел так, что казалось, штукатурка сейчас посыплется с потолка.
Надежда вжалась в подушку, ощущая, как сердце колотится где-то в горле. Секунду назад она ещё пыталась натянуть одеяло повыше, спрятаться, раствориться, исчезнуть. А теперь просто замерла, не в силах пошевелиться. Рядом Кирилл схватил свои джинсы с пола, судорожно пытаясь натянуть их на трясущиеся ноги.
— Я сказал, вылезай! — Артём сорвал одеяло одним движением.
Спальня — их спальня, где ещё три месяца назад они обсуждали, какие обои поклеить, где Надежда собственноручно развешивала эти дурацкие бежевые шторы — превратилась в место казни. Утренний свет пробивался сквозь щели, высвечивая каждую деталь происходящего с беспощадной ясностью.
— Артём, подожди, я объясню… — начала было Надежда, но осеклась, увидев его лицо.
Он был белый. Не бледный — белый, как мел. Скулы обозначились так резко, будто кожу натянули на череп. И глаза. Господи, эти глаза. Она никогда не видела в них такого. За двенадцать лет брака он сердился, повышал голос, хмурился — но вот этого… этого безумия в них никогда не было.
— Объяснишь?! — он рассмеялся. Этот смех был хуже крика. — Ты мне объяснишь, как мой коллега спит с моей женой в моей постели?!
Кирилл попятился к окну, прижимая к груди скомканную рубашку. Надежда видела, как дрожат его руки, как он пытается что-то сказать, но язык не слушается.
— Артём, успокойся, — хрипло выдавил он. — Давай по-человечески…
— По-человечески?! — Артём схватил прикроватную лампу и швырнул её в стену. Раздался звон, осколки веером разлетелись по паркету. — Ты про человечность мне говоришь?!
Надежда вскочила с кровати, накинув на себя халат — тот самый, бордовый, который Артём привёз ей из прошлой командировки. Руки не слушались, пальцы путались в поясе.
— Стой, не подходи! — она попыталась встать между ними, но Артём оттолкнул её так, что она налетела на комод.
Он шагнул к Кириллу. Тот прижался спиной к подоконнику, всё ещё сжимая в руках рубашку. На его лице был написан животный страх.
— Знаешь, я тебя в отдел устроил, — голос Артёма стал тише, но от этого не менее страшным. — Рекомендацию дал. Говорил начальству: парень толковый, надёжный.
Удар пришёлся точно в скулу. Кирилл охнул, согнулся, прижал ладонь к лицу. Из-под пальцев потекла кровь.
— Артём, хватит! — заорала Надежда. — Остановись!
Но он не слышал. Или не хотел слышать. Развернулся к ней — и она отшатнулась, увидев в его взгляде нечто первобытное, дикое. Он схватил край её халата и рванул на себя. Ткань затрещала, пуговицы отлетели, застучали по полу.
— Вот так легко, да? — он говорил сквозь зубы. — Раздвинула ноги первому встречному?
— Мы не… это не так… — она закрыла лицо руками, чувствуя, как слёзы текут сквозь пальцы.
Артём достал телефон. Щёлкнул камерой. Раз. Другой. Кирилл, прижавшийся к окну с окровавленным лицом. Надежда в разорванном халате, с размазанной тушью. Хроника катастрофы. Доказательства.
— Пусть все знают, — он набирал что-то на экране, лихорадочно тыкая пальцем. — Пусть твои подружки увидят. И моя мать. И твоя. Все.
— Не надо, — прошептала Надежда. — Прошу тебя.
Но он уже нажал «опубликовать». Секунда — и их жизнь стала достоянием трёхсот шестидесяти семи подписчиков. Комментарии посыпались почти мгновенно, телефон начал вибрировать в его руке, но Артём уже швырнул его на кровать.
— Убирайся, — он ткнул пальцем в сторону Кирилла. — Пока я тебя не убил.
Тот не заставил себя просить дважды. Схватил ботинки, куртку — всё, что попалось под руку — и выскочил из спальни. Надежда слышала, как хлопнула входная дверь. Как затопали шаги по лестнице.
Артём стоял посреди спальни, тяжело дыша. Потом медленно обвёл взглядом комнату — разбитую лампу, перевёрнутый стул, её халат, валяющийся клочьями у кровати. И вдруг развернулся, вышел.
Надежда бросилась следом, натягивая на себя первое, что попалось под руку — его старую футболку. Вниз по лестнице, босиком, не чувствуя холодного камня под ногами. Выскочила на улицу — и замерла.
Артём стоял возле синего «Фольксвагена» Кирилла. В руках у него был кирпич. Должно быть, подобрал у подъезда, где месяц назад рабочие чинили крыльцо.
— Артём, не делай этого, — она сделала шаг вперёд.
Он посмотрел на неё. И замахнулся.
Лобовое стекло треснуло звёздочкой. Потом он ударил ещё раз. И ещё. Осколки сыпались на асфальт, переливаясь в утреннем свете. Из подъезда начали высовываться любопытные лица. Кто-то снимал на телефон.
— Пусть знает, — сказал Артём, отбросив кирпич. — Пусть запомнит.
Он прошёл мимо неё, даже не взглянув. Поднялся в квартиру. А Надежда осталась стоять на тротуаре, в чужой футболке, босиком, под прицелами десятков глаз и камер.
Её телефон разрывался где-то наверху, в спальне. Уведомления шли одно за другим. Лайки, комментарии, репосты. Их личная трагедия становилась утренним развлечением для френд-ленты.
Надежда поднялась в квартиру, ощущая себя приговорённой. Ноги ступали механически, одна за другой, мозг отказывался соображать. В голове крутилась одна мысль: это конец. Всему конец.
Артём стоял у окна в гостиной, спиной к ней. Плечи напряжены, руки сжаты в кулаки. Молчал. Это молчание было хуже криков.
— Я уйду, — тихо сказала Надежда. — Сейчас соберу вещи и уйду.
Он даже не шевельнулся. Словно не услышал. Или услышал, но её уже не существовало для него.
Она прошла в спальню, стараясь не смотреть на разгром. Достала из шкафа сумку, начала складывать туда первое попавшееся. Джинсы, свитер, бельё. Руки тряслись так, что вещи выскальзывали, падали на пол. Косметичка. Зарядка от телефона. Документы из ящика комода.
Телефон продолжал звонить. Мать. Сестра. Незнакомые номера. Надежда выключила звук, но уведомления всё равно лезли на экран, как черви из гнилого яблока. «Надя, это правда?», «Ты в порядке?», «Какая мразь», «Сама виновата», «Держись».
Держись. Интересно, как держаться, когда жизнь рассыпалась на осколки?
Она застегнула сумку, вытерла лицо рукавом. Вышла в прихожую. Артём так и стоял у окна. Статуя. Памятник обманутому мужу.
— Артём, — начала она, но голос предательски дрогнул. — Я хотела сказать…
— Уходи, — оборвал он, не оборачиваясь. — Просто уходи. Не надо слов.
Надежда накинула куртку, сунула ноги в кроссовки. Взялась за ручку двери — и замерла. Двенадцать лет. Двенадцать лет жизни остаются за этой дверью. Их первая квартира, которую они обустраивали по крупицам. Воскресные завтраки на кухне. Споры о том, куда поехать в отпуск. Его храп по ночам, её вечные попытки пристроить на полки очередную книгу.
— Прости, — выдохнула она и вышла.
На улице было холодно. Ноябрьский ветер хлестал по лицу, забирался под куртку. Надежда пошла куда глаза глядят, не разбирая пути. Мимо разбитой машины Кирилла — дворник уже подметал осколки, цокая языком. Мимо автобусной остановки, где две старушки обсуждали утренний скандал.
— Видела, видела! Он её прямо на улице… А она в одной футболке!
— Вот стерва. Мужа такого хорошего…
Надежда ускорила шаг. Свернула за угол. Потом ещё за один. Оказалась возле торгового центра на проспекте Победы. Зашла внутрь, просто чтобы укрыться от ветра и чужих взглядов.
Села на скамейку у фонтана. Достала телефон. Семьдесят два пропущенных. Пятьсот шестнадцать уведомлений в соцсети. Она открыла его профиль, увидела те самые фотографии. Её лицо, опухшее от слёз. Кирилл с разбитой губой. Подпись: «Вот так выглядит измена. Пусть все знают».
Комментарии читать было невозможно. Там смешалось всё: сочувствие, злорадство, советы, оскорбления. «Разводись немедленно», «Надо было крепче бить», «Бедный мужик», «А может, он сам виноват?», «Бабы все одинаковые».
Надежда заблокировала телефон и уставилась на воду в фонтане. Струи плавно поднимались и опадали, размеренно, спокойно. Будто в мире не произошло ничего страшного.
А ведь ещё вчера она была другим человеком. Вчера утром они пили кофе на кухне, и Артём говорил, что вернётся только к вечеру пятницы. Что клиент в Саратове капризный, встречи затягиваются. Она кивала, планировала, как проведёт эти два дня. Может, в кино сходить. Или в бассейн записаться наконец.
А потом позвонил Кирилл. Спросил, занята ли она вечером. Голос был каким-то потерянным, просил просто поговорить. У него жена подала на развод, забрала ребёнка. Надежда знала его три года, с тех пор как Артём привёл в отдел. Хороший парень, тихий, вежливый. Всегда здоровался в коридоре, иногда приходил к ним в гости с тортом.
Она пригласила его на чай. Просто поддержать, выслушать. Он сидел на их кухне, рассказывал про жену, про то, как всё развалилось. Надежда слушала, наливала чай, говорила какие-то успокаивающие слова.
Не помнит, как он оказался так близко. Как его рука легла ей на плечо. Как их губы встретились. Дальше — провал. Спальня. Рассвет. И Артём в дверях с лицом, которое она видеть больше не хочет.
— Девушка, вы в порядке? — голос охранника вывел её из оцепенения.
Надежда подняла голову. Мужчина средних лет смотрел на неё с беспокойством.
— Вам плохо? Может, врача вызвать?
— Нет, — она встала, подхватила сумку. — Спасибо. Я просто… задумалась.
Вышла обратно на улицу. Куда идти? К матери нельзя — та уже наверняка всё видела, будет читать нотации до посинения. К сестре? Та живёт в другом конце города, с мужем и двумя детьми. Влезать к ним со своими проблемами…
Надежда достала телефон, набрала номер гостиницы на вокзале. «Есть свободный номер? На несколько дней. Да, одноместный».
Гостиница «Транзит» встретила её запахом хлорки и сигаретного дыма. Администратор, женщина с химической завивкой и усталым лицом, даже бровью не повела, принимая документы. Видимо, видела всякого.
— Номер двенадцать, третий этаж. Лифт не работает, — она протянула ключ на массивной пластиковой бирке.
Надежда поднялась по узкой лестнице, от которой пахло затхлостью. Номер оказался крошечным: кровать, тумбочка, телевизор времён девяностых. Из окна открывался вид на железнодорожные пути.
Она бросила сумку на пол, рухнула на кровать. Потолок был покрыт трещинами, похожими на паутину. Надежда смотрела на них, пытаясь не думать ни о чём. Но мысли лезли, одна за другой, как крысы из подвала.
Что теперь? Развод — это точно. Квартира останется ему, она в ипотеке, оформлена на Артёма. Работа… Господи, работа. Она трудится в той же компании, только в соседнем здании, бухгалтером. Завтра все будут на неё пялиться, шептаться за спиной. А может, уже сегодня обсуждают в курилке.
Телефон завибрировал. Сообщение от неизвестного номера: «Надежда, это Кирилл. Мне так жаль. Я всё испортил. Прости меня. Я уезжаю из города. Больше не побеспокою».
Она удалила сообщение, не ответив. Потом заблокировала номер.
За окном загудел поезд. Длинный, протяжный гудок, от которого задрожали стёкла. Надежда встала, подошла к окну. Состав двигался медленно, вагон за вагоном. Товарный, ржавые контейнеры с выцветшими надписями.
И вдруг её накрыло. Не слёзы — их уже не осталось. А какое-то странное спокойствие. Пустота. Она стояла и смотрела на поезд, и понимала: жизнь, которую она знала, закончилась. Та Надежда — жена Артёма, примерная сотрудница, дочь, сестра — больше не существует.
А кто теперь? Кто она теперь?
Телефон зазвонил. Мать. Надежда сбросила звонок. Через минуту позвонила сестра. Сброс. Потом снова мать.
Надежда выключила телефон. Достала из сумки паспорт, банковскую карту. Посмотрела на баланс — двадцать три тысячи. Накопления на новую шубу. Смешно.
Села на край кровати, открыла карты на телефоне — он включился на секунду от мышечной памяти пальцев. Посмотрела на город сверху, на эту паутину улиц, где каждый угол связан с воспоминаниями. Вот их свадебный ресторан. Вот парк, где они гуляли по воскресеньям. Вот офис, где она провела последние восемь лет.
Всё это вдруг показалось ей клеткой.
Надежда провела пальцем по экрану, отдалила карту. Город сжался до точки. Дальше, дальше. Страна. Континент. А сколько там мест, где её никто не знает? Где нет ни одного человека, который видел те фотографии?
Она встала, открыла сумку. Вытряхнула всё содержимое на кровать. Три футболки, двое джинсов, нижнее бельё. Паспорт. Карта. Зарядка.
Вот и весь её мир теперь.
За окном прогудел ещё один поезд. Пассажирский на этот раз. Освещённые окна мелькали, как кадры кино. В каждом — чья-то жизнь, чья-то история.
Надежда достала телефон, включила. Сто двадцать пропущенных. Она открыла браузер, набрала: «Купить билет на поезд». Посмотрела расписание. Новосибирск — двадцать два часа. Владивосток — пять суток. Калининград — двое суток.
Пальцы зависли над экраном.
А потом она вспомнила. Год назад, командировка Артёма в Архангельск, он привёз фотографии. Белое море, низкое серое небо, деревянные дома. «Там такая тишина, — говорил он, — что можно услышать, как думаешь».
Надежда набрала: «Архангельск. Работа. Съём жилья».
Вакансий оказалось неожиданно много. Бухгалтер требовался в рыболовецкую компанию. Оклад меньше, чем здесь, зато жильё включено.
Она посмотрела на отражение в тёмном экране телевизора. Растрёпанные волосы, опухшее лицо, чужая футболка.
— Надежда, — произнесла она вслух, проверяя, как звучит собственное имя. Странно. Будто чужое.
Внизу, на путях, застучали колёса очередного состава. Мерно, ритмично, убаюкивающе. Надежда легла поверх одеяла, не раздеваясь. Закрыла глаза.
А утром — если утро вообще наступит — она купит билет. В один конец. Туда, где белое море и низкое небо. Где никто не знает её историю. Где можно начать с чистого листа.
Или не начать вовсе.
Просто исчезнуть, как тот товарный поезд — в ночи, в тумане, в никуда.
И пусть они все гадают: куда делась Надежда? Что с ней стало?
А она будет стоять на берегу холодного моря и слушать тишину.
Прошло время
Артём сидел в пустой квартире и смотрел на телефон. Очередное сообщение от Надежды. Уже которое по счёту за эти три месяца.
«Артём, прости меня. Пожалуйста. Я понимаю, что натворила. Дай мне шанс всё объяснить».
Он даже не стал дочитывать до конца. Удалил. Как и все предыдущие.
Объяснить. Что тут объяснять? Он своими глазами видел. Этого достаточно.
Адвокат позвонил вчера вечером, сообщил: «Решение суда в вашу пользу. Квартира остаётся за вами, брак расторгнут». Артём поблагодарил, положил трубку. И почувствовал… ничего. Пустоту.
Он встал, прошёлся по комнатам. Спальня — там теперь стоял новый комод, купленный на прошлой неделе. Старый он вынес на помойку сразу после той ночи. Не мог смотреть на него. Постельное бельё сжёг в железной бочке на даче у брата. Матрас выбросил. Купил новый.
Но память не выбросишь.
Каждый вечер, ложась спать, он видел эту картину. Её испуганное лицо. Того типа, жалкого, прижавшегося к окну. И ярость накатывала снова, горячая волна, от которой сжимались кулаки.
Мать говорила: «Артёмушка, ты правильно сделал. Такую жену только гнать. Гулящая она, распутная». Сестра вторила: «Молодец, что не простил. Сколько таких историй — простят, а потом всю жизнь изменяют».
Коллеги по работе хлопали по плечу, приглашали в бар. «Забей, старик. Баб полно вокруг. Найдёшь лучше».
Только никого он не искал.
Кирилла уволил на следующий день. Написал заявление на имя директора, приложил скриншоты переписки — нашёл в телефоне Надежды той ночью, пока она металась по квартире. Парня выставили без выходного пособия. Говорят, уехал куда-то. В Москву, или в Питер. Какая разница.
Артём подошёл к окну. Внизу, во дворе, играли дети. Кричали, смеялись, гоняли мяч. Жизнь продолжалась. Для них. Для других людей. А у него словно остановилась.
Телефон завибрировал снова. Надежда. Опять.
«Я уехала на север. Начала новую жизнь. Но не могу забыть тебя. Прости меня, пожалуйста. Хотя бы ответь».
Артём набрал сообщение: «Забудь этот номер. Мне не нужны твои извинения. Живи как хочешь. Только без меня».
Отправил. Заблокировал контакт.
Всё. Точка.
Он вернулся на кухню, достал из холодильника пиво. Открыл банку, сделал глоток. Горькое, холодное. Сел на диван, включил телевизор. Какое-то шоу, глупое, бессмысленное. Но хоть не надо думать.
За окном сгущались сумерки. Квартира погружалась в темноту, но Артём не включал свет. Сидел в полумраке, допивал пиво, смотрел в экран.
Свободен. Вот он, свободный человек. Без жены, без обязательств. Квартира его. Жизнь его. Может делать что угодно.
Только вот ничего не хочется.
Мать звала к себе на выходные: «Приезжай, борща наварю, поговорим». Друзья приглашали на рыбалку. Коллега из соседнего отдела намекнула, что не прочь сходить в кино.
Артём всем отказывал. Придумывал отговорки: работа, дела, устал.
Правда была проще: он не мог.
Не мог смотреть на другую женщину и не вспоминать Надежду. Её смех. Как она по утрам ходила по квартире босиком, напевая что-то себе под нос. Как готовила ужин, пробуя каждое блюдо и морща нос, если пересаливала.
Двенадцать лет. Двенадцать лет они были вместе.
И одна ночь всё перечеркнула.
Артём встал, швырнул пустую банку в мусорное ведро. Прошёл в спальню. Лёг на кровать, уставился в потолок.
Простить? Нет. Никогда.
Она сама выбрала. Пусть теперь живёт с этим.
А он… он справится. Как-нибудь. Рано или поздно боль притупится. Говорят, время лечит.
Только вот почему тогда по ночам он просыпается от её голоса? Почему ловит себя на том, что набирает её номер — и стирает в последний момент?
Почему эта пустая квартира, отвоёванная, его по праву, кажется чужой?
Артём закрыл глаза. Завтра на работу. Потом ещё день. И ещё. Жизнь продолжается.
Только вот зачем — он пока не понял.
