— Ты не мог бы попросить его не курить в туалете? — Вера стояла в дверях спальни, скрестив руки на груди. Голос у нее был тихий, почти безжизненный, но в этой тишине звенела сталь. — Уже второй час ночи, а у меня вся квартира в дыму.
Павел оторвался от экрана телефона, виновато моргнул. Он сидел на краю их супружеской кровати, уже переодетый в пижамные штаны, и вид у него был усталый и затравленный.
— Вер, ну он же на улицу выходил…
— Он выходил два часа назад. А сейчас он заперся в туалете, и оттуда тянет, как из дешевого кабака. И воду не смыл. Опять.
Павел тяжело вздохнул, провел рукой по коротко стриженным волосам.
— Я поговорю с ним. Завтра.
— Завтра? — Вера усмехнулась, но смех получился скрипучим. — А спать мне как сегодня? С открытыми окнами в октябре? Павел, это невыносимо. Твой двоюродный брат живет у нас уже третий месяц. Третий! Он обещал, что это на «пару неделек, пока найду работу и сниму комнату». Где его работа? Где его комната?
— Трудно сейчас с работой, ты же знаешь, — пробормотал он, не поднимая глаз.
— Ему трудно? А мне легко? — голос Веры начал дрожать. — Я прихожу домой после смены, хочу тишины, хочу просто лечь и вытянуть ноги. А что я получаю? Громкую музыку из его ноутбука, гору грязной посуды в раковине, потому что «ой, я забыл», и вот это! — она махнула рукой в сторону коридора, откуда действительно просачивался едкий запах табачного дыма. — Я уже молчу про то, что он постоянно приводит каких-то своих приятелей. Ты помнишь, что было на прошлой неделе? Я открываю холодильник, а там пусто! Потому что Лёня с друзьями решили «посидеть по-мужски». А на какие деньги они сидели? На наши!
— Вера, прекрати. Лёня — мой брат. Родня. Я не могу выгнать его на улицу.
— Он тебе двоюродный, — отрезала она. — И я его не гоню. Я просто хочу знать, когда это закончится. У нас была своя жизнь, свой уклад. А теперь наша квартира превратилась в проходной двор, в бесплатную гостиницу с полным пансионом.
Павел наконец поднял на нее взгляд. В его глазах плескалась такая вселенская усталость, что Вере на мгновение стало его жаль. Он работал на стройке, уходил рано, приходил поздно, и эти домашние баталии выматывали его не меньше, чем ее. Но жалость тут же испарилась, сменившись холодной злостью. Это ведь он привел Лёню в их дом.
— Что ты от меня хочешь? — спросил он глухо.
— Я хочу, чтобы ты с ним поговорил. Жестко. Установил сроки. Неделя. Десять дней. Но не еще один месяц неопределенности.
— Хорошо, — кивнул он. — Я поговорю. Спи.
Вера знала, что этот разговор ни к чему не приведет. Павел был слишком мягким, слишком неконфликтным, когда дело касалось его многочисленной родни. Для них он был Павлушей — успешным городским жителем, который «пробился» и теперь просто обязан помогать остальным. А то, что у Павлуши есть жена со своим мнением и, что самое главное, со своей квартирой, в расчет почему-то не принималось.
Эта двухкомнатная квартира на окраине города досталась Вере от бабушки. Они с Павлом поженились и въехали сюда пять лет назад. Сделали ремонт — не шикарный, но уютный. Каждую вещь, каждую полку, каждый коврик Вера выбирала сама. Это было ее гнездо, ее крепость. Место, где она чувствовала себя в абсолютной безопасности. До недавнего времени.
Лёня, высокий нескладный парень с вечно бегающими глазками и привычкой говорить с напускной развязностью, появился у них на пороге в конце лета. Спортивная сумка через плечо, широкая улыбка и заученная фраза: «Братан, выручай! Из общаги выселили, а до зарплаты еще ого-го. Пустите на пару недель, а?»
Павел, конечно, пустил. Вера тогда промолчала. В самом деле, не выгонять же человека. Но «пару недель» растянулись на месяцы. Лёня якобы искал работу, но большую часть дня валялся на диване в гостиной, который теперь стал его постоянным лежбищем, и смотрел сериалы. От него было много шума, много грязи и ноль пользы.
На следующее утро, когда Вера, невыспавшаяся и злая, зашла на кухню, Лёня уже сидел за столом и с аппетитом уплетал ее овсянку, щедро сдобрив ее вареньем из банки, которую она берегла для особого случая.
— О, Верчик, привет! — бодро сказал он, не отрываясь от тарелки. — Кашка — огонь! Как в детстве у бабушки.
Вера молча налила себе кофе. «Верчик». Ее передернуло. Она ему не «Верчик». Она Вера Андреевна для таких, как он.
— Лёня, — сказала она максимально ровным тоном. — Мы с Павлом вчера говорили. Тебе нужно активнее искать жилье.
Лёня поднял на нее удивленный взгляд.
— Да я ищу, ищу. Просто вариантов нормальных нет. Либо клоповник, либо цену ломят — космос. Я же не могу на первую попавшуюся дыру согласиться. Мне ж условия нужны.
— Условия? — переспросила Вера, чувствуя, как внутри закипает раздражение. — А какие у тебя сейчас условия, позволь спросить? Ты живешь в чужой квартире, ешь чужую еду и даже не считаешь нужным убирать за собой. По-моему, любая комната с кроватью и крышей над головой будет для тебя сейчас лучшим вариантом.
Парень насупился. Обаятельная улыбка сползла с его лица, обнажив что-то неприятное, хищное.
— Слышь, ты чего наезжаешь? Я с братом договаривался, а не с тобой. Пашка не против.
— А я против, — ледяным тоном ответила Вера. — Это и моя квартира тоже. И мое терпение закончилось. Сегодня вечером Павел сообщит тебе дату, когда ты должен будешь съехать.
Она развернулась и вышла из кухни, не допив кофе. Сердце колотилось от собственной смелости и отвращения. Весь день на работе она думала только об этом. Она чувствовала себя захватчицей, которая выгоняет из дома несчастного родственника. Но потом вспоминала запах дыма, гору посуды, пустой холодильник, и решимость возвращалась.
Вечером Павел пришел с работы мрачнее тучи. Он молча поужинал и ушел в комнату. Вера поняла — разговора не было. Она подождала час, потом зашла к нему. Он снова сидел с телефоном, делая вид, что чем-то очень занят.
— Ну? — спросила она.
— Что «ну»? — буркнул он.
— Ты говорил с ним?
Павел вздохнул и отложил телефон.
— Говорил. Он просит еще месяц. Говорит, нашел вариант с работой, но там стажировка неоплачиваемая. Через месяц первая зарплата, и он сразу съедет.
Вера смотрела на мужа и не верила своим ушам.
— Месяц? Еще один месяц? Павел, ты серьезно? Ты веришь в эту чушь про стажировку?
— А что мне делать? — в его голосе появились злые нотки. — Вышвырнуть его? Мать мне тогда всю плешь проест. Она и так звонит через день, спрашивает, как тут Лёнечка устроился.
Ах, вот оно что. Зинаида Петровна. Мама Павла. Женщина властная, привыкшая, что ее слово — закон. Она жила в их родном поселке в ста километрах от города, но ее незримое присутствие ощущалось постоянно. Она не лезла в их быт напрямую, не приезжала с проверками. Ее оружием были телефонные звонки и виртуозные манипуляции. «Павлуша, ну как же так? Это же кровиночка наша!», «Семья на то и семья, чтобы друг дружке помогать».
— Так это из-за мамы? — тихо спросила Вера. — Ты боишься ее расстроить? А меня расстраивать не боишься?
— Вера, это другое! — вскипел он. — Ты не понимаешь! Для нее семья — это святое. Если я Лёню выставлю, это будет скандал на всю родню. Меня никто не поймет.
— А меня кто-нибудь спросил, понимаю ли я? — ее голос сорвался на крик. — Кто-нибудь поинтересовался, хочу ли я делить свою ванную, свою кухню, свою жизнь с посторонним наглым мужиком? Почему твоя мама и твоя родня для тебя важнее, чем я?
— Это неправда! — крикнул он в ответ. — Не передергивай!
Они кричали друг на друга долго, яростно, выплескивая все, что накопилось за эти месяцы. Вера кричала о нарушенных границах, о неуважении, о том, что он ее не защищает. Павел кричал о долге, о семье, о том, что она эгоистка и не хочет войти в его положение.
В разгар ссоры дверь в комнату приоткрылась, и в щель просунулась голова Лёни.
— Ребят, вы чего орете? Помирились бы, что ли, — сказал он с дурацкой ухмылкой. — А то спать мешаете.
Это было последней каплей. Вера посмотрела на него, потом на мужа, и рассмеялась. Страшным, истерическим смехом.
— Вон, — сказала она, перестав смеяться. Голос ее звучал абсолютно спокойно и от этого еще более жутко. — Оба. Вон из моей комнаты.
Павел осекся. Лёня растерянно захлопал глазами и скрылся за дверью.
— Вер, ты чего? — растерянно спросил Павел.
— Я сказала, выйди, — повторила она, глядя в одну точку. — Я хочу побыть одна. В своей комнате. В своей квартире.
В ту ночь она спала на диване в гостиной. Павел остался в спальне. Впервые за пять лет они спали раздельно. Утром они не разговаривали. Вера молча собралась и ушла на работу. Весь день она ощущала внутри ледяную пустоту. Она поняла, что дело не только в Лёне. Дело было в Павле. В его неспособности поставить ее интересы на первое место. В том, что между ее комфортом и одобрением своей семьи он раз за разом выбирал второе.
Когда она вернулась домой, ее ждал сюрприз. На кухне, помимо Лёни, сидела незнакомая женщина лет сорока пяти, с ярко накрашенными губами и усталым лицом.
— О, а вот и хозяюшка! — провозгласил Лёня. — Вер, знакомься, это тетя Галя. Мамина сестра. Она в город по делам приехала, на пару дней. Я сказал, у нас остановится, не в гостинице же ей ночевать.
Вера медленно поставила сумку на пол. Она посмотрела на женщину, которая смущенно улыбалась ей, потом на Лёню, который сиял, как начищенный пятак, гордый своей предприимчивостью. Она ничего не сказала. Просто развернулась и пошла в спальню, где на кровати лежал Павел и смотрел в потолок.
— Это что? — спросила она так тихо, что самой едва было слышно.
— Вера, я не знал, — тут же сел он. — Я пришел, а они уже тут. Лёнька ее привел. Сказал, всего на три дня. Больницы ей тут обойти надо.
— Три дня, — повторила Вера. — Сначала были две недели. Потом месяц. Теперь три дня. А потом что? Приедет еще какой-нибудь троюродный дядя, которому надо «просто перекантоваться»?
Она подошла к шкафу и начала доставать свои вещи, швыряя их на кровать. Кофты, джинсы, белье.
— Ты что делаешь? — испуганно спросил Павел.
— Я? Собираю вещи. Я поживу у подруги. А вы тут живите. Всей вашей дружной семьей. Можешь хоть весь ваш поселок сюда перевезти. Устраивайте коммуну, общежитие, что хотите.
— Вера, постой! Не делай глупостей! — он вскочил, попытался ее обнять, но она оттолкнула его.
— Глупости? Глупость я сделала, когда позволила этому начаться. Когда поверила, что ты на моей стороне. Но ты всегда будешь на их стороне. Потому что они — «семья», а я — так, приложение к квартире.
Она не плакала. Слезы высохли, осталась только выжженная пустыня внутри. Она собрала одну сумку с самым необходимым и пошла к выходу. В коридоре она столкнулась с Лёней.
— Ты куда это намылилась? — с подозрением спросил он.
Вера посмотрела ему прямо в глаза.
— Туда, где нет таких, как ты.
Она хлопнула дверью и быстро, почти бегом, спустилась по лестнице. Только оказавшись на улице, под холодным моросящим дождем, она позволила себе разрыдаться.
Вера прожила у подруги, Светы, неделю. Света, выслушав ее историю, только качала головой и подливала ей чай с коньяком.
— Кошмар. Просто кошмар. И что ты думаешь делать?
— Не знаю, — честно отвечала Вера. — Я не хочу возвращаться. Но и квартиру им оставлять не хочу. Это моя квартира. Бабушкина.
Павел звонил каждый день. Сначала он кричал, обвинял ее в эгоизме и истеричности. Потом начал умолять вернуться. Говорил, что любит ее, что все исправит.
— Тетя Галя уехала, — сообщил он на пятый день. — Я поговорил с Лёней. Он съедет в конце недели. Я нашел ему комнату. Сам заплачу за первый месяц. Вера, вернись, пожалуйста.
— А что будет потом? — спросила она. — Когда твоей маме снова понадобится пристроить кого-то из «кровиночек»? Ты снова выберешь их?
— Нет, — сказал он твердо. — Я все понял. Обещаю.
Она не поверила ему. Но мысль о том, что ее квартира находится в полном распоряжении Лёни, пусть и на несколько дней, была невыносима. В субботу она решила вернуться. Не к Павлу. К себе домой.
Она вошла в квартиру своим ключом. В гостиной было пусто — диван был аккуратно застелен, вещей Лёни не было. В квартире было тихо и чисто. Слишком чисто. Вера прошла на кухню. Павел сидел за столом и пил чай. Он выглядел похудевшим и осунувшимся.
— Ты вернулась, — сказал он, и в его голосе прозвучало облегчение.
— Я вернулась в свой дом, — поправила она. — Где Лёня?
— Съехал. Утром. Я помог ему вещи перевезти.
Они помолчали. Тишина была густой и тяжелой.
— Я маме звонил, — вдруг сказал Павел. — Сказал, что больше никто из родственников у нас жить не будет. Никогда.
— И что она? — спросила Вера без особого интереса.
— Кричала, — криво усмехнулся он. — Сказала, что ты меня против семьи настраиваешь. Что я подкаблучник. Что отца бы своего постыдился.
— А ты что?
— А я сказал, что у меня теперь своя семья. И это ты. И если она не может этого принять, то мы просто будем реже общаться.
Вера посмотрела на него. Он говорил это, глядя ей в глаза, и в его взгляде больше не было вины или усталости. Там была решимость. Может быть, он и правда все понял?
В этот момент у Павла зазвонил телефон. Он посмотрел на экран, и лицо его снова стало напряженным.
— Это мама, — сказал он.
— Не бери, — попросила Вера.
Но он взял.
— Да, мам. Да. Я понимаю. Но я уже все сказал… Нет, это мое решение… Мам, не надо так…
Вера слушала этот обрывок разговора и понимала, что ничего не закончилось. Это была всего лишь выигранная битва, но не война. Зинаида Петровна так просто не отступит. Она будет звонить, давить на жалость, на чувство вины, на сыновний долг. И сколько еще таких звонков выдержит Павел, прежде чем снова сломается?
Он положил трубку и посмотрел на Веру.
— Она просит, чтобы мы приехали на следующих выходных. Всей семьей. Поговорить.
— Мы не поедем, — сказала Вера.
— Вера, может, надо? — с надеждой спросил он. — Может, если ты с ней поговоришь, она поймет?
И тут Вера поняла, что он не понял ничего. Он снова пытался переложить ответственность. Снова искал легкий путь. Он хотел, чтобы она сама объяснилась с его матерью, чтобы она приняла на себя главный удар.
— Нет, Павел, — сказала она медленно и отчетливо, глядя на мужа так, словно видела его впервые. — Это твоя мама. И твоя семья. И если ты хочешь быть со мной, тебе придется научиться решать эти проблемы самому. Без меня. А теперь я хочу, чтобы ты ушел.
— Куда? — не понял он.
— Куда хочешь. К маме. К Лёне в его новую комнату. Просто уйди. Мне нужно подумать. Одной.
Павел смотрел на нее, и в его глазах медленно разгоралось понимание. Не того, в чем он был неправ. А того, что он, кажется, теряет все. Он молча встал, взял куртку и вышел из квартиры.
Вера осталась одна. В своей тихой, чистой квартире. Она села на стул, на котором только что сидел ее муж. На столе стояла его недопитая чашка чая. Впервые за долгие месяцы в ее доме была абсолютная тишина. Но эта тишина не приносила радости. Она давила на уши, заполняла все пространство, и в ней отчетливо слышался оглушительный треск — треск их разрушенной семьи. Она отстояла свою крепость. Но осталась в ней совершенно одна.
