— Ты опять эти макароны за сто двадцать взяла? — голос из-за двери прозвучал так, будто Юлия где-то накосячила. — Я ж тебе говорила, в «Покупочке» они по восемьдесят пять!
Юлия замерла с сумками на кухне, только поставила пакеты на стол. Руки дрожали от усталости, пальцы заныли. Рабочий день выжал ее досуха, потом ещё полтора часа в маршрутке и по магазинам — а теперь вот это.
— Мама, вы чего без звонка-то? — сухо сказала она, глядя на свекровь, которая уже, как у себя дома, уселась у окна. — Я только пришла, сил нет.
— А я вот подумала — зайду, проверю, как вы тут. — Свекровь поставила сумку на пол, нацепила очки. — Покажи-ка чек.
Юлия закусила губу, но все-таки достала длинную белую ленту и положила перед ней. Та придвинула к себе поближе, прищурилась, водя пальцем по строчкам.
— Так, значит, молоко — сто пять. А вон на «Северном» по девяносто два! Ну, Юль, ты и транжира! — женщина покачала головой, как учительница на двойку. — Ты, похоже, не понимаешь, как деньги считать надо.
Юлия устало сложила руки на груди:
— Мне некогда бегать по всему городу. Купила, где было по пути.
— Вот из-за этого у вас и вечный аврал! — свекровь подняла голову. — Володька у меня с утра до ночи вкалывает, а ты… йогурты какие-то берешь по сто тридцать! Нечего баловать себя!
— Я их люблю, — тихо ответила Юлия, стараясь не срываться.
— Любишь, не любишь… — отмахнулась та. — Надо думать не о том, что любишь, а о том, как копейку сберечь. Мы вот раньше…
— Да знаю я, как вы раньше, — сорвалось у Юлии. — И суп на три дня, и хлеб черствый размачивали. У нас другие времена, мама.
— Времена, может, другие, а разум — тот же должен быть! — резко ответила свекровь.
Юлия закрыла холодильник чуть сильнее, чем нужно. Банки в дверце дрогнули.
Молчание повисло тяжелое, только часы тикали.
Свекровь вздохнула, встала, накинула шарф.
— Ладно. Живите, как знаете. Только потом не жалуйтесь, что денег нет.
Дверь хлопнула. Юлия опустилась на табурет. В груди стоял ком — обида, раздражение, бессилие. Хотелось просто тишины, хотя бы пять минут. Но даже дома — ни покоя, ни тепла.
Через месяц, в середине ноября, на кухне свекрови стоял шум и запах жареного. Вся родня собралась — отмечали ее день рождения. Юлия пришла заранее, помогала нарезать салаты, пока та бегала между плитой и гостиной.
— Юлечка, ты вот лук режь мельче, — бросила через плечо хозяйка. — Мужчины лук крупный не любят.
Юлия стиснула зубы:
— Как скажете.
На сердце было тяжело. Хотелось уйти. Но нельзя — праздник же. К тому же подарок лежал в сумке — бархатная коробочка с золотыми серьгами. Полгода копила, откладывала понемногу, даже кофе на работе перестала брать.
Когда гости собрались, Юлия подошла, протянула подарок:
— С днём рождения, мама. Это вам.
Свекровь открыла, взглянула мельком, закрыла коробочку.
— Спасибо, конечно. — И отложила в сторону, как ненужную мелочь.
В этот момент в прихожей зазвенел звонок, и в дом влетела Светка — сестра мужа, с мужем и букетиком хризантем.
— Мамочка! С праздником! — крикнула она, целуя мать в обе щеки.
Свекровь засияла, как лампочка.
— Ой, какие чудесные цветы! Вы всегда знаете, что мне по душе! Юленька, поставь их в воду, только аккуратно!
Юлия взяла три жалкие хризантемы. Сердце кольнуло. Серьги стоили втрое дороже всей готовки на столе, но все комплименты — Светке.
За столом свекровь не умолкала:
— А вот Светочка с Андреем какие молодцы, всегда внимательные, не то что некоторые…
Юлия молчала. Говорить что-то было бессмысленно — только подольёшь масла в огонь.
— Юль, сходи на кухню, глянь, не подгорает ли утка, — вдруг бросила свекровь.
Хотя ближе всех к кухне сидела как раз Светка.
Юлия встала молча. За спиной раздался смех, звон бокалов, разговоры. Она стояла у плиты, смотрела в окно — за стеклом валил снег. Хотелось выбежать туда, в холод, просто вдохнуть морозный воздух, лишь бы не слышать этот шум.
Через пару недель позвонила тётя Марина — двоюродная бабушкина сестра. Голос у неё был дрожащий, сбивчивый.
— Юлечка… твоя баба Нина… ушла, — сказала она коротко.
Юлия долго сидела на стуле, глядя в одну точку. Бабушка была для неё единственной, кто всегда защищал, кто говорил: «Не слушай, Юль, живи, как тебе удобно».
Вечером сказала мужу:
— Мне нужно съездить.
— Конечно, — Владимир обнял её. — Я с тобой поеду, возьму выходной.
Но не успел он договорить, как телефон зазвонил. Мама.
— Володя, — голос в трубке властный, недовольный, — куда это ты собрался? Там тебе делать нечего. Это же не твоя родня. Пусть Юля сама едет.
— Мам, ну как это «не моя»? Это бабушка жены, — раздражённо ответил он.
— И что? — отрезала она. — Тебе на работе быть надо, а не по чужим деревням кататься.
Юлия слушала разговор из комнаты, и внутри всё сжималось. Она знала — так и будет. Мать снова победит.
Наутро, когда Юлия уже собиралась выходить, зазвонил телефон. На экране — свекровь.
— Володенька, — голос был слабым, тянущимся, — мне плохо… сердце колет… приезжай, родной, а то боюсь…
Он метнулся по квартире, хватая куртку.
— Юль, я быстро. Только посмотрю, что с ней.
Она молча кивнула. Всё ясно. Не заболела она — просто не хочет, чтобы он ехал. Проверено уже сотни раз.
Прощание было тихим, без пышности. Мороз кусал щеки, люди говорили шёпотом. Юлия стояла у холмика, а в голове — пусто. Даже поплакать не могла.
Возвращаться домой не хотелось. Казалось, что в квартире свекрови воздух вязнет, будто кто-то невидимый там стоит, следит, дышит в затылок.
Через несколько дней Владимир сказал, что мать обиделась, мол, Юля «не так себя повела». И теперь та не хочет их видеть. Юлия только плечами пожала. Ни видеть, ни слышать — и слава богу.
Две недели спустя Юлии позвонили из нотариальной конторы.
— Вам нужно прийти, — сказал голос. — Наследственное дело по вашей бабушке.
Когда Юлия увидела бумаги, у неё перехватило дыхание. Трёхкомнатная квартира в центре города. Бабушка оставила её ей.
Она стояла посреди пустой гостиной: высокие потолки, большие окна, свет. Свобода. Настоящая.
— Ну вот, бабушка… — прошептала она. — Теперь я сама.
Ремонт начался почти сразу. Юлия ходила по строительным рынкам, выбирала обои, ткань на шторы, ковёр — всё тщательно, по настроению. Хотелось, чтобы дом был её отражением: без контроля, без чужого голоса за спиной.
Владимир помогал нехотя.
— Сколько можно тратить? — бурчал он. — Мы и так на нуле.
— Это не мы, — спокойно отвечала Юлия. — Это мои деньги и моя квартира.
Он морщился, но промолчал.
Три месяца пролетели как один день. Когда Юлия наконец повесила последние шторы — голубые, легкие, как утренний туман, — ей впервые за долгое время стало по-настоящему спокойно.
Но ненадолго.
Звонок в дверь раздался вечером, когда солнце уже клонилось к закату. На пороге — она. Свекровь.
— Ну что, покажешь владения? — без приглашения вошла, осматриваясь.
Шла по комнатам, трогала стены, открывала шкафы.
— Ага… шторы не того цвета. Надо бежевые, нейтральные. И диван не тут, а к окну. Так уютней.
Юлия стояла, сцепив руки, чувствуя, как внутри поднимается волна — глухая, тёплая, тяжелая.
— В своей квартире я сама решу, где что будет, — сказала она ровно.
Свекровь обернулась, глаза сузились.
— Ты что, хамить решила? Я ж добра тебе хочу!
— Спасибо, не надо. Добра вашего я уже наелась, — голос дрогнул, но она не отступила.
— Да как ты смеешь! — свекровь вспыхнула. — Я тебе как дочке…
— Не надо. У меня была своя бабушка, и я знаю, что такое по-настоящему родной человек.
Молчание. Только часы тикали.
— Уходите, — тихо сказала Юлия. — И не приходите без звонка.
Свекровь побагровела, схватила сумку, хлопнула дверью.
После того вечера тишина в квартире стояла такая густая, что даже часы тикали как будто громче обычного. Юлия думала — может, хоть пару недель спокойно вздохнет. Но спокойствие оказалось коротким, как декабрьский день.
Владимир с того дня ходил хмурый, молчаливый. За ужином ковырял вилкой макароны, не поднимая глаз.
— Что, опять мама звонила? — спросила Юлия, хотя и так знала ответ.
Он не сразу ответил:
— Она переживает. Говорит, ты с ней грубо обошлась.
Юлия отставила тарелку.
— А как, по-твоему, я должна была себя вести? С улыбкой слушать, как меня учат, где шторы вешать?
— Она ведь не со зла… — протянул он, избегая взгляда.
— Конечно, не со зла, — Юлия усмехнулась. — Просто всю жизнь ей нужно, чтобы все жили «как правильно». А правильно — это только по её правилам.
Он вздохнул, потер лоб.
— Юль, ну она мать. Ей тяжело, она стареет…
— Ей не тяжело, Володя. Ей тяжело, когда ей не подчиняются.
Он замолчал. Потом сказал тихо:
— Она всё равно хочет прийти в гости.
Юлия повернулась к нему спиной, убирая со стола.
— Пусть приходит. Только если без нравоучений.
Через неделю свекровь объявилась. Как ни в чём не бывало, с пакетом мандаринов.
— Здравствуйте, — сказала она, входя, будто хозяйка. — Ну, я вот к вам, с миром.
Юлия улыбнулась натянуто:
— Проходите.
Первые полчаса всё шло спокойно. Пили чай, говорили про погоду, про цены на сахар, про телевизор. Даже вроде ничего. Юлия уже почти расслабилась. Но, как водится, недолго музыка играла.
— Юля, — вдруг сказала свекровь, оглядывая кухню. — А почему у тебя солонка на столе? Её надо в шкафчик ставить. Так культурней.
Юлия замерла с чашкой в руке.
— Мне удобно, когда она под рукой.
— Да неудобно это! — фыркнула та. — Вон, у всех нормальных людей — всё чисто, ничего лишнего на виду.
— У всех — это у кого? — спокойно спросила Юлия.
— У всех нормальных, — подчеркнула свекровь.
Юлия поставила чашку на блюдце.
— Мама, я в своём доме сама решаю, что мне удобно.
— Ах вот как? — глаза у свекрови блеснули. — Ты теперь, значит, хозяйка? Получила квартирку — и корону надела?
— Не квартирку, а квартиру. И да — хозяйка.
— Эгоистка ты! — взорвалась она. — Я к вам с добром, а ты…
Юлия встала, подошла к двери.
— Мама, спасибо, что пришли. Но, думаю, пора.
— Что? — свекровь даже растерялась. — Ты меня выгоняешь?
— Да, — ровно сказала Юлия. — Вы не умеете быть в гостях.
Женщина вскочила, схватила сумку, гремя мандаринами.
— Да чтоб ты знала! — выкрикнула она. — Я сыну всё расскажу!
— Передавайте привет, — ответила Юлия, захлопнув дверь.
Владимир пришёл поздно вечером, злой, с перекошенным лицом.
— Что ты натворила? — закричал он с порога. — Мама в слезах!
Юлия сидела на диване с книгой.
— Я её не обижала. Просто попросила уйти, когда начались упрёки.
— Она мать! — в голосе мужа была злость и обида. — Ты не имела права!
— А она имела? Говорить мне, что у меня не так?
— Ты должна извиниться! — крикнул он. — И оформить на неё долю в квартире!
Юлия медленно закрыла книгу.
— Что?
— Ты слышала. Ей будет спокойней, если она будет знать, что это и её дом тоже.
— Владимир, — она встала, подошла ближе, — ты хоть понимаешь, что говоришь? Это квартира моей бабушки.
— А я понимаю, что ты лишила мать покоя! Она плачет каждый день, думает, что ты её ненавидишь!
— А может, хватит уже маме решать, кто кого ненавидит?
— Юля, — он сжал кулаки, — ты подпишешь документы.
— Не подпишу.
— Подпишешь, если тебе дорога семья!
Юлия сжала губы.
— Если семья — это слушаться твою мать, то такая семья мне не нужна.
Он схватил её за плечи, сжал, глядя в упор.
— Не говори так!
— Отпусти, — сказала она тихо. — И убирайся.
Он застыл.
— Что?
— Собирай вещи и уходи.
— Юль, не шути.
— Я не шучу. Хочешь жить под маминым крылом — живи. Только не здесь.
Она открыла дверь.
Он стоял секунду, потом, не глядя, вышел.
Дверь захлопнулась.
Юлия опустилась прямо на пол, в прихожей. Слезы текли, но где-то под грудиной, под болью, было чувство лёгкости. Наконец — тишина.
Утром зазвонил телефон. На экране — свекровь.
Юлия смотрела пару секунд, потом взяла трубку.
— Ты совсем совесть потеряла?! — голос свекрови звенел, как натянутая струна. — Выгнала мужа!
Юлия зевнула, села на кровати.
— Мама, хватит. Вы сами всё сделали. Вы и разрушили наш брак.
— Я о вас заботилась! — кричала свекровь.
— Нет. Вы нами управляли. А теперь управляйте собой.
— Ты ещё пожалеешь, Юлька!
— Пожалею, если снова позволю собой командовать, — тихо сказала она и повесила трубку.
Развод оформили быстро. Владимир пришёл к нотариусу, молча расписался. Глаза у него были усталые, потухшие. Ни злости, ни просьбы — пустота.
После суда Юлия шла по улице и вдруг ощутила, что ей легко. Небо над головой серое, холодное, но какое-то просторное.
Прошло полгода.
На кухне пахло яблоками и корицей. В духовке пеклось её любимое блюдо. По радио играла старая песня, Юлия подпевала вполголоса, крутясь между плитой и окном.
На столе лежала путёвка на море — подарок себе, просто так, «за выживание».
Она огляделась по сторонам. Её квартира — светлая, уютная, в каждой мелочи — её выбор. Никто не придирается, не спрашивает, зачем йогурт за сто двадцать и почему солонка на столе.
Телефон завибрировал — сообщение от Светы:
«Юль, мама теперь часто про тебя вспоминает. Говорит, может, и перегнула. Владимир у неё живёт. Ты как, не злишься?»
Юлия долго смотрела на экран, потом набрала ответ:
«Нет. Просто больше не хочу жить чужой жизнью.»
Отправила.
Подошла к окну. На улице мартовский снег подтаивал, капель звенела, солнце било в стекло.
Юлия стояла, улыбаясь. Впереди была новая жизнь — простая, своя. Без чужих указаний, без фальшивого «так надо».
Просто жизнь.
