Вечерний свет, мягкий и золотой, заливал их маленькую однокомнатную квартирку. В воздухе витали уютные запахи: только что заваренного чая и свежей выпечки, которую Маша принесла из ближайшей кондитерской. Она сидела на диване, поджав под себя ноги, а перед ней на столе лежал раскрытый ноутбук. На экране — яркие фотографии квартир с просторными гостиными и светлыми, солнечными комнатами.
— Смотри, Леш, — ее голос звенел, как колокольчик, от сдерживаемого восторга. Она повернула экран к мужу. — В этом районе новый дом сдают. И вот посмотри планировку этой трешки — там почти готовая детская, просто нужно обои переклеить. Представляешь?
Алексей, сняв после работы пиджак и расслабившись в кресле, с улыбкой наблюдал за ее оживлением. Он потянулся за чашкой, взял печенье и внимательно посмотрел на экран.
— Да, просторно, — кивнул он. — И кухня ничего, мы туда наш угловой диван точно впихнем. А на балконе можно мангал поставить, летом шашлыки с друзьями.
— Именно! — Маша вся светилась. Она перевела взгляд на сложенную на спинке дивана маленькую, почти кукольную, распашонку с желтыми уточками. Потом снова на мужа. — И в самой большой комнате мы сделаем гостиную, а ту, что поменьше и окном во двор — детскую. Там тихо, спать хорошо будет. А третью… Третью мы можем под кабинет тебе сделать. Или просто гостевую.
Она мечтательно замолчала, и Алексей подхватил ее настроение.
— Гостевую, конечно. Чтобы моя теща, твоя мама, могла приехать и пожить у внука в гостях подольше. А то она тут у нас неделю в прошлый раз просидела на раскладном кресле, спина у нее болела.
— Она не жаловалась, — укоризненно сказала Маша, но глаза ее улыбались.
— Так она и не будет жаловаться. Поэтому нам нужно нормальное гостевое место. И для друзей. Вандейке будет где остаться, когда в город приедет.
Они смеялись, строили планы, как расставят мебель, какой цвет выберут для стен в детской. Казалось, это счастье — tangible, его можно потрогать, как ту самую мягкую распашонку. Оно было таким близким, таким возможным. Ипотека, конечно, пугала, но радость от предвкушения новой жизни, нового этапа, был сильнее страха.
Алексей встал, подошел к окну. За ним простирался вид на тихий дворик, где уже зажигались фонари.
— В таком доме и расти ребенка хорошо, — задумчиво произнес он. — Во дворе зелено, детская площадка новая. Мы правильно все задумали, Маш.
Она обняла его сзади, прижавшись щекой к спине.
— Конечно, правильно. Мы же вместе.
Он повернулся, обнял ее, погладил по волосам. Потом его взгляд упал на телефон, который лежал на столе и только что бесшумно вибрировал. На экране горело имя «Мама». Алексей вздохнул, но не стал брать трубку.
— Кстати, о планах… — он произнес это осторожно, и в его голосе появилась какая-то новая, неуверенная нота. — Мама сегодня звонила.
— И как она? — Маша, все еще находясь в облаках своих грез, спросила автоматически.
— Да нормально она. Вечно у нее какие-то заботы. — Он помолчал, выбирая слова. — Мы с ней… мы тут немного поговорили о наших поисках.
Маша отстранилась, чтобы посмотреть ему в лицо. Ее насторожила его странная интонация.
— И о чем же вы поговорили?
— Ну… — Алексей потер переносицу, избегая ее взгляда. — Она считает, что мы немного переоцениваем наши силы. Что трешка — это слишком большая квартира для нас. Слишком большая ответственность. Говорит, грамотнее было бы купить хорошую студию, современную, с ремонтом. А на оставшиеся от нашего взноса деньги… — он запнулся, — а на оставшиеся деньги она сможет наконец-то сделать ремонт на даче. Дом там совсем старый, ветхий, ей одной с ним не справиться.
Он выпалил это почти одним предложением и наконец посмотрел на жену. Тишина в комнате повисла густая и тяжелая, словно сгустившийся туман. Золотой вечерний свет внезапно померк. Маша смотрела на него, не веря своим ушам. Все их мечты о детской, о гостях, о кабинете, о жизни в просторной светлой квартире — все это вдруг натолкнулось на холодную, расчетливую стену. И эта стена говорила голосом его матери.
Тишина в комнате длилась несколько тяжелых секунд. Маша не двигалась, глядя на Алексея широко раскрытыми глазами, в которых недоверие смешивалось с зарождающейся паникой. Вечерний уют будто выветрился через открытую форточку, сменившись тягучим, холодным недоумением.
— Ты… это сейчас серьезно? — наконец выдавила она. Голос прозвучал тихо и хрипло. — Студия? Вместо трехкомнатной? И… дача? Прости, я ничего не понимаю.
Алексей вздохнул, отвел взгляд. Он подошел к столу, взял свою чашку, но чай уже остыл. Он поставил ее обратно с глухим стуком.
— Маш, не надо вот так сразу. Давай спокойно обсудим. Мама не просто так это сказала.
— Я даже не представляю, как это можно «обсудить»! — голос Маши дрогнул, набирая силу. — Мы с тобой полгода мечтали, искали, рассчитывали! У нас ребенок скоро родится! В студии, прости, где мы все будем делать? В одной комнате? Ребенок, мы, пеленки, коляска? Это же невозможно!
— Ты преувеличиваешь, — Алексей попытался говорить мягко, убедительно. — Многие живут. Сначала студия, потом, когда подрастет, купим что-то побольше. Это же логично. А с ипотекой на трешку мы просто привяжем себя, как каторжные. Все уйдет на банк. Ни тебе отдыха, ни нормальной жизни. Мама говорит, мы об этом потом жалеть будем.
— Мама говорит… Мама считает… — Маша с силой закрыла ноутбук, словно желая уничтожить источник своих разбитых надежд. — А что мы с тобой думаем? Нас это, по-твоему, не касается? И при чем тут вообще ее дача?
— Дача — это наше все, Маша! — Алексей повысил голос, в его тоне прозвучала давно знакомая, заученная нота. — Я там вырос. Это наша семейная история. Дом там и правда разваливается, маме одной не справиться. А деньги, которые останутся, для нее — спасение. Она же одна меня поднимала, ты не представляешь, через что ей пришлось пройти. Я обязан ей помочь.
— Обязан? В ущерб собственной семье? В ущерб своему ребенку? — Маша встала, ее руки дрожали. — Алексей, мы же не миллионеры! Эти деньги мы копили три года! Откладывали с каждой зарплаты, от многого отказывались! Это наши кровные, наш шанс! И ты предлагаешь отдать их на дачу, которая нам с ребенком сейчас как пятое колесо?
— Это не пятое колесо! — вспылил он. — И я не предлагаю «отдать». Мы купим хорошую студию, вложимся, она будет дорожать. Это выгодное вложение! А маме мы просто поможем. Одолжим. Она вернет.
— Одолжим? — Маша горько рассмеялась. — Ты действительно веришь в это? Когда она тебе последний раз возвращала деньги? Когда ты покупал ей новую стиральную машину, она что, вернула? Нет! Она сказала: «Сынок, спасибо, у тебя же хорошо получается».
— Не надо ее в это втягивать! Это мелочи!
— Для нас это не мелочи! Для нас это — наш первый взнос! — она ткнула пальцем в сторону темного экрана ноутбука. — Послушай себя. Мы только что мечтали о детской. О том, чтобы мама могла приехать в гости. А теперь вдруг оказывается, что это неправильно, невыгодно и слишком большая ответственность! И знаешь что? Мне кажется, это не твои слова. Это не ты так думаешь. Это твоя мама так думает за тебя.
— Хватит! — рявкнул Алексей. Его лицо покраснело. — Хватит наезжать на мою мать! Она желает нам только добра! А ты ведешь себя как эгоистка, думаешь только о своих хотелках!
Последняя фраза повисла в воздухе, тяжелая и обидная. Маша отшатнулась, словно от удара. В ее глазах блеснули слезы.
— Моих хотелок? — прошептала она. — Я хочу своему ребенку отдельную комнату. Это эгоизм? Хорошо. Прекрасно.
Она развернулась и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью в ванную.
Алексей остался один посреди внезапно опустевшей гостиной. Он тяжело дышал, сжав кулаки. Эйфория от вечерних планов рассеялась без следа, оставив после себя горький осадок ссоры и тягостное чувство вины. С одной стороны — слезы жены и их общая мечта. С другой — голос матери, такой уверенный, такой разумный, который всегда знал, как будет лучше. И этот голос звучал в его голове сейчас гораздо громче.
Прошла неделя. В их маленькой квартирке повисло тяжелое молчание. Мечты о переезде были отложены в самый дальний ящик, а разговоры свелись к бытовым необходимостям. Маша чувствовала себя как в осаде. Алексей ходил угрюмый и старался больше задерживаться на работе.
И вот в субботу утром раздался звонок в дверь. Маша, уже заметно округлившаяся, медленно пошла открывать. На пороге стояли Галина Ивановна, мать Алексея, и его сестра Ирина. Свекровь держала в руках скрипивший пакет с пирожками, а на лице ее играла сладкая, но недобрая улыбка. Ирина смотрела оценивающе, сразу пытаясь заглянуть за спину невестки.
— Машенька, родная, мы к вам! — голос Галины Ивановны был нарочито бодрым и громким. — Что это вы засиделись? Решили проведать, как вы тут поживаете.
Они вошли, не дожидаясь приглашения, заполняя собой все пространство прихожей. Пахло духами Ирины и дорожной пылью.
Алексей, услышав голоса, вышел из комнаты. Его лицо выражало смесь облегчения и напряжения.
— Мама, Ирина, здравствуйте. Что так неожиданно?
— А мы неожиданно только для тех, кто о родне забывает, — парировала Галина Ивановна, позволяя себя обнять. — Чайку горяченького, доченька, будь добра. Пирожки с капустой, домашние.
Маша молча кивнула и пошла на кухню ставить чайник. Она чувствовала, как по спине бегут мурашки. Она знала, что это не простой визит.
Когда все уселись за стол в гостиной, наступила неловкая пауза. Галина Ивановна, отпив глоток чая, сразу перешла к делу, положив свою руку на руку сына.
— Ну что, мой хороший, мы с Ирочкой тут все обдумали. Насчет вашей жилищной проблемы.
Маша похолодела. Она посмотрела на Алексея, но он уставился в свою чашку.
— Какая проблема? — тихо спросила Маша.
— Ну как какая? — вступила Ирина, сводя брови. — Трешка вам не по карману. Мама права. Вы с Лешкой еще молоды, у вас голова легкая. Наберут кредитов, в долги влезут, а потом мы, вся семья, будем их вытаскивать.
— Мы ни у кого не собираемся просить денег, — холодно сказала Маша. — Мы все просчитали. Нам по силам.
— По силам! — фыркнула Галина Ивановна. — Это сейчас вам по силам. А когда ребенок родится, ты сидеть будешь без работы, на одну Лешину зарплату? Ипотеку платить? Кому вы нужны будете с ребенком на руках и долгом как скала? Банки вас с потрохами съедят.
Она говорила с такой уверенностью, словно уже все было решено.
— Мы не будем никому нужны, — повторила Маша, чувствуя, как сжимается горло.
— Вот именно, — подхватила Ирина. — А студию вы купите — и никаких проблем. И маме на дачу помощь. А дача — это ведь общее дело. Там и малыша летом вывозить можно, воздух свежий. Это вам не в каменных джунглях томиться.
Галина Ивановна вздохнула, сделав скорбное лицо.
— Я жизнь ради Алеши положила, все для него. А сейчас одна, на старости лет, в этом развалюхе на даче живу. Крыша течет, окна перекосились. Зимой чуть не замерзла. А он тут о каких-то лишних метрах думает. — Она смахнула несуществующую слезу. — Я не для себя прошу. Я для вас же стараюсь, для вашего же спокойствия. Чтобы вы спали спокойно, а не над кредитами тряслись.
Алексей молчал, но Маша видела, как он внутренне сжимается под этим напором.
— Галина Ивановна, — стараясь говорить твердо, начала Маша, — мы понимаем, что дача требует вложений. Но сейчас наш приоритет — это жилье для нашей растущей семьи. Мы не можем отдать наши последние сбережения.
— Какие сбережения? — вдруг резко обрезала ее свекровь, и ее голос потерял всю слащавость. — Это что, твои личные сбережения? Или моему сыну тоже позволено в них участвовать? Он, я смотрю, уже под каблуком и слова сказать не может. Его мнение вы уже вообще не учитываете?
— Мама, перестань, — тихо произнес Алексей.
— Нет, сынок, я не перестану! Я вижу, как тебя здесь под душу кроют. Ты молчишь, а она тут решения принимает. Мы же желаем вам только добра! А вы, Маша, всю семью поссорить из-за своих упрямых хотелок готовы?
Маша вскочила из-за стола. Ей было душно, ком подкатывал к горлу.
— Я пойду, прилягу, — прошептала она. — Мне нехорошо.
Она вышла, шатаясь, в спальню и прикрыла за собой дверь, прислонившись к ней спиной. Она слышала, как за дверью Галина Ивановна понизила голос, заговорщицки обращаясь к сыну.
— Видишь? Истерики закатывает. Не может по-взрослому поговорить. Ты, Алеша, должен быть главой семьи. Прими верное решение. А то потом пожалеешь.
Маша медленно сползла по двери на пол, обхватив колени. Она понимала, что это не просто спор. Это была война. И против нее — не муж, а целая семья, сплоченная годами манипуляций и чувством вины. А ее главный союзник в этой войне, Алексей, только что молчал, не в силах защитить ни ее, ни их общие мечты.
Недели, последовавшие за визитом, превратились для Маши в сплошную пытку молчанием. Алексей замыкался все больше. Он приносил домой распечатки с вариантами студий, оставлял их на столе, но Маша делала вид, что не замечает. Ее собственное молчание было ее последним оружием, последней попыткой отстоять их общее будущее.
Но однажды вечером, когда она перебирала в шкафу старые вещи, готовя место для детских принадлежностей, Алексей вошел в комнату. Лицо его было серым, уставшим.
— Маш, хватит, — тихо сказал он. — Давай прекратим эту войну.
Она не ответила, продолжая раскладывать маленькие ползунки.
— Я не могу так больше, — голос его дрогнул. — Я между двух огней. С одной стороны ты, мой ребенок. С другой — мама, которая одна меня вырастила. Я не могу ей отказать. Она не переживет этого.
— А ты подумал, переживу ли это я? — так же тихо спросила Маша, не глядя на него. — Переживем ли мы это с малышом?
— Мы переживем! — он подошел ближе, в его голосе послышались мольба и отчаяние. — Я все обдумал. Мы купим студию. Хорошую, светлую. Я обещаю. А маме… мы одолжим эти деньги. Это же не навсегда! Она отдаст. Ей просто нужно сделать ремонт, она продаст потом старый гараж, и все вернет. Я все устрою. Она даст расписку.
Маша медленно повернулась к нему. В ее глазах стояла такая бездонная усталость и обида, что он невольно отвел взгляд.
— Расписку? — она усмехнулась, и этот звук был похож на сухой треск. — Ты действительно в это веришь?
— Да! — он ухватился за эту соломинку. — Я заставлю ее написать. Все будет официально. Это же не просто передача денег, это долг. Я не оставлю тебя и ребенка без ничего. Это всего лишь пауза, Маш. Год, максимум полтора. Потом мы возьмем ипотеку на ту самую трешку. Я клянусь тебе.
Он смотрел на нее умоляюще, и в его глазах она увидела того самого мальчика, которого когда-то полюбила — запутавшегося, разрывающегося между долгом и желанием быть счастливым. И ее сердце, несмотря на весь разум, сжалось от жалости. Она так устала бороться одна. Устала от ссор, от тяжелого молчания, от давления его семьи. Мысль о мире, даже хрупком и купленном такой дорогой ценой, вдруг показалась единственным спасением.
— Ты даешь слово? — прошептала она, и в ее голосе слышалась капитуляция. — Расписка. И через полтора года мы начинаем искать нашу трешку.
— Клянусь, — он тут же ответил, и в его глазах блеснула надежда. Он обнял ее, прижал к себе. — Все будет хорошо. Я все улажу.
Маша закрыла глаза, позволяя ему держать себя, но внутри у нее все замерло. Это не было облегчением. Это было похоже на похороны их мечты.
Спустя несколько дней они поехали в офис агентства недвижимости. Подписывать договор на покупку однокомнатной студии. Маша молча ставила подписи в нужных местах. Она смотрела на план квартиры — одно единственное помещение, совмещенное с кухней, и маленькая душевая кабина. Здесь не будет ни детской, ни кабинета, ни гостей. Здесь будет тесно.
Когда сделка была завершена, и большая часть их общих сбережений перетекла на счет продавца, Алексей вынул из внутреннего кармана пиджака толстый конверт. Он был тяжелым, набитым купюрами. Оставшиеся деньги.
— Поедем к маме, — не глядя на Машу, сказал он. — Закончим с этим.
Галина Ивановна встретила их на пороге своей хрущевки с торжествующим видом победителя. В гостиной пахло пирогом, но на этот раз Маша не чувствовала голода.
— Ну вот, мои хорошие, умные решения принимаете, — слащаво сказала она, приглашая их за стол.
— Мама, — Алексей положил конверт на стол. — Мы даем тебе эти деньги в долг. Ты должна вернуть их через полтора года.
— Алешенька, да что ты, как чужим каким! — всплеснула она руками, но ее глаза внимательно следили за его лицом.
— Нет, мама. Это серьезно. — Голос Алексея прозвучал неожиданно твердо. Он достал из кармана лист бумаги и ручку. — Я подготовил расписку. Ты должна ее написать.
Наступила тишина. Галина Ивановна смотрела то на сына, то на конверт. Потом ее лицо исказилось обиженной гримасой.
— Ну что это такое? Собственной матери расписки? Я тебя жизнь отдала, а ты мне — бумажки?
— Мама, либо расписка, либо мы забираем деньги обратно, — непоколебимо повторил Алексей. Маша с удивлением смотрела на него. Она впервые видела, что он способен на такое противодействие.
Галина Ивановна поняла, что игра не сработает. Она тяжело вздохнула, смахнула мнимую слезу и с недовольным видом потянула к себе листок.
— Пишите, я подпишу, раз вы так не доверяете родной кровине, — буркнула она.
Алексей продиктовал текст. Сумма, срок возврата, паспортные данные. Его мама с трудом выводила буквы, всем своим видом показывая, какую жуткую обиду она сейчас переживает. Наконец, она с раздражением подписала бумагу и отпихнула ее от себя.
— Довольны? — язвительно спросила она.
Алексей бережно сложил расписку и спрятал ее в карман. Он взял конверт и протянул матери.
— Держи.
В тот момент, когда ее пальцы сжали толстую пачку купюр, выражение лица Галины Ивановны мгновенно изменилось. Обида исчезла, ее сменило холодное, удовлетворенное торжество. Она даже не взглянула на Машу.
— Молодцы, — коротко сказала она, поглаживая конверт. — Теперь все будет как надо.
Маша смотрела на этот жест — на эти пальцы, сжимающие их с ребенком будущее, — и чувствовала, как в душе у нее что-то окончательно и бесповоротно разбивается.
Переезд в студию оказался похож на медленное погружение в трясину. Коробки с вещами, которые раньше аккуратно стояли в однокомнатной квартире, здесь приходилось втискивать в углы, складывать под кровать, вешать на уже забитую балконную лоджию. Воздуха не хватало буквально. Маша, с каждым днем становившаяся все тяжелее, передвигалась по новому жилью с ощущением, что стены медленно, но верно сдвигаются.
Прошел месяц. Два. Три.
Деньги с Галины Ивановны не возвращались.
Однажды вечером, когда Алексей вернулся с работы, Маша стояла посреди комнаты, опираясь руками на поясницу. На полу вокруг нее лежали разобранные детали коляски, которые она безуспешно пыталась собрать.
— Леш, где мы это все будем ставить? — ее голос звучал устало и безнадежно. — Коляска, ванночка, столик для пеленания. Здесь негде повернуться.
Алексей, сняв куртку, молча принялся за коляску. Его пальцы двигались резко, почти яростно.
— Ничего, как-нибудь утрясем. У всех так.
—У всех? — Маша покачала головой. — Нет, не у всех. У всех, кто покупал студию вместо трешки, потому что мама попросила на дачу? Ты звонил ей?
Он не глядя на нее кивнул, вкручивая очередную трубку.
— Звонил.
—И что?
—Сказала, что не сейчас. Что у нее с деньгами туго. Что гараж пока не продается, покупателей нет.
Маша глубоко вздохнула, стараясь сдержать накатывающие слезы.
— Алексей, прошло уже три месяца. Скоро родится ребенок, нужны будут вещи, подгузники. Нам эти деньги нужны сейчас. Напоминания о расписке она просто игнорирует. Ты понимаешь, что нас просто надули?
— Никто никого не надувал! — он резко встал, отчего детали коляски звякнули. — У мамы проблемы! Ты не можешь войти в положение? Она не молодая женщина, ей тяжело!
— А мне легко? — ее голос сорвался на крик. — Мне с животом в этой клетке легко? Нам с тобой, как в общежитии, легко? Она свои проблемы решила за наш счет! За счет нашего ребенка!
Она не выдержала и, схватив со стола свой телефон, лихорадочно открыла приложение соцсетей. Она знала, что не надо этого делать, что будет больно, но не могла остановиться. Она нашла профиль Ирины, сестры Алексея.
— Смотри! — она ткнула пальцем в экран и протянула телефон мужу. — Смотри на проблемы твоей мамы!
На экране красовалась Ирина в новых дизайнерских солнечных очках, с сияющей улыбкой на фоне заснеженных альпийских склонов. Подпись гласила: «Отрываемся по полной! Спасибо моей самой лучшей мамуле за незабываемый подарок! Горнолыжный курорт — это сказка!»
Алексей замер, глядя на фотографию. Его лицо постепенно становилось багровым.
— Это… это не обязательно наши деньги, — пробормотал он, но в его голосе уже не было прежней уверенности. — У Ирины муж хорошо зарабатывает.
— Хорошо зарабатывает? — Маша язвительно рассмеялась. — Тот самый муж, который в прошлом году у тебя же тридцать тысяч занимал и до сих пор не вернул? Да брось, Леха! Они все живут за чужой счет! А твоя мама — щедрая благодетельница на наши кровные! Она не ремонт на даче делает, она дочь на горнолыжный курорт отправила!
Она пролистала ленту ниже. Еще одна фотография. Галина Ивановна с довольным видом позирует на фоне новенького, только что сошедшего с конвейера, городского кроссовера.
— И это? — прошептала Маша. — Это тоже «проблемы» и «туго с деньгами»? Она на наши с тобой деньги, на деньги своего будущего внука, купила себе новую машину!
Алексей молчал. Он смотрел на фотографию матери, сидящей за рулем блестящего автомобиля, и его будто подменили. Вся та ложь, в которую он так отчаянно верил, все оправдания — рухнули в одно мгновение, разбившись о жестокую реальность в виде соцсетей.
— Они… они нас обманули, — наконец выдавил он, и его голос был пустым и плоским.
— Нет, — горько поправила его Маша, опускаясь на стул. — Они не обманули «нас». Они обманули тебя. А ты… ты обманул меня. И нашего ребенка. Ты подарил нашу мечту о детской в обмен на горнолыжную поездку твоей сестры и новую машину твоей мамы.
Она больше не кричала. Она говорила тихо, но каждое слово падало, как камень. Алексей стоял, опустив голову, и смотрел на свои руки, которые всего полчаса назад так старательно собирали коляску для сына, чье будущее он только что предал во второй раз. Впервые — когда согласился на студию. Сейчас — когда окончательно увидел, что их деньги никогда не вернутся.
В маленькой студии повисла оглушительная тишина, полная горького прозрения и разрушенного доверия.
Вечер тянулся, густой и липкий, как смола. Алексей неподвижно сидел на краю дивана, уставившись в пустоту. Телефон с теми роковыми фотографиями лежал на столе экраном вниз, будто опальный свидетель. Маша молча убрала разобранную коляску в угол, ее движения были медленными и механическими. Внутри нее все кричало, но снаружи — лишь гробовая тишина.
Она приготовила ужин. Простые макароны с котлетой. Они ели молча, не глядя друг на друга. Звон вилки о тарелку резал тишину, как нож. Когда Маша встала, чтобы унести тарелки на крохотную кухню, ее плечи были напряжены, словно неся невидимую тяжесть.
Она поставила тарелку в раковину, облокотилась на столешницу и закрыла глаза. Потом, не оборачиваясь, тихо сказала:
— Я не могу так больше.
Алексей поднял на нее взгляд. Его глаза были пусты.
— Что?
— Я сказала, я не могу так больше. Жить в этой коробке. Дышать этим обманом. Смотреть, как ты прячешь глаза. Я не могу.
— Маш, я же… я все понял. Они нас обманули. Что я могу сделать сейчас? — его голос звучал беспомощно.
— Сделать? — она резко обернулась. В ее глазах, наконец, вспыхнул тот огонь, который тлел все эти месяцы. — Ты можешь начать с того, чтобы перестать их оправдывать! Ты можешь перестать прятать голову в песок! Они украли у нас деньги. У тебя в кармане лежит расписка. Пойди и потребуй их назад!
— Ты с ума сошла! Как я могу потребовать? Это моя мать!
— А я кто? — ее голос сорвался, и она с силой ударила ладонью по столешнице. — Я твоя жена! Я ношу твоего ребенка! Или мы для тебя чужие люди по сравнению с ней?
— Не говори ерунды! — он вскочил с дивана. — Но ты же видишь, какая она! Она не отдаст деньги просто так!
— Значит, нужно заставить! Угрожать судом! Или ты боишься испортить с ней отношения? А наши с тобой отношения тебя не волнуют? Они уже испорчены, Алексей! Они разбиты вдребезги!
Она подошла к нему вплотную, ее лицо было искажено болью и гневом.
— Ты знаешь, что я видела, когда мы переезжали в эту конуру? Я видела лица соседей. Они смотрели на мой живот, на наши коробки, и я читала в их глазах: «Вот дураки, дитя на подходе, а они в однокомнатную въезжают». Мне было стыдно, Алексей! Мне было стыдно за нас, за нашу неспособность постоять за себя!
— Хватит тебе драматизировать! — закричал он в ответ. — Все не так ужасно! Мы живем, у нас есть крыша над головой!
— Крыша? — она засмеялась, и этот смех был страшным. — Это не крыша, это тюрьма, в которую ты сам нас запер! Ты выбрал ее, а не нас! Ты поверил ей, а не мне! Ты променял детскую своего сына на то, чтобы твоя мамочка не хмурила на тебя бровки!
— Заткнись! — взревел он, теряя над собой контроль. — Я не позволю тебе так говорить о моей матери!
— А что, правда глаза колет? — она не отступала, слезы, наконец, потекли по ее лицу, но она не обращала на них внимания. — Хочешь, я скажу всю правду? Ты не мужчина. Ты мальчик. Мальчик, который до сих пор боится маминого гнева. И знаешь что? Мне тебя жаль. И я боюсь за нашего сына. Я боюсь, что он вырастет таким же безвольным и слабым, как его отец!
Эта фраза повисла в воздухе, раскаленная и смертоносная. Алексей замер, его лицо побелело. Он смотрел на нее с таким шоком и болью, словно она воткнула ему в сердце нож.
— Что? — прошептал он.
— Ты слышал, — выдохнула она, обессиленно опускаясь на стул. Вся ярость вдруг ушла из нее, оставив после себя ледяную, тоскливую пустоту. — Ты слабый, Алексей. И эта слабость уничтожила нашу семью. Она отняла у нашего ребенка будущее. И я не знаю, прощу ли я тебе это когда-нибудь.
Она больше не кричала. Она просто сидела, глядя в пол, и тихие рыдания сотрясали ее тело.
Алексей стоял посреди их тесной студии, такой тихий и мирный с виду, и смотрел на плачущую жену. Смотрел на ее округлившийся живот, где спал его сын. Он слышал ее слова, и они жгли изнутри, как раскаленный металл. «Слабый. Безвольный».
И самое ужасное было в том, что он знал — она права.
Он не сказал больше ни слова. Развернулся, молча надел куртку и вышел за дверь, тихо притворив ее за собой. Он ушел в ночь, оставив Машу одну в звенящей тишине их разрушенного гнезда.
Алексей вернулся под утро. Он вошел бесшумно, но Маша не спала. Она лежала на спине и смотрела в темноту, чувствуя, как сын ворочается у нее внутри. Она слышала, как он снял обувь, как прошел в комнату и остановился в нерешительности.
— Я сходил к юристу, — тихо сказал он в темноту. Его голос был хриплым, но твердым.
Маша медленно села, включая свет на прикроватной тумбочке. Он стоял посреди комнаты, в помятой одежде, с красными от бессонницы глазами, но в его осанке появилась былая уверенность.
— И что? — спросила она без эмоций.
— Расписка имеет силу. Мы можем подать в суд. Но это долго. Юрист сказал, что лучше всего зафиксировать ее признание долга. На диктофон. Чтобы у нее не было шансов отвертеться.
Маша молча смотрела на него. Впервые за долгие месяцы она не видела в нем того запуганного мальчика.
— И что ты собираешься делать?
— Я позвонил им. Сказал, что мы приедем. Поговорим. Окончательно. — Он сделал паузу. — Я попросил приехать и Ирину. Чтобы все было понятно раз и навсегда.
Она кивнула, не в силах произнести ни слова. В ее груди что-то дрогнуло — слабый росток надежды.
Через два часа они подъезжали к дому Галины Ивановны. Алексей молча потрогал карман куртки, проверяя, лежит ли там телефон с включенной функцией записи. Его лицо было каменным.
Им открыла Ирина с высокомерно поднятым подбородком.
— Ну, семейный совет собрали? — язвительно бросила она, пропуская их внутрь.
Галина Ивановна восседала в кресле, как королева на троне. На столе стоял чай, но никто не притронулся к нему.
— Ну, сынок, что за срочность? — начала она сладким голосом. — Опять проблемы в семье?
— Да, мама, проблемы, — тихо, но четко сказал Алексей. Он остался стоять посреди комнаты. Маша присела на краешек стула, положив руки на живот. — Проблема в том, что ты не возвращаешь нам деньги. Прошло уже четыре месяца. Ребенок родится со дня на день. Нам нужны эти средства.
Галина Ивановна вздохнула, сделав несчастное лицо.
— Алешенька, ну я же говорила! Денег нет! Гараж не продается. Ты же видишь, я сама в долгах как в шелках.
— Мама, — голос Алексея стал жестче. — Мы знаем про горнолыжный курорт Ирины. И про твою новую машину. На какие деньги, если ты в долгах?
Ирина фыркнула.
— Это наши личные средства! Какое вам дело?
— Личные? — Алексей повернулся к сестре. — На личные средства, которые ты занимала у меня в прошлом году и не вернула? Или на те, что мама «одолжила» у нас с Машей под расписку?
— Какая расписка? — вдруг резко сказала Галина Ивановна, и ее глаза сузились. — Я не помню никакой расписки. Ты что-то придумываешь.
Маша почувствовала, как у нее замирает сердце. Алексей не дрогнул.
— Расписка у меня. Ты ее собственноручно написала. Черным по белому. Сумма, срок.
— Наверное, ты меня обманул! — Галина Ивановна повысила голос, вставая. — Подсунул какую-то бумажку, я по старости лет не разглядела! Или это твоя жена тебя на это подбила? Она всегда была жадной!
— Хватит, мама, — холодно остановил ее Алексей. — Это не работает. Я даю тебе последний шанс. Вернешь деньги сейчас, и мы забудем этот разговор. Нет — пойдем в суд. С распиской и всеми доказательствами.
Галина Ивановна замерла на секунду, оценивая его. Потом ее лицо исказилось злобной гримасой. Она поняла, что ласковость не сработает.
— В суд? На родную мать? — ее голос зазвенел истеричными нотами. — Да ты совсем совесть потерял! Я тебя рожала, растила, на ноги ставила! Все для тебя! А ты из-за каких-то денег, из-за этой своей… — она ядовито посмотрела на Машу, — готов мать под суд отдать? Какие деньги? Это вы мне должны за ваше воспитание! За мои бессонные ночи! Это ты мне должен всю жизнь, неблагодарный сын!
Она почти кричала, тыча в него пальцем. Ирина одобрительно кивала.
— Мама права. Ты просто не понимаешь, что такое семейные ценности.
Алексей стоял, не шелохнувшись. Он смотрел на свою мать, и в его глазах не было ни гнева, ни обиды. Только холодная, окончательная ясность.
— Значит, ты отказываешься возвращать долг? — спросил он абсолютно ровным тоном.
— Какой долг? — взвизгнула Галина Ивановна. — Я не знаю о каком долге ты говоришь! Это мое! Заработанное потом и кровью! А вы пришли сюда, как попрошайки! Убирайтесь вон из моего дома!
Тишина, наступившая после ее крика, была оглушительной. Алексей медленно кивнул. Он достал из кармана телефон, нажал кнопку, останавливая запись, и положил его обратно.
— Хорошо, мама. Как скажешь. — Он повернулся к Маше. — Пойдем.
— Куда ты?! — закричала ему вслед Галина Ивановна. — Вернись сию же минуту!
Но Алексей уже открывал дверь. Он вышел, не оглянувшись, крепко держа Машу за руку. Дверь закрылась, отсекая истошные крики его матери.
На улице он остановился, сделал глубокий вдох и посмотрел на жену.
— Все. Я все записал. Хочешь послушать?
Маша молча покачала головой. Она смотрела на его лицо, на котором появились новые, резкие черты. Он стал другим. И впервые за много месяцев она почувствовала не страх и обиду, а гордость.
— Нет, — тихо сказала она. — Я и так все слышала.
Они пошли к машине, и Маша понимала — война только начинается. Но теперь она шла на нее не одна.
Неделя после разговора с Галиной Ивановной прошла в тягучем ожидании. Алексей отнес запись юристу, который подтвердил — этого достаточно для начала серьезного разбирательства. Но мысль о суде с родной матерью тяготила его, несмотря на всю решимость. Маша видела это и молча поддерживала, ее рука часто лежала на его руке, когда они сидели вечерами в своей тесной студии.
Однажды вечером раздался звонок на мобильный Алексей. Он посмотрел на экран и удивленно поднял бровь.
—Дмитрий? — произнес он, имея в виду мужа Ирины. Ответив, он несколько минут молча слушал, и его лицо постепенно менялось от настороженности к полному недоумению. — Серьезно?.. Да, я понимаю… Конечно. Давай встретимся.
Он положил трубку и посмотрел на Машу.
—Это был Дима. Муж Ирины. Он хочет встретиться. Говорит, что ему есть что нам сказать.
— Зачем? — с недоверием спросила Маша. — Чтобы еще раз от лица семьи объявить нам, какие мы неблагодарные?
— Не знаю, — честно признался Алексей. — Но в его голосе было… странное напряжение. Он сказал: «Нам есть о чем поговорить. Наши интересы совпадают».
Встретились в тихом кафе на следующий день. Дмитрий пришел один. Он выглядел уставшим и постаревшим, совсем не таким, каким они его привыкли видеть на семейных праздниках — всегда слегка ироничным и спокойным.
Он молча пожал руки, сел и сразу перешел к делу.
—Я знаю про ваш разговор с Галиной. Ирина мне все пересказала. В красках. — Он горько усмехнулся. — Вы не поверите, но я вас прекрасно понимаю.
Алексей и Маша переглянулись.
—В каком смысле? — осторожно спросил Алексей.
— В прямом. Меня тоже «развели» на деньги. Только полгода назад. — Дмитрий тяжело вздохнул. — Галина Ивановна подошла ко мне с историей, что ей срочно нужна операция, денег не хватает, Ирина не знает, не хочет ее расстраивать. Умоляла никому не говорить. Я, как дурак, перевел ей полмиллиона. Своих кровных. Деньги, которые откладывал на новую машину.
Маша ахнула, а Алексей смотрел на Дмитрия с растущим изумлением.
—Но… операция?
—Какая операция! — Дмитрий с силой поставил на стол свою чашку. — Через две недели после моего перевода эта самая «умирающая» женщина сделала их с Ириной шикарный ремонт в спальне. А когда я спросил, откуда деньги, мне Ирина, твоя сестра, Алексей, закатила истерику. Сказала, что это я должен радоваться, что могу помочь ее матери, а не счеты предъявлять. А Галина Ивановна посмотрела на меня так, будто я говно на подошве принес, и сказала: «Димочка, не упрощай. Это семейные дела».
В кафе на несколько секунд воцарилась тишина. Алексей медленно покачал головой.
—Я… я не знал. Она и тебя…
— Она всех, кто в зоне досягаемости, — мрачно заключил Дмитрий. — Я сначала думал, ты, Алексей, в доле с ними. Что вы все такая дружная банда. Но когда Ирина примчалась домой после вашего скандала, с визгом рассказывая, как ты «предал семью» и требуя расписку, я все понял. Вы — такие же жертвы.
Он посмотрел прямо на Алексея.
—У тебя есть запись, где она признает долг?
—Есть, — кивнул Алексей. — И расписка.
—А у меня, — Дмитрий достал из внутреннего кармана телефон, — есть вот это.
Он включил запись. Раздался его голос, спокойный: «Галина Ивановна, как ваше здоровье? После той операции?». И голос свекрови, бодрый и довольный: «Да что вы, Дима, какая операция? Я здорова, как бык! Спасибо вам за ту помощь, вы не представляете, как мне было тяжело, но сейчас все просто замечательно!».
— Я подловил ее на днях, когда Ирины не было дома, — пояснил Дмитрий, выключая запись. — Думаю, вместе у нас больше шансов. Один сын, требующий долг по расписке, — это одно. А когда к нему присоединяется еще и зять, которого кинули на крупную сумму по тому же сценарию, и у которого тоже есть доказательства, — это уже система. Это уже не «сынок неблагодарный», а настоящая угроза.
Алексей смотрел то на Дмитрия, то на Машу. В его глазах загорелся новый, решительный огонь. Он протянул руку Дмитрию через стол.
—Договорились. Идем вместе.
Маша впервые за последние месяцы почувствовала, как по ее телу разливается настоящее, живое тепло надежды. Она смотрела на этих двух таких разных мужчин, которых свела вместе общая беда, и понимала — они перестали быть жертвами. Они стали силой.
— Что будем делать? — тихо спросила она.
Алексей и Дмитрий переглянулись.
—Предъявим ультиматум, — твердо сказал Алексей. — Все вместе. Не вернет деньги в оговоренный срок — идем с нашими доказательствами не только в суд, но и ко всем общим знакомым, в семейный чат, чтобы все знали, на что способна эта «хранительница семейного очага». Пусть выбор делает сама.
Они вышли из кафе, и холодный осенний воздух уже не казался таким враждебным. У них был план. И, что важнее всего, у них наконец-то появился союзник. Война из партизанской начинала превращаться в наступление.
