— Чего ты, Маринка, такая жадная стала, а? — голос свекрови звенел, как крышка на кастрюле, когда пар прёт. — Квартира-то пустая стоит, пыль собирает, а у людей беда — жить негде!
— Галина Петровна, — Марина не поднимала глаз, вытирая руки о кухонное полотенце, — я же уже сказала: никто там жить не будет. Я ещё сама не решила, что с ней делать.
— А чего решать-то? — свекровь отпила чай и крякнула. — Всё давно решено. Моя сестра с мужем приедут, поживут полгодика. Люди порядочные, без привычек. И нам польза, и тебе не в убыток.
Марина вздохнула, опёрлась ладонями о стол.
— Вы хоть понимаете, что вы только что сказали? Вы уже пообещали людям мою квартиру, даже не спросив меня!
— Да чего ты, Маринка, как будто я тебе зло делаю, — закатила глаза свекровь. — Пустая квартира — мёртвое место. Без жильцов стены плачут, всё отсыревает. А люди поживут — воздухом подышат, порядок наведут. Тебе потом спасибо скажешь.
Марина откинулась на спинку стула, глядя в окно. Октябрь выдался серым, нудным. Вечера короткие, лужи по асфальту, листья под ногами шуршат — всё как-то неуютно, будто сама осень была против неё.
— Я не собираюсь туда никого селить, — тихо сказала она. — Это моё решение.
— Моё, твоё… — передразнила Галина Петровна, громко цокнув языком. — А Серёжа что говорит?
Марина усмехнулась.
— Сергей? Как всегда — «делай, как хочешь». Ему всё равно.
— Вот именно! — оживилась свекровь. — А если ему всё равно, значит, можно помочь родне. Это же доброе дело!
Марина прикусила губу. Знала она это «доброе дело». Под этим у Галины Петровны всегда скрывался чей-то хитрый расчёт. Та могла так всё обставить, что и не поймёшь — вроде бы тебе благо делает, а выходит, ты осталась крайняя.
Она встала, пошла к чайнику.
— Галина Петровна, я уважаю вас. Но квартиру я никому не отдам. Хотите помочь сестре — пусть снимают. Я же не против.
— Снимать?! — свекровь всплеснула руками. — Ты хоть знаешь, сколько сейчас берут за однушку? Да за эти деньги можно жить в три звезды с завтраками!
— Тогда пусть выбирают — или с завтраками, или в своём городе, — спокойно сказала Марина и налила себе чай.
Повисла тишина. Только часы тикали на стене и чайник посапывал. Галина Петровна смотрела на Марину, как на непонятное существо — вроде бы родня, а не своя. Потом шумно встала, натянула пальто и, не попрощавшись, вылетела за дверь.
Марина тяжело выдохнула. Села обратно за стол.
«Вот зачем, — подумала она, — я вообще рот открыла про квартиру? Могла бы молчать, как рыба в супе, и жила бы спокойно.»
Квартиру она унаследовала от тёти Веры. Старый дом, пятый этаж без лифта, зато тихий двор — деревья, лавочки, всё ухожено. Когда первый раз туда зашла, воздух был, как в музее: чуть затхлый, но с запахом старых книг и ванили.
Марина тогда прошлась по комнатам, посмотрела на вещи, и что-то в груди кольнуло — не жалость, нет, а какое-то чувство, будто она вошла в чужую жизнь, оставшуюся в недосказанном состоянии.
Тётя Вера жила скромно, но чисто. В шкафу всё по полочкам, бельё выглажено, посуда на своих местах. В углу стояли засохшие цветы — будто ждали, что кто-то всё-таки польёт.
Марина потом долго прибирала, выбрасывала старые журналы, перелопатила кучу мелочей, что копятся годами. Оставила только нужное, остальное вынесла на помойку.
Через пару дней квартира будто ожила: воздух стал свежее, солнечные пятна на полу, окна открыты настежь. Марина даже шторы повесила новые — лёгкие, белые, чтобы всё было по-другому. И тогда впервые подумала: «А ведь можно сюда иногда сбегать. От Серёжи, от свекрови, от всех этих вечных разговоров про супы, зарплаты и соседей».
Но сбегать Марина не умела. Она всегда делала «как положено». Так и жила — тихо, аккуратно, без скандалов. Пока свекровь не решила, что знает, как распоряжаться чужим имуществом.
Через пару дней Галина Петровна снова объявилась.
Вошла, как хозяйка: не позвонила, не постучала — ключом открыла. Этот ключ Марина ей когда-то по наивности оставила — «на всякий случай». Вот и доигралась.
— О, ты дома! — свекровь поставила сумку на пол. — Я тут подумала… Пойдем, покажу тебе список.
— Какой список? — насторожилась Марина.
— Да там мелочи — сестра звонила, спрашивает, что в квартире есть. Я прикинула — кровать, шкаф, холодильник… Ну, в общем, всё при ней. Только постельное бы свежее купить, да полотенца. У тебя ведь старое, верно?
— Галина Петровна, — Марина положила ладонь на стол, чтобы не дрогнула, — вы опять начинаете?
— А что такого? — пожала плечами та. — Люди приедут, надо подготовиться. Чего ты как ёжик?
— Потому что я не разрешала никому жить в этой квартире! — Марина повысила голос. — Это моё решение, и я прошу его уважать!
Свекровь фыркнула.
— Решение… Ты что, в политику собралась, что ли, решения принимать? У нас семья, а не собрание!
Марина почувствовала, как внутри что-то закипает.
— Семья — это когда советуются, а не когда ставят перед фактом!
— Да брось, — отмахнулась свекровь. — Мы ж тебе добра желаем. И Серёжа не против.
— А Серёжа вообще здесь при чём? — Марина скрестила руки. — Это моя квартира. Не его, не ваша. Моя.
— Ну вот, понеслось, — вздохнула Галина Петровна. — Получила наследство — и сразу царица. Слушай, Маринка, а ведь тебя люди жалели, когда ты с Серёжей познакомилась. Бедная девчонка, ничего своего, одна комната, старый диван… А теперь вон какая важная стала!
Марина сжала зубы.
— Я никогда у вас ничего не просила.
— Да кто тебе чего говорит! — Галина Петровна уже кипела. — Но надо же понимать, где ты живёшь! Мы семья, а не соседи по лестничной клетке. Если родне нужна помощь — надо помочь.
— А если мне нужна тишина? — резко сказала Марина. — Мне кто поможет?
Свекровь замерла на секунду, потом поджала губы.
— Вот и видно, что квартира эта — зло. Людей меняет. Ты была нормальной девкой, а теперь — прям барыня.
Марина повернулась и пошла в комнату. Не хотела больше ничего слушать. Но Галина Петровна не собиралась уходить. Ходила за ней, как привидение, продолжая ворчать:
— Неблагодарная… Мы тебя приняли как родную, а ты теперь морду воротишь… Сестра, между прочим, с мужем уже билеты смотрит, а ты тут истерики устраиваешь…
Марина остановилась.
— Пусть не смотрит, — сказала холодно. — Никто у меня не будет жить. Точка.
— Это ты так думаешь, — бросила свекровь и, с шумом схватив сумку, вылетела за дверь.
Вечером пришёл Сергей. Усталый, с синяками под глазами, пахнущий бензином — на работе у него вечные переработки. Снял куртку, сел на диван и первым делом спросил:
— Опять с мамой ругалась?
Марина молча кивнула.
— И что теперь? — устало спросил он. — Опять не разговариваете?
— Она хочет, чтобы её сестра с мужем жили в моей квартире. Без моего согласия.
— Ну, может, на время, пока найдут что-то своё? — осторожно сказал Сергей.
Марина посмотрела на него долгим взглядом.
— То есть ты тоже так думаешь?
Он почесал затылок.
— Ну, просто… они ведь родственники. Не чужие люди же.
— Не чужие — для тебя, — резко ответила она. — Для меня — чужие. И даже если бы не были, это ничего не меняет.
— Ну не кипятись, — он поднял руки. — Просто подумай. Мама уже им всё сказала. Некрасиво теперь отказываться.
Марина рассмеялась, но без радости.
— Некрасиво? А что, нормально — пообещать чужую квартиру без ведома хозяйки?
— Да хватит, — Сергей встал. — Из-за ерунды сцены устраиваешь.
— Для тебя ерунда, — спокойно сказала Марина. — Для меня — принцип.
— Вот ты всегда со своими принципами, — буркнул он. — Из-за них у нас и разговоров нормальных нет.
— Разговоров нет, потому что ты молчишь, — отрезала Марина.
— Потому что я не хочу скандалов! — рявкнул Сергей. — Мне и так на работе нервы треплют, а дома ты с мамой как кошка с собакой.
Марина молчала. Потом тихо сказала:
— Сергей, а тебе не кажется, что ты не посредине, а просто на её стороне?
Он отвернулся.
— Ты сама всё портишь, Марин.
Она посмотрела на него, и что-то внутри у неё тихо щёлкнуло. Как выключатель. Всё стало ясно без слов.
— Ладно, — сказала Марина, — иди ужинай. Я есть не хочу.
Она вышла на балкон. Внизу двор — тёмный, сырой. Детская площадка пустая, качели чуть скрипят от ветра. И где-то в этом холодном октябрьском воздухе Марина поняла: если сейчас не остановить это давление, потом не выберешься.
На следующий день она пошла в ту самую квартиру. Просто так — проверить, всё ли в порядке. Двор спокойный, соседка из второго подъезда кормит котов, в окне напротив мелькают занавески. Всё родное, тихое.
Марина поднялась на пятый этаж, вставила ключ, вошла.
Тишина. Только лёгкий запах пыли и старой мебели. Она прошла по комнатам, провела рукой по столу, открыла окно. Воздух ворвался свежий, прохладный.
«Вот здесь и жить буду», — вдруг подумала она.
Но потом махнула рукой: «Пока рано. Пусть всё уляжется.»
Прошла неделя. Марина старалась не думать о той сцене с Галиной Петровной, но, как назло, всё время вспоминала. Даже на работе не могла сосредоточиться: то забудет, кому письмо отправить, то кофе прольёт на бумаги. Коллеги шепчутся: мол, что-то с Маринкой не то — раньше была спокойная, а теперь на нервах.
В пятницу, ближе к вечеру, звонок от свекрови. Голос — радостный, почти певучий:
— Марин, ну всё, новость тебе скажу! Они уже выехали!
— Кто выехал? — нахмурилась Марина.
— Ну кто-кто — сестра моя с мужем! Уже в дороге, скоро приедут.
Марина даже не сразу нашла, что ответить.
— Простите, куда они выехали?
— К тебе, куда ж ещё, — спокойно сказала Галина Петровна. — Я им ключ дала, пусть заселятся. Всё равно квартира пустует.
Марина похолодела.
— Какой ключ?!
— Тот, что ты мне давала, — сказала свекровь, будто это само собой разумеется. — Не переживай, они аккуратные, порядок наведут.
— Вы что, совсем с ума сошли? — голос Марины дрожал. — Это незаконно! Это моя квартира!
— Да не ори ты, — отмахнулась та. — Ничего страшного не случилось. Люди поживут. Полгода пролетят — не заметишь.
Марина резко положила трубку. Стояла с телефоном в руке, как вкопанная. Потом схватила сумку и вылетела из офиса, даже не попрощавшись. В метро руки тряслись, сердце колотилось.
«Дала ключ, — думала она, — отдала чужим людям! Без спроса! Господи, да кто ей такое право давал?!»
Когда Марина поднялась на пятый этаж, дверь была приоткрыта. Изнутри — шум, голоса, смех.
Она вошла — и остолбенела.
В коридоре стояли чемоданы, какие-то коробки, на стуле — клетчатая сумка, из которой торчала подушка. В гостиной — чужие люди. Женщина лет пятидесяти с выкрашенными в рыжий волосами и мужик в спортивных штанах. На столе еда, чайник кипит, окна настежь.
— Ой, а вы, должно быть, Марина! — радостно вскрикнула женщина. — Мы вот тут расположились, ничего?
Марина стояла, прижав сумку к груди.
— Простите, но вы кто?
— Я Лариса, сестра Галины Петровны, — сказала та, улыбаясь во весь рот. — А это мой муж, Николай. Нам Галина всё рассказала, говорит, ты не против.
— Я против, — тихо сказала Марина, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Ну чего ж против, — засмеялась Лариса. — Мы ж ненадолго. Месяцев шесть, может, меньше. Ты нас не заметишь.
Марина молчала секунду, потом пошла к двери, вытащила из замка ключ и показала им.
— Собирайтесь. Сейчас же.
— Ой, не начинай, — махнула рукой Лариса. — Мы только зашли! Дорога тяжёлая, устали. Завтра всё обговорим, а сегодня дайте людям отдохнуть.
— Никаких завтра, — Марина подошла ближе. — Собирайтесь и уходите. Немедленно.
Мужик, до этого молчавший, поднялся.
— Девушка, ну вы, конечно, характер! Мы ж не по злому умыслу. Нам сказали, что можно. Мы люди приличные.
— Мне всё равно, что вам сказали, — Марина подняла голос. — Это моя квартира! Вы не имеете права тут находиться.
Лариса перестала улыбаться.
— Вот ведь наглая. Родня твоя, между прочим, а с тобой по-человечески нельзя. Всё тебе «моё, моё»!
— Да, моё, — ответила Марина. — И если вы сейчас же не уйдёте, я вызову полицию.
— Полицию?! — Лариса захохотала. — Да ты что, совсем страх потеряла? Мы ж свои!
— Не свои, — Марина смотрела прямо. — Вы — самозванцы в чужом доме.
Мужик вздохнул, потер затылок.
— Ларис, пошли, — сказал тихо. — Видишь, хозяйка не рада.
— Да чтоб тебе, — зашипела Лариса, — потом ещё пожалеешь!
Собрали свои вещи, напихали всё кое-как, и через десять минут хлопнула дверь. Марина осталась одна. Тишина. Только чайник остывал на столе. Она села, уткнулась лбом в ладони и почувствовала, как дрожат плечи — от злости, не от слёз.
Дома, у себя, вечером, когда Сергей вернулся, Марина рассказала всё — подробно, спокойно, по пунктам.
Он слушал, хмурясь, потом сказал:
— Ну, мама, конечно, перегнула… Но ты тоже могла помягче.
— Помягче?! — Марина даже рассмеялась. — Они ворвались в мою квартиру, а я должна им чай подать?
— Да не ворвались они, — буркнул Сергей. — Мама же не враг тебе. Хотела, как лучше.
— Хотела себе как лучше, — резко сказала Марина. — И всегда так делает.
Он замолчал. Посидел пару минут, потом сказал:
— Знаешь, я, наверное, сегодня у мамы переночую. Её там, может, трясёт после всего.
— Конечно, поезжай, — спокойно ответила Марина. — Тебе там место самое удобное.
Он посмотрел на неё, будто не узнал.
— Ты что, выгоняешь меня?
— Нет, — Марина встала. — Просто отпускаю.
Он ушёл, хлопнув дверью.
Следующие дни потянулись, как густой мёд. Ни звонков, ни сообщений. Только гул в голове, как после пожара. Марина работала, мыла посуду, смотрела новости — механически, без участия.
На третий день позвонила свекровь. Голос ледяной:
— Ты гордись собой. Людей на улицу выгнала. Родных.
— Они незаконно залезли в мою квартиру.
— Ключ-то я им дала.
— А кто вы такая, чтобы раздавать ключи от чужого жилья?
— Я мать твоего мужа!
— И что? — устало сказала Марина. — У мужа есть своя квартира. А это — моя.
Пауза. Потом Галина Петровна произнесла с нажимом:
— С тобой невозможно разговаривать. Ты разрушила нашу семью.
— Семью разрушили вы, — тихо ответила Марина. — Когда решили, что я — не человек, а приложение к Серёже.
И отключила телефон.
Вечером она поехала в ту самую квартиру — тётину. Зашла, включила свет. Везде чисто, спокойно. На подоконнике — цветы, которые она недавно поставила, уже чуть завяли.
Села на диван, достала чай из термоса, отпила.
— Вот так, тётя Вер, — пробормотала. — Квартирку твою чуть не отжали. Но я, кажется, справилась.
Ей даже стало легче.
Но на следующий день Сергей вернулся. Без звонка, без предупреждения.
Стоял в дверях с усталым лицом.
— Марин, — сказал тихо, — я не хочу, чтобы всё вот так кончилось.
— А как ты хочешь? — спросила она. — Чтобы я опять молчала, пока твоя мама командует?
— Нет, просто… нельзя же так. Она старая, упрямая, да. Но она — мама.
— А я кто тебе? — Марина смотрела прямо. — Ты хоть раз встал на мою сторону? Хоть один раз за всё время?
Он отвёл глаза.
— Я между вами застрял.
— Нет, Серёжа, — сказала Марина. — Ты просто выбрал сторону, где тише.
Он долго молчал, потом тихо:
— Мне нужно подумать.
— Думай, — ответила она. — Только не здесь.
Прошёл месяц. Развод оформили быстро. Без споров, без сцен.
Сергей съехал к матери, Галина Петровна, по слухам, рассказывала соседкам, что «эта Маринка совсем с ума сошла от своей квартиры».
А Марина… Марина впервые за много лет почувствовала, что живёт. Не «существует», не «терпит», а живёт.
По утрам варила кофе, ставила будильник не на шесть, а на восемь — теперь не нужно было подстраиваться под чужие привычки. По вечерам включала музыку, пекла булочки (ну а что, приятное дело, если самой захотелось), звонила подруге Таньке, смеялась.
Даже соседки начали здороваться как-то теплее. Видимо, по глазам видно было — человек выдохнул.
Иногда, правда, бывало щемяще. Вечером, когда двор темнел, а за окнами тихо шумели тополя, Марина ловила себя на мысли, что тишина — штука обманчивая.
Вроде свобода, а сердце пустое.
Но потом вспоминала, как Галина Петровна стояла на её кухне, размахивая руками, как Сергей отворачивался, и тут же всё вставало на места.
«Лучше уж одной, чем под чьим-то сапогом», — думала она и включала чайник.
Однажды, в конце ноября, ей позвонила соседка из прежнего дома.
— Марин, видела сегодня твоего Серёжку. В магазине, с цветами. Может, к тебе собирается?
Марина усмехнулась.
— Пусть собирается. Только я ему больше дверь не открою.
— А если с извинениями?
— Поздно. У меня теперь в квартире — тишина. И это, знаешь, лучше любого «прости».
Соседка засмеялась.
— Ну, гляди, сама ведь потом не жалуйся, что одна.
— Да не одна я, — сказала Марина, глядя в окно на свой тихий двор. — У меня я есть. И мне пока этого хватает.
Она выключила телефон, села на подоконник и долго смотрела, как падает снег — первый, нерешительный, с тихим шорохом.
Жизнь шла своим ходом. Без Сергея, без свекрови, без их вечных советов.
И в этой обычной, чуть грустной осенней Москве, где пахло мокрым асфальтом и чайными пакетиками, Марина наконец почувствовала, что впервые за все годы — жизнь принадлежит ей.
