— Что это? — голос Карины был чужим, плоским, будто доносился со дна пустого колодца.
Олег, только что вошедший в спальню, замер на пороге. Он еще не снял куртку, в руках держал пакет с продуктами, на лице играла усталая, но довольная улыбка. Улыбка, которая мгновенно стекла, оставив после себя бледное, растерянное выражение. Он увидел в руках жены свой телефон. Разблокированный. Открытый на переписке, которую он так тщательно прятал в заархивированном чате.
— Карин, ты чего? Зачем мой телефон взяла? — он попытался говорить бодро, но вышло фальшиво. Сделал шаг вперед, намереваясь забрать аппарат.
— Я спрашиваю, что это? — она подняла на него глаза, и Олег отшатнулся. В них не было слез. Ни капли. Только выжженная пустыня, в которой утонули пятнадцать лет их совместной жизни. — «Любимая, потерпи еще немного. Ну ты же обещал мне с ней развестись, говорил, что она стала клушей». Это… это про меня? Я — клуша, Олег?
Он молчал, судорожно соображая. Врать? Отрицать? Но как, если вот они, буквы на экране, черным по белому. Обвинять? «Какого черта ты роешься в моих вещах?» — это был бы его обычный ход, его защитная реакция. Но сейчас он почему-то понял, что это не сработает. Что-то сломалось безвозвратно.
— Карин, это не то, что ты думаешь… — начал он самую избитую, самую глупую фразу, какую только можно было придумать.
— А что я должна думать? — она медленно поднялась с кровати. Телефон так и остался лежать на смятом покрывале. — Что мой муж, с которым мы двоих детей родили, который мне утром говорил, что любит, за моей спиной называет меня клушей и обещает другой женщине на мне «развестись»? Что именно я тут неправильно поняла, Олег? Объясни. Я, может, и правда, умом не вышла, раз до сих пор верила тебе.
Он наконец стянул куртку, бросил ее на кресло. Пакет с продуктами так и остался в руке, нелепо оттягивая ее вниз.
— Это просто слова… Она давила на меня…
— Давила? — Карина усмехнулась. Усмешка вышла кривой, болезненной. — Бедный ты мой. Как же тебе тяжело. А ты не поддавайся. Ты же мужчина. Глава семьи. Или уже нет?
Она говорила тихо, но каждое слово било наотмашь. Олег почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он ожидал криков, истерики, битья посуды. Он был готов к этому. Знал бы, как защищаться, как переждать бурю. Но эта ледяная, презрительная тишина обезоруживала.
— Карин, давай поговорим спокойно.
— Мы и говорим спокойно. Спокойнее некуда. Я хочу услышать ответ. Ты обещал ей развестись со мной? Да или нет?
Он опустил глаза. Пакет с кефиром и хлебом выскользнул из его ослабевших пальцев и глухо стукнулся об пол.
— Да.
И в этой тишине, нарушаемой только тиканьем настенных часов, Карина поняла, что ее прежняя жизнь только что закончилась. Не было ни взрыва, ни крика. Просто тихий щелчок, будто перегорела лампочка.
Следующие дни превратились в тягучий, вязкий кошмар. Они существовали в одной квартире как два призрака. Говорили только о необходимом: «Забери Макса из сада», «Нужно купить картошку», «У Ани завтра родительское собрание». Олег пытался заговаривать с ней, начинал какие-то нелепые беседы о погоде, о политике, но натыкался на глухую стену вежливого безразличия. Он никогда не видел Карину такой.
Раньше она была живой, эмоциональной. Могла вспылить из-за разбросанных носков, а через пять минут смеяться над его шуткой. Она была разной — теплой, колючей, уставшей, веселой. Теперь она стала одинаковой. Ровной. Как гладь замерзшего озера, под которой не видно ни дна, ни течения.
Она больше не спрашивала, где он был и почему задержался. Не звонила ему в течение дня. Готовила ужин, кормила детей, делала с ними уроки, а потом уходила в спальню и закрывала дверь. Он несколько ночей спал на диване в гостиной, ожидая, что она позовет, что начнется скандал, после которого можно будет хоть как-то склеить разбитое. Но она не звала.
Самым страшным для Олега было то, что он не понимал, что у нее на уме. Она не плакала. По крайней мере, он этого не видел. Она не собирала чемоданы. Не звонила подругам с жалобами. Она просто жила, вычеркнув его из своего эмоционального поля.
А Карина… Карина чувствовала себя так, будто ее опустили под воду. Звуки доносились глухо, краски поблекли. Обида была такой огромной, что не помещалась внутри. Она распирала грудную клетку, мешала дышать. Но больше обиды был стыд. Стыд за то, какой дурой она была. Как она верила в их «мы», в их будущее. Как радовалась его редким комплиментам, не замечая, что они давно стали дежурными.
«Клуша». Это слово звенело в ушах. Она подходила к зеркалу и всматривалась в свое отражение. Да, не девочка. Тридцать восемь лет. Две беременности оставили следы на теле. Под глазами залегли тени от хронического недосыпа. Она давно не красила волосы, и у корней пробивалась назойливая седина. Она носила дома удобные футболки и штаны, потому что это практично, когда у тебя двое детей и вечная беготня между плитой, стиральной машиной и школой.
Но разве это делало ее «клушей»? Она работала бухгалтером в небольшой фирме, вела несколько ИП, чтобы в семейном бюджете была лишняя копейка. Ее голова была забита цифрами, отчетами, сроками. Дома ее ждали уроки, готовка, уборка. Олег всегда говорил: «Ты у меня такая умница, ты со всем справляешься». Оказывается, за этой фразой скрывалось совсем другое: «Ты удобная, ты тянешь весь быт, освобождая мне время для другой жизни».
Однажды вечером, когда дети уже спали, она сидела на кухне и тупо смотрела в чашку с остывшим чаем. Олег вошел, сел напротив.
— Карин, так не может продолжаться, — тихо сказал он.
— Согласна, — так же тихо ответила она, не поднимая глаз.
— Я… я порвал с ней. Все закончил. Это была ошибка. Глупость.
Карина медленно подняла голову.
— Ты закончил с ней, потому что я все узнала, или потому что ты так решил?
Олег замялся.
— Какая разница? Главное, что это в прошлом. Я хочу, чтобы у нас все было как раньше.
— Как раньше уже не будет, Олег. Никогда. Ты это понимаешь?
Он смотрел на нее и видел перед собой совершенно незнакомую женщину. Где та Каринка, которая прощала ему пьяные посиделки с друзьями, забытые годовщины, невнимание? Где та женщина, которая всегда находила ему оправдание? Перед ним сидела холодная, чужая дама с колючим взглядом.
— Что ты предлагаешь? Развод? — спросил он, и сам испугался этого слова. Развод — это делить квартиру, машину, детей. Это алименты. Это рухнувший привычный мир, в котором его всегда ждал горячий ужин и чистая рубашка.
— Я пока не знаю, — честно ответила Карина. — Мне нужно подумать.
В субботу, как обычно, приехала свекровь, Тамара Павловна. Женщина она была властная, резкая, с пронзительным взглядом маленьких темных глаз. Карина ее, честно говоря, всегда побаивалась. Тамара Павловна не лезла с советами по хозяйству, как матери подруг, но могла одной фразой, брошенной как бы невзначай, обесценить все ее старания. «Ой, суп сегодня жидковат, ты, видно, воды перелила», или «Платье на тебе сидит как-то странно, не твой фасон».
Олег при матери всегда становился немного другим — более напряженным, старался казаться солиднее, чем был на самом деле.
Они сидели за столом. Дети щебетали, рассказывая бабушке о своих успехах. Атмосфера была натянута до предела. Карина механически двигала челюстями, почти не чувствуя вкуса еды. Олег то и дело бросал на нее виноватые, заискивающие взгляды, которые она демонстративно игнорировала.
— Что у вас происходит? — вдруг спросила Тамара Павловна, когда дети убежали в свою комнату. Вопрос был задан в пустоту, но смотрела она на сына.
Олег поперхнулся.
— Ничего, мама. Все в порядке.
— Не держи меня за старую развалину, — отрезала свекровь. — Я еще в своем уме. В воздухе топор можно вешать. Третий день, небось, не разговариваете? Карина, он опять что-то натворил?
Карина пожала плечами. Ей вдруг стало все равно.
— Спросите у него. Он вам расскажет. Наверное.
Тамара Павловна перевела тяжелый взгляд на сына. Олег съежился под этим взглядом.
— Мам, это наши дела.
— Ваши дела происходят в моей квартире, — напомнила она. Квартира, в которой они жили, действительно принадлежала ей. — Так что я имею право знать, почему моя невестка, которая пятнадцать лет на тебе весь дом тащит, смотрит волком, а мой сын изображает побитую собаку. Говори.
И Олег заговорил. Путано, сбивчиво, пытаясь выставить себя жертвой обстоятельств. Рассказал про «коллегу», которая «просто проявила участие», про то, как «само собой все закрутилось», про то, что он «не хотел ничего серьезного». Он тщательно обходил самые острые углы, не упоминая ни обещания развода, ни оскорбительного слова в адрес жены.
Карина слушала этот лепет и чувствовала, как внутри закипает холодная ярость. Он даже сейчас врал. Врал собственной матери, сидя напротив жены.
— Он не все вам рассказал, Тамара Павловна, — прервала она его. И, глядя прямо в глаза Олегу, произнесла четко и раздельно: — Он обещал этой женщине развестись со мной. Потому что я, по его словам, превратилась в «клушу».
В кухне повисла звенящая тишина. Тамара Павловна медленно поставила чашку на блюдце. Ее лицо, обычно строгое, стало непроницаемым, как маска. Она долго смотрела на сына, потом перевела взгляд на Карину.
— Клушу, значит, — протянула она. — Интересно. Это та, которая встает в шесть утра, чтобы тебе и детям завтрак приготовить? Та, которая после своей работы бежит за твоим сыном в сад, а потом до ночи сидит с твоей дочерью над уроками? Та, которая помнит, когда тебе к врачу, а когда маме твоей таблетки купить? Это она — клуша?
Олег открыл рот, чтобы что-то сказать, но Тамара Павловна подняла руку, останавливая его.
— Молчи. Я у тебя не спрашиваю. Я думала, я воспитала мужчину. А вырастила, оказывается, пустозвона. Который за спиной у жены, матери своих детей, шушукается с какой-то девицей. Ты себя в зеркало видел, герой-любовник? Пузо отрастил, лысина наметилась. Думаешь, ты ей нужен, такой красивый? Ей твоя зарплата нужна и квартира. А ты, дурень, уши развесил.
Она говорила негромко, но ее слова вбивались в голову, как гвозди. Карина слушала и не верила своим ушам. Она всегда считала свекровь союзницей Олега, а та сейчас распекала его так, как Карина сама бы не смогла.
— Ты что думал, я не вижу, как Карина крутится? — продолжала Тамара Павловна. — Я, может, и не хвалю ее каждый день, характер у меня не тот. Но я не слепая. Она всю семью на себе везет, а ты что? Ты с работы пришел, ноги на диван — и все, ты устал. А она не устала? Она робот? Ты хоть раз за эти годы предложил ей: «Карин, давай я детей возьму на выходные, а ты поезжай куда-нибудь с подругами, отдохни»? Хоть раз? Нет. Тебе удобно было. Удобно, что дома чисто, еда готова, дети ухожены. А как только кто-то хвостом перед тобой вильнул, ты и поплыл. И жену, которая тебе всю жизнь посвятила, грязью полил.
Она встала. Подошла к раковине, вымыла свою чашку.
— Стыдно мне за тебя, сынок. Очень стыдно.
Она ушла, даже не попрощавшись. Олег сидел, вжав голову в плечи, красный, как рак. Карина смотрела на него без злости, почти с любопытством. Она ожидала от свекрови чего угодно: обвинений в свой адрес, защиты сына, призывов «сохранить семью ради детей». Но такого — никогда.
После визита свекрови ничего кардинально не изменилось, но что-то сдвинулось в самой Карине. Разговор с Тамарой Павловной, как ни странно, придал ей сил. Она впервые почувствовала, что она не одна в этой ситуации. Что есть хотя бы один человек, который видит все не так, как ее муж.
Она перестала ждать от Олега извинений. Она поняла, что даже если он их принесет, они будут фальшивыми, продиктованными страхом потерять комфорт, а не раскаянием. Она начала думать о себе.
Через несколько дней она записалась в парикмахерскую. Мастер долго колдовала над ее волосами, закрашивая седину и делая модную, немного небрежную стрижку. Глядя на себя в зеркало, Карина впервые за долгое время улыбнулась своему отражению. Оттуда на нее смотрела уставшая, но симпатичная женщина с искорками в глазах.
Потом она перебрала свой гардероб. Большую часть удобных, но бесформенных домашних вещей она безжалостно сложила в мешок. И на ближайших выходных, оставив детей с Олегом, который покорно согласился, поехала по магазинам. Она не покупала ничего вызывающего или слишком дорогого. Просто несколько хорошо сидящих платьев, пару стильных блузок, удобные, но элегантные брюки. Вещи, в которых она чувствовала себя не «мамой» или «хозяйкой», а женщиной.
Олег наблюдал за этими переменами с нарастающей тревогой. Он пытался делать комплименты: «Тебе очень идет эта стрижка», «Красивое платье». Карина отвечала вежливым «спасибо» и проходила мимо. Его пугала эта отстраненность. Он бы предпочел крики и упреки. Он пытался ее обнять, но она мягко уворачивалась, ссылаясь на дела.
Однажды он не выдержал.
— Ты делаешь это мне назло? — спросил он, когда она собиралась куда-то вечером.
— Что «это»? — не поняла Карина, подкрашивая ресницы перед зеркалом в прихожей.
— Ну, все это! Стрижка, платья, эти твои уходы… Ты хочешь, чтобы я ревновал?
Карина повернулась к нему. В ее взгляде не было ни злости, ни кокетства. Только спокойная усталость.
— Олег, ты не поверишь, но мир не вращается вокруг тебя. Я делаю это для себя. Я просто вспомнила, что я существую.
Она ушла, оставив его одного в прихожей. Он смотрел на закрывшуюся дверь и с ужасом понимал, что теряет ее. Теряет не потому, что она уходит к другому. А потому, что она уходит к себе. И этот путь был для него закрыт.
Карина же шла по вечерней улице и впервые за много недель дышала полной грудью. Она не знала, что будет дальше. Подаст ли она на развод или они так и будут жить соседями под одной крышей. Но она точно знала одно: она больше никогда не позволит никому, даже самому близкому человеку, заставить ее забыть о себе и превратить в удобную, безликую «клушу». История с телефоном не сломала ее. Она ее разбудила. И за это, как ни парадоксально, Карина была даже немного благодарна. Она посмотрела на свое отражение в витрине магазина — оттуда на нее смотрела незнакомая, но очень решительная женщина. И эта женщина ей нравилась.
