Воскресный день клонился к вечеру, окрашивая небо за окном в нежные, пастельные тона. Алевтина сидела в своем любимом кресле, глубоко утонув в его мягких подушках, и впервые за всю сумасшедшую неделю позволила себе расслабиться. Ноги, гудящие после утренней генеральной уборки и долгой прогулки с собакой, были блаженно вытянуты на пуфик. Рядом, на маленьком столике, дымилась чашка ее любимого травяного чая с мелиссой, а в руках покоился раскрытый роман, до которого она не могла добраться уже месяц.
Тишина. Густая, обволакивающая, почти физически ощутимая. Муж, Олег, уехал с утра помочь своему отцу на даче и должен был вернуться только поздно вечером. Эта перспектива — несколько часов полного, абсолютного одиночества и покоя — была для Алевтины дороже любого подарка. Она работала старшим воспитателем в детском саду, и ее будни были наполнены шумом, суетой, детскими слезами и бесконечной ответственностью. Тишина и возможность просто «рассесться», как выражался ее муж, были для нее не роскошью, а жизненной необходимостью, способом перезарядить свои внутренние батарейки.
Она сделала глоток ароматного чая, перевернула страницу книги и улыбнулась своим мыслям. Завтра понедельник, снова работа, снова шумный улей детских голосов. Но сейчас, в этот самый момент, она была здесь, в своей уютной гостиной, в своем личном оазисе спокойствия.
Резкий скрежет ключа в замочной скважине заставил ее вздрогнуть. Олег? Но он же должен был вернуться не раньше десяти. Дверь распахнулась так стремительно, что ударилась о стену. На пороге стоял Олег. Не один. За его спиной маячили силуэты его матери, Лидии Ивановны, и старшей сестры, Тамары. Сам Олег выглядел так, словно только что пробежал марафон — раскрасневшийся, взъерошенный и… злой?
— А, вот ты где! — бросил он вместо приветствия, проходя мимо нее в комнату и бросая ключи на комод с таким стуком, что подпрыгнула фарфоровая статуэтка.
Лидия Ивановна и Тамара, не разуваясь, последовали за ним, оглядывая квартиру с тем привычным критическим выражением лиц, которое Алевтина так хорошо знала.
— Что-то случилось? — растерянно спросила она, поднимаясь с кресла. Ее оазис спокойствия только что был бесцеремонно растоптан. — Вы же… вы же на даче…
— Передумали! — отрезал Олег, поворачиваясь к ней. Он смерил ее взглядом с ног до головы — в домашнем халате, с растрепанными волосами, с книгой в руках. Его губы скривились в раздраженной гримасе.
— «И чего ты расселась? Иди в магазин и накрывай на стол — через час мои родственники приезжают к нам», — сказал сердито муж.
Он произнес это не просто сердито. Он сказал это зло, почти с ненавистью, словно она была виновата в чем-то ужасном. Словно ее желание отдохнуть в собственный выходной было преступлением.
Алевтина замерла. Кровь отхлынула от ее лица. «Через час? Родственники? Какие еще родственники?».
— Кто приезжает? — прошептала она, чувствуя, как леденеют руки. — Олег, ты почему мне ничего не сказал?
— А что, я у тебя разрешения должен был спрашивать?! — взорвался он. — Брат мой двоюродный с семьей едет! Из Воронежа! Проездом! Позвонили час назад, сказали, что будут у нас ночевать!
— Ночевать? У нас? — Алевтина посмотрела на их небольшую двухкомнатную квартиру, которая и им двоим была тесновата. — Олег, но у нас же… где они будут спать? И… у меня в холодильнике мышь повесилась! Я же не готовила ничего!
— Вот именно! — подхватила Лидия Ивановна, выступая вперед. — Мы потому и приехали! Оставить тебя одну нельзя, ты же дом запустишь! Непутевая! Олег прав, быстро собралась и побежала в магазин! А мы пока тут… приберемся немного.
Свекровь и золовка уже хозяйским жестом направились на кухню, открывая шкафчики и заглядывая в холодильник. Олег стоял посреди комнаты, красный от злости и, кажется, от стыда, но не собирался отступать.
— Чего стоишь? — рявкнул он на жену. — Время идет! Быстро! Сделай нормальное лицо и чтобы через час на столе была еда! Не позорь меня перед родней!
Он говорил так, словно она была не женой, а провинившейся служанкой. Он не просто свалил на нее неожиданную проблему. Он сделал ее виноватой в том, что она оказалась к ней не готова. Он вымещал на ней свое собственное раздражение, свою неловкость перед внезапным визитом родни.
Алевтина стояла посреди своей гостиной, в своем старом халате, с недочитанной книгой в руках. Ее тихий вечер был разрушен. Ее дом был захвачен. Ее муж только что публично унизил ее перед своей матерью и сестрой. И ей предстояло сейчас, забыв про усталость и обиду, бежать в магазин, готовить ужин на ораву незнакомых людей и изображать из себя радушную хозяйку.
Она посмотрела на мужа, на его злое, чужое лицо. И в этот момент она почувствовала не обиду. Она почувствовала холодную, звенящую пустоту. Словно что-то важное, что связывало их все эти годы, только что оборвалось.
Алевтина смотрела на мужа, на его перекошенное от злости лицо, на свекровь и золовку, которые уже хозяйничали на ее кухне, словно они здесь жили всегда. Она чувствовала, как волна адреналина смывает усталость, заменяя ее холодной, звенящей пустотой. Сколько раз это уже было? Не именно так, но похоже. Сколько раз ее планы рушились из-за его внезапных «семейных обязательств»? Сколько раз она, стиснув зубы, улыбалась его родне, накрывала на стол, выслушивала критику, а потом плакала в подушку от бессилия и унижения?
Она вспомнила их первую годовщину свадьбы, когда Олег отменил их забронированный столик в ресторане, потому что «маме срочно нужно было помочь перевезти рассаду». Вспомнила ее день рождения, когда вместо запланированной поездки за город они встречали его дядю из Тюмени, потому что «ему больше негде было остановиться». Вспомнила десятки выходных, потраченных не на отдых, не на них двоих, а на обслуживание его нескончаемой родни. И всегда он говорил одно: «Ну потерпи, Аля, это же семья».
Но сейчас, глядя на его искаженное злобой лицо, она поняла, что больше не может. Не хочет. Не будет. Это была не «семья». Это была эксплуатация. Ее времени, ее сил, ее нервов. Ее дома.
Она сделала глубокий вдох и выдохнула. Ее голос, когда она заговорила, был на удивление спокойным.
— Нет, — сказала она.
Олег замер. Даже свекровь и золовка на кухне притихли.
— Что «нет»? — переспросил он, не веря своим ушам.
— Я никуда не пойду, — повторила Алевтина, глядя ему прямо в глаза. — Я не буду бежать в магазин. Я не буду накрывать на стол. Я не буду встречать твоих родственников, о приезде которых ты не счел нужным меня предупредить.
— Да ты… ты сдурела?! — взревел он. — Они же через час будут здесь! Ты хочешь опозорить меня?!
— Ты уже опозорил себя сам, Олег, — так же спокойно ответила она. — Ты привел в мой дом свою мать и сестру без предупреждения. Ты наорал на меня, свою жену, которая просто хотела отдохнуть в свой единственный выходной. Ты потребовал, чтобы я, уставшая после рабочей недели и генеральной уборки, сейчас сорвалась и побежала обслуживать твоих внезапных гостей. Ты не видишь в этом ничего унизительного?
— Уставшая она! — вмешалась Лидия Ивановна, выходя из кухни с полотенцем в руках. — От чего ты устала, сидючи дома в халате? Вот мы с Тамарой с утра на даче вкалывали, а потом сюда примчались тебя спасать, а ты еще выкаблучиваешься! Неблагодарная!
— Спасибо за спасение, мама, но я в нем не нуждалась, — Алевтина повернулась к свекрови. — И это мой дом. И мой выходной. И я буду проводить его так, как считаю нужным. Если вы с Тамарой хотите помочь Олегу встретить его родственников — пожалуйста. Кухня в вашем распоряжении. Магазин — за углом.
Она повернулась к мужу.
— Ты пригласил гостей — ты их и встречай. Ты их корми. Ты их развлекай. Ты им стели постель. Где — не знаю. Можешь в гостиной, на диване. Можешь — в своей половине кровати. Но моя спальня сегодня закрыта. И я — тоже.
Она взяла свою книгу и чашку с недопитым чаем и пошла в спальню. Она закрыла за собой дверь и впервые за много лет повернула ключ в замке. Она не собиралась прятаться. Она собиралась защищаться.
За дверью сначала повисла оглушительная тишина. А потом начался шторм. Олег колотил в дверь кулаками, кричал, что она пожалеет, что он ее выгонит. Лидия Ивановна вторила ему, обвиняя Алевтину во всех смертных грехах — эгоизме, неуважении к старшим, черствости. Тамара пыталась их успокоить, но ее голос тонул в общем гвалте.
Алевтина сидела в кресле, прижав к ушам подушку, и ждала. Она знала, что сейчас решается ее судьба. Если она сломается, откроет дверь, побежит в магазин — все вернется на круги своя, и она навсегда останется бесправной прислугой в своем же доме. Если выстоит — неизвестно, что будет дальше, но так, как раньше, уже точно не будет.
Через полчаса крики стихли. Она услышала, как хлопнула входная дверь — видимо, Олег, поняв тщетность своих попыток, все-таки побежал в магазин. Свекровь и золовка гремели посудой на кухне, что-то сердито обсуждая.
Алевтина отложила подушку. Она не могла читать. Она просто сидела и смотрела в окно. Она чувствовала себя опустошенной, но странным образом — свободной. Она сделала то, что должна была сделать давным-давно. Она обозначила свои границы.
Прошло еще около часа. В дверь снова позвонили. Долго, настойчиво. Алевтина не двигалась. Она слышала, как открылась входная дверь (видимо, Олег вернулся), слышала незнакомые голоса, шум, смех. Гости приехали.
Она не знала, что происходило дальше. Чем их кормили. Где их уложили спать. Она оставалась в своей запертой спальне, как в осажденной крепости. Утром, когда она, так и не уснув, услышала, что гости собираются уезжать, она вышла.
В квартире царил хаос. Гостиная была похожа на поле битвы: на полу валялись одеяла и подушки, на столе стояли грязные тарелки. На кухне гора немытой посуды достигала потолка. Ее муж, свекровь и золовка сидели за столом, пили кофе и выглядели так, словно всю ночь разгружали вагоны. На лицах — смесь усталости, злости и растерянности. Родственники из Воронежа уже уехали.
Олег поднял на нее тяжелый, полный невысказанной обиды взгляд.
— Ну что, довольна? — прохрипел он. — Представление устроила?
Алевтина молча прошла к кофеварке и налила себе чашку. Она посмотрела на гору грязной посуды, на хаос в гостиной.
— Очень, — сказала она спокойно. — Надеюсь, представление было поучительным. Для всех.
Она взяла свою чашку и пошла обратно в спальню. Она знала, что главный разговор еще впереди. Но она также знала, что больше никогда не позволит превратить свой дом в проходной двор, а себя — в бессловесную прислугу. Урок был усвоен. И, кажется, не только ею.
