— А это куда? — голос Тамары Васильевны, сухой и деловитый, прозвучал прямо над ухом Алины.
Алина вздрогнула, едва не уронив стопку идеально выглаженных пеленок. Она обернулась. Свекровь стояла в дверях детской, держа в руках объемный клетчатый баул, из тех, с которыми в девяностые ездили челноки. Именно с таким ее муж, Кирилл, когда-то возил картошку с дачи.
— Здравствуйте, Тамара Васильевна. А вы разве?.. Кирилл не говорил, что вы приедете.
Свекровь поджала тонкие, будто выцветшие губы и прошла в комнату, оглядывая ее хозяйским взглядом. Ее глаза, маленькие и пронзительные, как у птицы, задержались на новой детской кроватке, на комоде с пеленальным столиком, на мобиле с пастельными фигурками животных. Во взгляде не было ни капли умиления, только строгая оценка.
— А я должна записываться на прием, чтобы увидеть родную внучку? — она поставила баул на пол с глухим стуком. — Кирюша на работе, вот я и решила заехать, помочь. Вижу, ты тут совсем зашиваешься.
Алина промолчала, с силой сжимая в руках теплую ткань. «Зашиваюсь» — это было не то слово. Она не спала толком уже три недели, с тех пор как родилась Машенька. Тело ломило, голова была ватной, а единственным желанием было провалиться в сон хотя бы на пару часов. Но она справлялась. Сама. Ей не нужна была такая «помощь».
Тамара Васильевна тем временем сноровисто расстегнула молнию на бауле. В нос Алине ударил специфический запах — смесь нафталина и чего-то неуловимо чужого. Свекровь начала извлекать из недр сумки детские вещи: ползунки, распашонки, чепчики. Вещи были чистыми, но явно не новыми. Цвета поблекли от стирок, на некоторых виднелись крошечные, почти незаметные штопки.
— Вот, — с удовлетворением в голосе произнесла она, встряхивая крошечный комбинезончик в горошек. — Света отдала. От ее двойняшек осталось. Качество — на века, не то что нынешнее китайское барахло. А главное — зачем деньги на ветер выбрасывать? Ребенок из этого через два месяца вырастет.
Она протянула комбинезон Алине. Алина на него смотрела и не могла заставить себя протянуть руку. Она видела не милую детскую одежку, а призрак своего собственного детства. Постоянные обноски за старшей двоюродной сестрой. Вечно слишком длинные рукава, которые приходилось подворачивать. Чужой запах. Вечное чувство, что ты — второй сорт, которому не положено ничего нового, своего. Она поклялась себе, что у ее ребенка все будет иначе.
— Спасибо, Тамара Васильевна, — стараясь, чтобы голос не дрожал, произнесла Алина. — Но не стоило беспокоиться. Мы уже все купили для Машеньки.
Свекровь замерла с протянутой рукой. Ее лицо, и без того строгое, окаменело.
— Купили? — переспросила она ледяным тоном. — Все? И сколько же денег вы вбухали в эти тряпки? Кирилл мне жаловался, что вы ипотеку взяли на эту квартиру. Лишние деньги появились?
— Это не лишние деньги. Это для нашей дочери, — тихо, но твердо ответила Алина. Она обошла свекровь и положила пеленки в комод, демонстративно открыв ящик, доверху набитый новыми, еще пахнущими магазином вещами. Маленькие боди, штанишки, носочки — все было подобрано с такой любовью.
Тамара Васильевна заглянула в ящик, и ее губы скривились в презрительной усмешке.
— Транжирство, — отрезала она. — Глупое, бессмысленное транжирство. В наше время за такие вещи удавиться готовы были. А вы нос воротите.
Она с каким-то ожесточением запихнула комбинезончик обратно в баул и застегнула молнию.
— Ну, раз моя помощь не нужна, сиди тут сама со своими новыми тряпками. Посмотрим, как ты запоешь через полгода, когда деньги кончатся.
Она развернулась и, не прощаясь, вышла из квартиры, громко хлопнув дверью. Алина осталась стоять посреди детской. Из соседней комнаты послышался кряхтящий звук — просыпалась Машенька. Алина глубоко вздохнула, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Это было только начало. Она это знала.
Вечером, когда Кирилл вернулся с работы, он был хмурым. Он молча поужинал, пока Алина качала на руках дочку, и только потом заговорил.
— Мать звонила, — сказал он, глядя куда-то в стену. — Обиделась. Говорит, ты ее выставила.
Алина напряглась.
— Я ее не выставляла, Кирилл. Она привезла целый баул старых вещей от детей Светы и требовала, чтобы я это надела на Машу. Я отказалась. Вежливо.
— Алин, ну ты же знаешь маму. Она не со зла. Она человек старой закалки, для нее экономия — это святое. Она просто хотела как лучше.
— Как лучше для кого? — Алина повысила голос, но тут же осеклась, посмотрев на спящую дочь. Она перешла на злой шепот. — Для нее? Чтобы она почувствовала свою значимость? Кирилл, я не хочу, чтобы моя дочь донашивала за кем-то вещи. У меня все детство прошло в обносках. Я ненавидела это! Я хочу, чтобы у Маши все было свое, понимаешь? Свое!
Кирилл устало потер переносицу. Он был высоким, плечистым, обычно спокойным и уверенным в себе, но сейчас выглядел потерянным. Он оказался между двух огней, и это было для него в новинку.
— Я понимаю, — тихо сказал он. — Правда, понимаю. Но и ты ее пойми. Она выросла в другое время. Для нее отдать хорошие вещи — это жест заботы. А отказ — это оскорбление.
— Тогда пусть не заботится таким образом! — отрезала Алина. — Это наша дочь. И мы будем решать, что ей носить.
— Ладно, — вздохнул Кирилл. — Я поговорю с ней еще раз. Постараюсь объяснить. Только, пожалуйста, в следующий раз будь с ней помягче. Она все-таки моя мать.
Алина ничего не ответила. Она уткнулась лицом в макушку дочки, вдыхая сладкий младенческий запах. Она знала, что «помягче» не получится. С такими людьми, как Тамара Васильевна, мягкость воспринималась как слабость.
Следующие пару недель прошли в относительном затишье. Свекровь не звонила и не приезжала. Алина почти начала надеяться, что инцидент исчерпан. Они с Кириллом и Машенькой жили в своем маленьком, уютном мире. Кирилл оказался прекрасным отцом: вставал по ночам, менял подгузники, часами гулял с коляской, чтобы Алина могла отдохнуть. В эти моменты она чувствовала себя абсолютно счастливой и защищенной.
Но иллюзия рухнула в одно воскресенье. Они были приглашены к свекрови на обед. «Семейный сбор, — как сказал Кирилл. — Света с мужем и детьми тоже будут. Надо ехать. Неудобно».
Алина ехать не хотела. У нее было дурное предчувствие. Она тщательно одела Машеньку во все новое: нарядное платьице персикового цвета, белые колготки и крошечные туфельки. «Как куколка», — с нежностью сказал Кирилл, забирая у нее дочь.
Квартира Тамары Васильевны встретила их запахом жареной курицы и какой-то звенящей напряженностью. Света, сестра Кирилла, встретила их с натянутой улыбкой. Ее двойняшки, шумные и непоседливые мальчишки лет пяти, тут же попытались потрогать Машеньку, но Алина крепко прижала дочь к себе.
Тамара Васильевна вышла из кухни, вытирая руки о фартук. Она окинула Машеньку быстрым взглядом.
— Нарядились, — процедила она. — На выставку собрались? Ну, проходите, чего в дверях стоять.
За столом разговор не клеился. Муж Светы, молчаливый мужчина с усталым лицом, говорил с Кириллом о машинах. Света пыталась расспрашивать Алину про режим дня и кормление, но делала это с таким видом, будто заранее знала все ответы. Тамара Васильевна в основном молчала, но Алина чувствовала на себе ее тяжелый, осуждающий взгляд.
После обеда, когда мужчины ушли курить на балкон, а дети смотрели мультики, Тамара Васильевна подошла к Алине.
— Пойдем, — сказала она тоном, не терпящим возражений. — Я тебе кое-что покажу.
Она привела ее в свою спальню и открыла дверцу старого, пахнущего лаком шифоньера. На полке лежал тот самый клетчатый баул. Алина похолодела.
— Я тут еще перебрала, — будничным голосом сообщила свекровь. — Тут почти все новое, Света даже надеть не успела, выросли. Посмотри, какой костюмчик. Утепленный. На осень вам не придется тратиться.
Она снова начала выкладывать вещи. На этот раз это были не просто распашонки, а комбинезоны, теплые кофты, шапки. Все было хорошего качества, но… чужое.
Алина смотрела на это с каким-то отстраненным ужасом. Она не понимала. Это было какое-то наваждение, изощренная форма издевательства.
— Тамара Васильевна, — начала она, стараясь говорить спокойно. — Я же вам уже говорила. Нам ничего не нужно. Спасибо.
Свекровь подняла на нее глаза. В них не было злости. В них было что-то похуже — холодное, непреклонное упрямство.
— А я тебе еще раз говорю: не дури, — отчеканила она. — Деньги не на деревьях растут. Кирилл один работает, ты в декрете. Думаешь, легко ему? Он мне не жалуется, он парень такой, но я-то вижу. А ты вместо того, чтобы мужу помочь, бюджет сэкономить, выпендриваешься.
И тут в комнату зашла Света. Она увидела эту сцену и тяжело вздохнула.
— Мам, ну может, не надо? — неуверенно сказала она. — Алина сама разберется.
— А ты не лезь! — рявкнула на нее Тамара Васильевна. — Это и тебя касается! Ты вещи отдаешь, а она нос воротит! Будто твои дети в грязи росли!
— Я так не считаю! — голос Алины зазвенел. — Я просто хочу для своего ребенка своего. Нового. Это что, преступление?
И тут свекровь сделала то, чего Алина никак не ожидала. Она схватила Машеньку, которая до этого мирно спала на руках у матери. Алина вскрикнула от неожиданности.
— Вот и примерим! — с мстительным блеском в глазах заявила Тамара Васильевна. — Посмотрим, какая разница!
Она быстро, по-деловому, начала стаскивать с Машеньки нарядное платьице. Ребенок проснулся и испуганно захныкал.
В этот момент у Алины внутри что-то оборвалось. Весь ее страх, усталость и сдерживаемое раздражение слились в один яростный, обжигающий импульс.
— Не смейте! — закричала она, бросаясь к свекрови и выхватывая у нее дочь. Машенька тут же залилась громким плачем.
Алина прижала к себе испуганного, кричащего ребенка, развернулась к окаменевшей свекрови и, глядя ей прямо в глаза, произнесла слова, которые уже давно вертелись у нее на языке.
— Наша дочь не будет носить обноски за вашими старшими детьми! Никогда! Вы меня слышите?
В комнате повисла оглушительная тишина, которую нарушал только плач Машеньки. Тамара Васильевна смотрела на Алину так, будто видела ее впервые. Ее лицо стало пепельно-серым. Света прикрыла рот рукой.
В дверях появился Кирилл, привлеченный криками. Он посмотрел на плачущую дочь, на бледное, искаженное гневом лицо Алины, на застывшую, как изваяние, мать.
— Что здесь происходит? — тихо спросил он.
— Мы уходим, — отрезала Алина, не глядя на него. Она протиснулась мимо мужа и пошла в прихожую. Она действовала как автомат: надела на себя куртку, сунула ноги в ботинки, продолжая прижимать к себе рыдающую дочь.
Кирилл догнал ее уже у двери.
— Алина, подожди! Да что случилось?
— Спроси у своей матери! — бросила она через плечо и вышла на лестничную клетку.
Всю дорогу домой она молчала, глядя в окно. Машенька, измученная плачем, уснула у нее на руках. Кирилл тоже молчал, только крепко стискивал руль. Уже в квартире, когда Алина уложила дочь в кроватку, он подошел и осторожно обнял ее за плечи.
— Расскажи, — попросил он.
И она рассказала. Все. Про баул в детской. Про унизительный разговор. Про то, как свекровь силой пыталась переодеть Машеньку. Пока она говорила, Кирилл мрачнел все сильнее. Когда она закончила, он долго молчал, глядя в одну точку.
— Я поговорю с ней, — наконец сказал он. Голос у него был глухой и жесткий. — Я все решу.
— Не надо с ней говорить, Кирилл. Бесполезно, — устало сказала Алина. — Она не поймет. Она никогда не поймет. Я просто больше не хочу ее видеть. И не хочу, чтобы она видела Машу.
— Алина, это не выход, — покачал он головой. — Она моя мать. И Машина бабушка. Мы не можем просто вычеркнуть ее из жизни. Дай мне один шанс. Я поговорю с ней. Один. По-настоящему.
Он уехал на следующий день после работы. Алина не спрашивала, куда он. Она знала. Весь вечер она ходила по квартире, как в клетке, не находя себе места. Она боялась. Боялась, что Кирилл вернется и скажет, что она должна извиниться. Что она неправа. Что мать — это святое. Она готовилась к худшему.
Кирилл вернулся поздно, около полуночи. Он выглядел измотанным, будто разгружал вагоны. Он молча прошел на кухню, налил себе стакан воды и выпил залпом.
— Ну что? — не выдержала Алина.
Он посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом.
— Я был у нее. Мы говорили три часа.
Он рассказал, что сначала Тамара Васильевна заняла глухую оборону. Обвиняла Алину в высокомерии, неблагодарности, в том, что она настраивает сына против матери. Кричала, что они с жиру бесятся.
— А потом я спросил ее, — Кирилл перевел дух, — я спросил, помнит ли она, как в девяносто третьем отец месяцами не получал зарплату. Помнит ли, как она штопала мои единственные колготки, а мне было стыдно идти в них в детский сад. Помнит, как соседка отдала ей старую Светкину куртку, из которой та выросла, а Света плакала, потому что хотела новую, как у всех девочек в классе.
Алина слушала, затаив дыхание.
— Она замолчала, — продолжал Кирилл. — И я сказал ей: «Мама, ты через все это прошла, чтобы мы жили лучше. Ты работала на двух работах, чтобы у нас все было. Так почему ты сейчас отказываешь своей внучке в том, чего так хотела для нас? В праве на новое платье? В праве не чувствовать себя вторым сортом? Разве не для этого ты так надрывалась? Чтобы мы могли себе это позволить? Твои усилия не прошли даром. Мы можем. И мы хотим. Для нашей дочери. Это не оскорбление твоего прошлого. Это его результат. Лучший результат».
Он замолчал. Алина смотрела на него во все глаза. На своего тихого, спокойного Кирилла. Она и не подозревала, что он может быть таким. Таким мудрым и сильным.
— И что она? — прошептала Алина.
— Она… заплакала, — глухо сказал Кирилл. — Я видел, как она плачет, второй раз в жизни. Первый раз — когда отца хоронили. Она ничего не сказала. Просто сидела и плакала. Когда я уходил, она сказала: «Делайте, как знаете».
После этого разговора все изменилось. И в то же время не изменилось ничего. Тамара Васильевна больше никогда не упоминала про одежду. Она перестала приезжать без предупреждения и не пыталась давать непрошеных советов. Внешне все было почти как прежде. По воскресеньям они иногда ездили к ней на обед, она приезжала к ним на Машин день рождения.
Но что-то ушло. Ушла былая, пусть и неуклюжая, попытка заботы. Ушла иллюзия теплоты. Их отношения превратились в холодный, выверенный ритуал. Тамара Васильевна была вежлива. Даже подчеркнуто вежлива. На праздники она дарила Машеньке дорогие, безупречно новые игрушки в огромных коробках. И каждый раз, вручая подарок, она смотрела на Алину с каким-то странным, непроницаемым выражением. В этом взгляде не было ни тепла, ни прощения. Только ледяное принятие установленных границ.
Однажды, на Машино двухлетие, свекровь привезла огромный кукольный дом. Вручая его Алине, она сказала своим обычным сухим тоном:
— Вот. Чтобы не говорили, что я только старье приношу.
Алина улыбнулась и поблагодарила. Она поймала взгляд Кирилла. Он смотрел на нее с любовью и пониманием. Они победили. Они отстояли свою семью, свои границы. Но в этой победе была горькая нота. Они не смогли починить то, что сломалось. Трещина, пролегшая между ними и Тамарой Васильевной в тот день, осталась навсегда. Они научились жить с ней, обходить ее, делать вид, что ее нет. Но они оба знали, что она никуда не делась. И уже никогда не денется. Они были семьей, но частью этой семьи навсегда стала холодная, вежливая пустота.
