Моя младшая сестра Лена беременна. От моего бывшего, с которым мы были вместе пять лет. Теперь наш дом — это поле ледяной войны, где каждый взгляд — выстрел. Мать на моей стороне, а я жажду справедливости. По крайней мере, я так думала, пока один разговор не заставил меня понять, что самый главный предатель в этой истории — это я сама.
***
Утро в нашем доме начинается не с кофе, а со звуков рвоты из ванной. Это Лена. Моя младшая, любимая сестрёнка, которую теперь я ненавижу так сильно, что сводит скулы.
Я сижу на кухне, тупо глядя в чашку с остывшим чаем. Слышу, как щелкает замок, и через секунду на кухню вплывает она. Бледная, с кругами под глазами, но с упрямо поджатыми губами. Живота еще не видно, но я вижу его везде. Он мерещится мне в ее свободных футболках, в том, как осторожно она садится на стул.
— Доброе утро, — цедит она, не глядя на меня.
Я молчу. Какое к черту доброе утро? Ты носишь ребенка от мужчины, которому я собиралась посвятить жизнь. Которому выбирала обручальные кольца в каталоге, пока он уже крутил с тобой роман за моей спиной.
— Кать, мы не можем вечно молчать, — голос у нее дрожит. — Мы живем в одной квартире.
— Можем, — отрезаю я. — Просто представь, что я умерла. Для меня ты умерла в тот день, когда пришла с этим своим… известием.
Лена вздрагивает, как от пощечины. В глазах блестят слезы. Раньше бы я бросилась ее утешать, обнимать, говорить, что все будет хорошо. Теперь я чувствую только злорадное удовлетворение. Получай. Это лишь малая часть той боли, что ты причинила мне.
В кухню заходит мама, Валентина Петровна. Она смотрит на Лену с ледяным презрением, потом подходит ко мне и кладет руку на плечо.
— Катенька, дочка, не обращай внимания. Пусть сидит. Ей еще ответ за все держать.
— Мама, не надо, — шепчет Лена.
— А что не надо? — взвивается мама. — Правду говорить не надо? В глаза сестре смотреть не стыдно? Пять лет! Пять лет Катя с Андреем душа в душу жили! Планы строили! А ты что? Влезла, разрушила!
Лена молча встает и уходит в свою комнату. Хлопает дверь. Мама садится напротив меня и тяжело вздыхает.
— Не переживай. Пусть поживет у своего Андрюши, посмотрим, надолго ли их хватит. Без квартиры, без поддержки. Быстро на коленях приползет прощения просить.
Я смотрю на маму и киваю. Да, так будет справедливо. Они должны заплатить за мое разбитое сердце, за мои растоптанные мечты. За пять лет, выброшенных в пустоту. И я сделаю все, чтобы их жизнь превратилась в ад. Такой же, какой они устроили мне.
***
Дни превратились в тягучую, звенящую от напряжения пытку. Мы с Леной существуем в параллельных вселенных, хотя делим шестьдесят квадратных метров. Если я иду на кухню, она выходит. Если она смотрит телевизор в гостиной, я запираюсь в своей комнате.
Мама активно поддерживает режим блокады. Готовит только на двоих, демонстративно убирая кастрюлю в холодильник, когда Лена появляется на пороге кухни.
— Сама себе готовь, милочка. Ты теперь взрослая, самостоятельная. Умеешь чужих мужиков из семьи уводить, умей и борщ сварить.
Лена молча достает из шкафчика пачку гречки. Руки у нее трясутся. Я наблюдаю за ней из дверного проема, и во мне борются два чувства: мстительное удовлетворение и укол чего-то похожего на жалость. Я гоню его прочь. Она не заслуживает жалости.
Вечером звонит Андрей. Я вижу его имя на экране Лениного телефона, который она оставила на столе. Сердце делает кульбит. Рука сама тянется схватить трубку и высказать ему все. Но я сдерживаюсь.
Лена выбегает из комнаты, хватает телефон и шепчет:
— Я перезвоню.
Она смотрит на меня с вызовом, будто ждет реакции. Я лишь криво усмехаюсь.
— Что, боишься, что я услышу ваше воркование? Не переживай. Меня тошнит от одного твоего вида, а от его голоса, боюсь, и вовсе вывернет.
— Катя, ты жестокая, — шепчет она.
— Я? Жестокая? — я начинаю смеяться, и смех этот похож на лай. — Ты говоришь мне о жестокости? Ты, которая спала с парнем своей сестры? Ты, которая пришла и с улыбочкой заявила: «Катюш, у нас будет ребенок»?
Я подхожу к ней вплотную, смотрю ей в глаза. Она ниже меня ростом, хрупкая. Сейчас она кажется совсем ребенком.
— Ты хоть понимаешь, что ты сделала? Ты не просто украла у меня мужчину. Ты украла мою будущую жизнь. Нашу квартиру, которую мы собирались покупать в ипотеку. Наших будущих детей, имена которым я уже придумала. Ты все это сожгла!
— Я не крала его! — вдруг выкрикивает она. — Он сам ушел от тебя! За месяц до того, как мы начали встречаться! Он сказал, что устал!
— Устал? — я опешила. — Что ты несешь? Он не уходил от меня.
— Он ушел, Катя! Просто ты не хотела этого замечать! Он говорил, что ты его не слышишь, что ты живешь в своем выдуманном мире, где все распланировано на десять лет вперед! А его самого в этом плане нет, есть только функция «муж»!
Я стою как громом пораженная. Что за бред? Андрей любил меня. Он носил меня на руках. Да, в последнее время он был немного отстраненным, но я списывала это на усталость на работе. Неужели… неужели это правда?
***
Слова Лены ядовитым шипом засели в голове. Я пыталась их выкинуть, убедить себя, что это ложь, жалкая попытка оправдаться. Но они возвращались снова и снова, заставляя прокручивать последние месяцы с Андреем.
Он действительно стал тише. Реже обнимал. На мои восторженные рассказы о том, какую плитку мы выберем для ванной в нашей будущей квартире, он отвечал односложно. Я думала — устал. А он, получается, уже мысленно уходил?
Решимость пришла внезапно. Я больше не могла сидеть в этом болоте догадок. Я должна была услышать это от него.
Я подкараулила его у подъезда, когда он приехал за Леной, чтобы отвезти ее к врачу. Он вышел из машины, и я шагнула ему навстречу. Андрей вздрогнул, увидев меня.
— Катя? Что ты здесь делаешь?
— Поговорить хочу. Всего пять минут.
Он посмотрел на окна нашей квартиры, потом на меня. Вздохнул.
— Хорошо. Пять минут.
Мы отошли к детской площадке. Я смотрела на его такое знакомое и одновременно чужое лицо и не знала, с чего начать.
— Это правда? — наконец выдавила я. — То, что Лена сказала? Что ты ушел от меня еще до того, как все у вас началось?
Андрей отвел взгляд.
— Кать, я не хотел, чтобы так вышло…
— Просто ответь! Правда или нет?
— Правда, — тихо сказал он. — Я пытался с тобой поговорить. Несколько раз. Но ты не слышала. Ты была так увлечена планом нашей идеальной жизни… Свадьба в августе, ипотека на двушку в новом районе, через два года — первенец. Ты все расписала, как бизнес-проект.
— А что в этом плохого? — возмутилась я. — Все нормальные люди так живут! Строят планы, стремятся к чему-то!
— В этом нет ничего плохого, — он посмотрел мне прямо в глаза, и я поежилась от холода в его взгляде. — Плохо то, что в этом проекте не было меня. И тебя настоящей тоже. Были только социальные ожидания. Ты не спрашивала, чего хочу я. Ты не спрашивала, чего хочешь ты сама. Ты просто выполняла программу.
Он помолчал, а потом добавил фразу, которая стала для меня контрольным выстрелом.
— Скажи честно, Катя. Ты когда-нибудь по-настоящему хотела детей? Или это был просто следующий обязательный пункт в твоем списке после «выйти замуж»?
Я открыла рот, чтобы возмущенно закричать, что это неправда. Но слова застряли в горле. Из подъезда вышла Лена. Увидев нас, она замерла. Андрей подошел к ней, осторожно взял под руку и повел к машине.
А я осталась стоять у песочницы, оглушенная его последним вопросом. Он звучал в моей голове снова и снова, безжалостно срывая все покровы. Хотела ли я детей? По-настоящему?
***
После разговора с Андреем мир перевернулся. Я заперлась в своей комнате и впервые за все это время перестала чувствовать праведный гнев. Вместо него пришла оглушающая пустота и растерянность.
Я пыталась вспомнить. Вот мы с подругами обсуждаем, кто когда родит. Я с умным видом заявляю, что «сначала карьера и квартира, а потом уже дети, годам к тридцати». Вот мы с Андреем смотрим на милого малыша в коляске, и я говорю: «Смотри, какой хорошенький. У нас тоже такой будет. Мальчик». Но что я чувствовала в эти моменты?
Я чувствовала, что говорю правильные вещи. Что соответствую образу успешной, целеустремленной девушки, у которой все под контролем. Образу, который я сама себе придумала и которому отчаянно пыталась следовать.
Стук в дверь вывел меня из оцепенения. Это была мама.
— Катюш, ты чего заперлась? Выходи, я пирог испекла, твой любимый.
Я молча открыла дверь. Мама зашла, села на край кровати.
— Что сказал этот подлец? — сразу перешла она к делу. — Оправдывался, небось? Говорил, что бес попутал?
— Он сказал, что я никогда не хотела детей, — глухо ответила я.
Мама нахмурилась.
— Что за чушь он несет? Конечно, хотела. Все нормальные женщины хотят детей. Это наше предназначение.
— А если я ненормальная? — тихо спросила я. — Мам, а ты… ты хотела меня и Лену? Или так было надо?
Мама опешила. Она посмотрела на меня так, будто я сказала что-то кощунственное.
— Что за вопросы, Катерина? Конечно, хотела! Отец ваш так радовался… Времена были другие. Женщина без детей — это… ну, ты понимаешь. Пустоцвет.
И тут я поняла. Мама жила по той же программе. И меня учила жить так же. Не слушать себя, а делать так, «как надо», «как у всех».
В этот момент из коридора донесся сдавленный плач. Мы с мамой переглянулись и вышли. Лена сидела на полу у входной двери, рядом стояла собранная спортивная сумка. Она плакала, закрыв лицо руками.
— Ты куда собралась? — ледяным тоном спросила мама. — Решила все-таки съехать к своему хахалю? Ну и скатертью дорога!
— Я не могу здесь больше, — всхлипывала Лена. — Я не могу… Мама, ты каждый день меня проклинаешь. Катя ненавидит. Я лучше на вокзал пойду, чем так жить.
— На вокзал? — взвилась мама. — С животом? Чтобы весь дом на нас пальцем показывал? Мало нам позора, так ты еще решила добавить? А ну-ка, встала и пошла в свою комнату! Никуда ты не пойдешь! Сиди и думай, как сестре жизнь искалечила!
Мама схватила Лену за руку, пытаясь поднять. Лена отшатнулась, и ее лицо исказилось от боли и отчаяния. И в эту секунду во мне что-то щелкнуло.
***
Я смотрела на рыдающую сестру на полу, на мать с перекошенным от гнева лицом, и вся моя выстроенная картина мира рухнула окончательно.
Я видела не предательницу. Я видела затравленную, напуганную девчонку. Мою младшую сестренку Ленку, которой я в детстве завязывала бантики и отгоняла от нее дворовых хулиганов. И сейчас главным хулиганом для нее была я. И наша мать.
Вопрос Андрея, слова мамы про «предназначение», Ленины слезы — все это сложилось в одну оглушительную, безжалостную правду.
Я не любила Андрея. Не по-настоящему. Я любила статус, который он мне давал. Он был «правильным» парнем: симпатичный, с хорошей работой, из приличной семьи. Идеальный кандидат для выполнения пункта «замужество».
Я не хотела от него детей. Я хотела поставить галочку в списке «рождение ребенка». Я боролась не за потерянную любовь и разбитое сердце. Я боролась за свой разрушенный бизнес-план под названием «Моя жизнь».
Я добивалась не справедливости. Я добивалась наказания для тех, кто посмел пойти против моего сценария. Лена и Андрей не украли мое счастье. Они просто показали мне, что его никогда и не было. Была лишь красивая витрина, за которой — пустота.
Я мстила сестре за то, что она оказалась смелее меня. Она позволила себе просто любить. Без планов, без оглядки на «как надо». Она выбрала человека, а не функцию. И сейчас она была готова уйти на улицу с ребенком под сердцем, лишь бы сбежать из этого ада, который я для нее устроила.
Какой же жалкой и мелочной я сама себе показалась в этот момент. Моя великая трагедия, моя вселенская боль — все это оказалось пшиком. Эгоизмом чистой воды. Я оплакивала не любовь, а рухнувшие декорации.
Я подошла к маме, которая все еще пыталась отчитывать Лену. Я посмотрела на ее искаженное злобой лицо и увидела в нем свое отражение. Та же слепая уверенность в своей правоте. Та же жестокость, прикрытая маской добродетели.
И я поняла, что больше так не могу. Хватит. Эта война должна закончиться. И закончить ее должна я.
***
— Мама, прекрати, — мой голос прозвучал на удивление твердо и спокойно.
Мама обернулась, не выпуская Ленину руку.
— Не лезь, Катя! Я сама с ней разберусь!
— Отпусти ее, — я подошла и мягко, но настойчиво разжала мамины пальцы. Лена удивленно посмотрела на меня снизу вверх, ее лицо было мокрым от слез. — Стой. Никуда ты не пойдешь.
Я помогла Лене подняться. Она смотрела на меня с недоверием и страхом, ожидая нового удара.
— Иди в комнату. Сделай себе чаю, — сказала я ей. Она, все еще не веря, кивнула и шмыгнула в свою комнату.
Я повернулась к маме. Она смотрела на меня, ничего не понимая.
— Катя, что это значит? Ты решила простить эту…
— Мама, сядь, — я указала на стул. — Нам нужно поговорить.
Мы прошли на кухню. Мама села, всем своим видом выражая возмущение.
— Я не понимаю твоего поведения. Ты должна была выгнать ее!
— Нет, — я села напротив.
Мама ошарашенно захлопала глазами.
— Что ты несешь?
И я начала говорить. Спокойно, без крика. О том, что Андрей был прав. О том, что я никогда не любила его. Что я не хотела детей. Что вся моя «любовь» и мои «страдания» — это всего лишь злость из-за нарушенных планов.
— Я не за него боролась, мам. Я за статус боролась. За картинку «успешной жизни». А Лена… она просто полюбила. И он полюбил ее. Такую, какая она есть. А не ту, которую я из себя строила.
Мама молчала, и я видела, как на ее лице неверие сменяется гневом, а потом — растерянностью.
— Как это… не хотела детей? — прошептала она. — Ты же всегда говорила…
— Я говорила то, что ты хотела слышать! То, что все вокруг говорят! Потому что так «правильно»! А на самом деле, мысль о беременности и пеленках вызывала у меня панику. Я гнала ее. Я думала, что стерпится-слюбится. Что все так живут.
Я перевела дух. Сказать это вслух было одновременно страшно и невероятно легко. Будто я сняла с себя тяжеленный рюкзак с камнями, который тащила много лет.
— Это я виновата, мам. Я обманывала Андрея, обманывала Лену, но хуже всего — я обманывала саму себя. Я превратила жизнь сестры в кошмар из-за своего эгоизма. Она ни в чем не виновата.
Мама смотрела на меня, и в ее глазах стояли слезы.
— Дочка… Катенька… Что же это…
— Это правда, мама. Вот и все. И теперь мы будем жить по-другому. Лена останется здесь. И мы ей поможем. Мы же семья.
Я впервые за долгие недели произнесла это слово без ненависти. И оно прозвучало правильно.
***
Прошло два месяца. Лед в нашей квартире медленно, со скрипом, но начал таять. Не могу сказать, что мы с Леной тут же бросились друг другу в объятия и стали лучшими подругами. Старые обиды так быстро не уходят.
Но мы начали разговаривать. Сначала на бытовые темы: «Тебе что-нибудь купить в магазине?», «Не видела мои ключи?». Потом — больше. Однажды вечером я зашла к ней в комнату. Она сидела и читала книгу о развитии младенцев.
— Что, уже готовимся? — улыбнулась я.
Она вздрогнула, потом тоже улыбнулась в ответ.
— Ага. Страшновато.
— Справишься, — сказала я, присаживаясь на край ее кровати. — Ты сильная.
Мы проговорили почти до полуночи. О ее страхах, об Андрее, о будущем. Я рассказала ей, что уволилась со своей нелюбимой офисной работы и записалась на курсы ландшафтного дизайна — я с детства любила возиться с цветами, но считала это «несерьезным» занятием.
Лена слушала меня, и в ее взгляде я больше не видела страха. Только тепло и немного грусти.
— Мне так жаль, Кать, что все так вышло, — тихо сказала она.
— Мне тоже, — честно ответила я. — Но, может, так было нужно. Чтобы я наконец поняла, чего хочу от жизни на самом деле. А не то, что прописано в чужом сценарии.
С мамой было сложнее. Она приняла новую реальность, но ее мир, построенный на «правилах» и «устоях», дал трещину. Она стала тише, задумчивее. Иногда я видела, как она украдкой гладит Ленин уже заметно округлившийся живот, пока та спит. Думаю, ей тоже нужно время.
Андрей теперь приходит к нам в гости открыто. Я здороваюсь с ним спокойно, без ненависти. Иногда, глядя на него и Лену — на то, как он заботливо поправляет ей плед, как они смеются над чем-то своим, — я чувствую легкий укол. Но это уже не боль обманутой женщины. Это скорее ностальгия по несбывшейся картинке. И я понимаю, что эта картинка была нарисована не мной.
На днях я сидела на кухне и рисовала эскиз альпийской горки для своего дипломного проекта. В комнату вошла Лена. Она молча поставила передо мной чашку моего любимого чая с бергамотом и тарелку с пирогом, который испекла мама.
Она ничего не сказала. Просто улыбнулась и ушла. А я посмотрела на чашку, на свой эскиз, и впервые за много лет почувствовала себя на своем месте. Не в рамках чужого плана, а в своей собственной, еще не до конца понятной, но честной жизни. И это было настоящее счастье.
Как вы считаете, была ли Катя изначально жертвой обстоятельств, или она сама спровоцировала всю эту драму своим поведением и отношением к жизни?
