— Люда, это Таня. Говори, что ты натворила.
Таня стояла на перроне Казанского вокзала, среди гула толпы и объявлений дикторов. Она не поехала домой. Злость и растерянность боролись в ней. Она набрала номер подруги сразу, как только вышла из подъезда бывшей свекрови.
— Ой, Танюша! Привет! А что такое? — голос Люды Самойловой был беззаботно-щебечущим. Люда всегда была такой — легкой, порхающей по жизни, обожающей сплетни и светские рауты, насколько они были возможны в её кругу.
— Что такое? Я только что была у своей бывшей. У Маргариты Ивановны. Она чуть не вцепилась мне в горло из-за дачи, а потом помянула тебя. Что ты ей рассказала, Люда?
В трубке повисла тишина. Потом Люда виновато забормотала:
— Ой, Тань… Ты не поверишь! Какая встреча! Я на прошлой неделе была на рынке, ну, на Даниловском, там сейчас так модно, все эти фудкорты… И представляешь, сталкиваюсь нос к носу с ней! С Маргаритой твоей! Выглядит, конечно, как мумия, вся в кружевах… Ну, слово за слово… Она начала жаловаться, какой Женя несчастный, какой он тонко чувствующий, а денег нет…
— Люда, к делу, — жестко прервала её Таня.
— Ну да… И я… Ой, Тань, я же не со зла! Я просто… похвастаться хотела. За тебя! Что ты у меня не простая доярка, а… В общем, я ей брякнула. Про тётку твою из Владивостока. И про квартиру.
Таня закрыла глаза. Ну, конечно. Тётка. Двоюродная сестра её матери, которую Таня видела один раз в жизни, когда ей было лет десять. Бездетная вдова капитана дальнего плавания. Месяц назад Тане пришло извещение от нотариуса. Оказалось, эта тётка, доживавшая свой век в полном одиночестве, отписала ей, единственной кровной родственнице, о которой вспомнила, свою четырехкомнатную квартиру в центре Владивостока. С видом на Золотой Рог.
Таня сама еще толком не осознала, что свалилось ей на голову. Она занималась бумагами, но мыслями была еще вся в коровах и предстоящей зиме. И, конечно, поделилась новостью с Людой. Единственной московской подругой.
— Ты сказала ей, что я наследство получила, — глухо произнесла Таня.
— Ну… да. Сказала, что ты теперь у нас миллионерша! Что у тебя квартира у самого синего моря! Тань, я же как лучше хотела! Чтобы она, гадюка, поняла, кого её сыночек упустил!
Таня горько рассмеялась.
— Поняла, Люда. Она всё поняла. Только по-своему.
Теперь всё встало на свои места. «Солидные покупатели» на шесть соток глины. «Пятьдесят тысяч» за домик. Они прознали про наследство и решили, что Таня теперь купается в деньгах. И что с неё можно и нужно что-то содрать. А дача — это был просто повод. Удобный рычаг, за который можно было потянуть. Они думали, что она, «деревенская дура», теперь, разбогатев, легко отмахнется от старого хлама, кинет им подачку в пятьдесят тысяч, лишь бы отвязались.
— Спасибо, Люда, — сказала Таня и отбила звонок.
Она купила билет на ближайшую электричку. Злость кипела в ней, как молоко на плите. Это было уже не просто мошенничество. Это было оскорбление. Они не просто хотели её обмануть. Они хотели унизить её, воспользовавшись её же удачей, о которой узнали через сплетни.
Она вернулась в деревню поздно вечером. Валя, встречавшая её у ворот фермы, ахнула:
— Тань, на тебе лица нет! Что стряслось?
— Стряслось, Валя, — мрачно ответила Таня. — Мои бывшие родственнички решили, что я им должна. За то, что я есть.
Она вкратце рассказала историю. Валя слушала, и её доброе лицо багровело от гнева.
— Ах, гады! Ах, интеллигенция проклятая! Это ж надо! Узнали, что у тебя деньги, и тут же клешнями своими загребущими… Тань, а что делать-то будешь?
— Работать, — отрезала Таня. — Завтра дойка в пять. А с ними… пусть ждут.
Она решила не звонить им. Ни в тот вечер, ни на следующий день. Она знала этот тип людей. Неопределенность пугает их больше, чем прямой отказ. Пусть понервничают. Пусть посидят в своей пыльной квартире и погадают, что предпримет «огрубевшая деревенщина».
А у неё и правда были дела. Кроме Зорьки, начал прихварывать молодой бычок, Яша. Таня подозревала, что дело в корме, и решила попробовать старый дедовский метод.
— Знаешь, Валь, — говорила она, запаривая в ведре крапиву с отрубями, — моя бабка говорила, что крапива для скотины — первое дело. Она и кровь чистит, и аппетит улучшает. В ней железа больше, чем в этих ваших хвалёных яблоках.
— Это точно, — кивала Валя. — Моя тоже крапивные веники на зиму сушила, козам давала. Говорила, от семи недуг.
Таня несла ведро в телятник, и этот простой, понятный труд успокаивал её. Вот Яша, вот крапива, вот молоко. Это было настоящее. А там, в Москве, — фальшь, пыль и жадность.
Звонок раздался через два дня. Вторник, обед. Таня как раз села за стол с тарелкой горячего борща. Звонил Женя. Голос у него был жалкий и злой одновременно.
— Таня, ну что ты решила? Мы ждем! Маме плохо, у неё давление подскочило!
— Передай Маргарите Ивановне, что от давления хорошо помогает отвар пустырника. И поменьше жадности.
— Как ты можешь! — взвизгнул он. — Мы же тебе по-хорошему предложили! Пятьдесят тысяч!
— Женя, — Таня спокойно отхлебнула борщ. — Давай начистоту. Вы прознали про моё наследство. И решили, что я теперь должна оплатить все ваши счета. Так вот, слушай сюда, экскурсовод по пыльным залам. Ни копейки.
— Но дача! Покупатели ждут!
— А вот с дачей интересно, — Таня усмехнулась. — Я тут справки навела. Оказывается, через ваши Подлипки собираются трассу новую тянуть. Платную. И участки там теперь не по пятьдесят тысяч за сотку, а по пятьдесят тысяч. Долларов. Так что ваши «солидные покупатели» — это, видимо, перекупщики, которые скупают землю за копейки, пока местные не очухались.
На том конце провода воцарилось тяжелое молчание. Было слышно, как Женя судорожно дышит.
— Откуда ты…
— Земля слухами полнится, Жень. В деревне сарафанное радио работает получше вашего интернета. Так вот, мой домик, который «старый» и «щитовой», теперь стоит как чугунный мост. И я его вам не отдам.
— Ты… ты… — задыхался он. — Да мы тебя засудим! Это моя земля!
— А это мой дом, — отрезала Таня. — Незарегистрированная постройка. Самострой. Попробуй, судись. Я его скорее разберу на доски и коровам на подстилки пущу, чем вам отдам.
Она повесила трубку. Борщ остыл, но аппетит у неё только разыгрался.
Развязка наступила в следующие выходные. Они приехали. Сами. В деревню.
Таня как раз выгоняла коров на пастбище. Она увидела, как к её дому подкатило старенькое такси «Рено Логан», и из него, брезгливо морщась от запаха силоса и навоза, вылезла Маргарита Ивановна. Она была в «городском»: в бежевом плаще и туфлях на небольшом каблучке, которые тут же утонули в грязи у ворот. За ней, как тень, выскользнул Женя с портфелем.
— Татьяна! — провозгласила Маргарита Ивановна, пытаясь сохранить достоинство, пока её туфли чавкали в грязи. — Мы приехали решить вопрос цивилизованно!
— Цивилизованно? — Таня оперлась на свой длинный пастуший хлыст. На ней были резиновые сапоги, ватник и платок. — Это как? Опять «на конфеты» привезли?
Коровы, заинтересовавшись новыми людьми, окружили их, с любопытством тычась влажными носами в бежевый плащ. Маргарита Ивановна взвизгнула и отскочила, чуть не упав.
— Убери их! Убери этих… чудовищ! Женя!
Женя беспомощно замахал портфелем на корову Майю, которая решила попробовать на вкус его галстук.
— Кыш! Кыш, пошла!
— Майя, фу, — спокойно сказала Таня. Корова послушно отошла. — Что вам надо? Я же сказала — нет.
— Ты не понимаешь, Татьяна! — Маргарита Ивановна, найдя более-менее сухой пятачок, перешла в наступление. — Ты нам всё портишь! Это наш шанс! Женя… Женя столько лет отдал искусству! Он заслужил достойную жизнь!
— А я не заслужила? — Таня шагнула к ней. — Я, которая пять лет горбатилась на вас обоих? Я, которая выплачивала ипотеку, пока он «искал вдохновение»? Я, которая строила этот домик, пока вы по театрам шастали?
— Ты! — зашипела свекровь, и вся её «московская» интеллигентность слетела, как шелуха. — Да что ты! Доярка! Ты и осталась деревней! Тебе деньги в руки попали, так ты их на навоз потратишь! А мы… мы люди культуры!
— Вот именно, — кивнула Таня. — Я их потрачу на навоз. И на новый доильный аппарат. И на трактор. Потому что от этого польза. А от вас — один убыток.
— Таня… ну Танюша… — вдруг заныл Женя, выступая вперед. Он увидел, что мать проигрывает. — Ну войди в положение. У нас долги. Мама… она хотела как лучше. Мы… мы поделимся! Честно! Они дают за участок большие деньги!
— «Они»? — усмехнулась Таня. — Так и скажите: вы нашли лохов, которые не знают про трассу, и хотите им впарить участок втридорога, а меня кинуть. Или наоборот — вас нашли перекупщики, а вы, два идиота, даже не узнали реальную цену земли. В любом случае — вы пролетели.
— Ах ты… Ах ты… — Маргарита Ивановна задыхалась от злости. — Да я… да я тебя…
И тут случилось то, чего Таня не ожидала. Женя, её бывший муж, вечная тень своей матери, вдруг повернулся к ней и закричал. Но не на Таню. На Маргариту Ивановну.
— Это ты! Это всё ты! — визжал он, размахивая портфелем. — Я же говорил, не надо! Я говорил, Таня не дура! Ты полезла! Тебе всё мало! «Москвичка»! «Статус»! Я ненавижу твой статус! Я ненавижу эту Третьяковку! Я устал! Я просто хотел… просто хотел…
Он вдруг захлебнулся, уронил портфель в грязь и всхлипнул. Тихо, по-детски.
Маргарита Ивановна застыла. Её лицо, багровое от гнева, стало пепельно-серым. Она смотрела на своего сорокалетнего «мальчика», рыдающего в грязи у коровьего пастбища. Это был удар страшнее, чем потеря денег. Он, её Женя, её надежда, её «тонко чувствующий» сын, обвинил её.
— Женя… — прошептала она. — Что ты…
— Уйди! — взвыл он. — Уйди от меня! Я не поеду с тобой!
Это был их крах. Не Танин. Их.
Таня молча смотрела на эту сцену. Она не чувствовала ни злорадства, ни жалости. Только… усталость. И облегчение.
— Езжайте домой, — сказала она тихо. — Оба. Женя, подними портфель. И маму свою забери.
Она повернулась и пошла за коровами, которые уже двинулись в сторону луга.
…Что было дальше, она знала только по слухам от той же Люды. Женя с матерью вернулись в Москву. Они не разговаривали две недели. Потом Женя запил. Не сильно, но регулярно. С работы из Третьяковки его не уволили, но с экскурсий сняли — поставили в архив, перебирать бумаги. Подальше от людей.
Маргарита Ивановна слегла. На этот раз, кажется, по-настоящему. Давление, сердце. Но Женя к ней почти не подходил. Он молча приносил ей кефир и уходил в свою комнату. Её «наказание» состояло в том, что её обожаемый сын перестал её обожать. Он увидел её истинное лицо — и оно ему не понравилось.
Дачу ту они так и не продали. Перекупщики, поняв, что с документами беда, а хозяева неадекватные, быстро нашли другие варианты. Так и стояли эти шесть соток глины, зарастая бурьяном, а в Танином домике, наверное, давно поселились мыши.
А Таня? Таня взяла кредит. Не дожидаясь вступления в наследство — там бумаг было еще на полгода — она под залог будущей квартиры купила то, что хотела. Два новых немецких доильных аппарата «Westfalia» и маленький, но юркий трактор «Беларус».
Владивостокскую квартиру она решила пока не продавать. «Пусть будет, — сказала она Вале. — Может, на пенсии поеду к морю. Буду не коров, а чаек разводить».
Сегодняшнее утро было таким же, как и всегда. Полпятого подъем. Густой туман над рекой. И гул. Новый, ровный, мощный гул в коровнике. Это работали её новые аппараты. Таня прислонилась лбом к теплому боку Майи. Корова шумно вздохнула. Впереди был длинный день, полный тяжелой, но понятной работы. И впервые за долгие годы Таня чувствовала, что всё идет абсолютно правильно.
