— Я бы не вышла за него!
Я смотрела на свекровь и не узнавала её.
Та ночь
Она сидела на больничном стуле, маленькая, сгорбленная. Пальцы сжимали сумочку так, что побелели костяшки.
— Наденька, я думала…
— Двадцать два года! — голос сорвался сам, хотя я обещала себе держаться спокойно. — Двадцать два года я живу с человеком, не зная о нём главного.
За дверью палаты лежал мой муж Серёжа. Спал под капельницей после вчерашнего.
Вчерашнее — это когда он чуть не спалил квартиру. Не нарочно. Просто включил газ и забыл. Сидел на кухне в три часа ночи, смотрел в пустоту и не слышал, как я его зову. Когда попыталась дотронуться до плеча, посмотрел сквозь меня. Будто не видел.
— У вашего сына часто такое случается? — спросил дежурный врач у свекрови утром, когда Серёжу увезли на обследование.
— Это старая история, — тихо ответила она. — С юности. Обычно всё под контролем.
Я стояла в коридоре за полуоткрытой дверью кабинета и слышала каждое слово.
— Понятно, — кивнул врач. — Значит, супруга в курсе?
Пауза. Долгая.
— Нет, — прошептала свекровь.
Я не замечала знаков
Странности начались не вчера. Если честно, я замечала их давно. Года четыре назад, может, даже пять.
Серёжа забывал выключить воду в ванной. Я находила кран открытым — тонкая струйка, но счётчик крутится. Говорила ему, он удивлялся:
— Точно, но я же закрывал.
Потом забыл телефон на работе. Звонила вечером — коллега отвечает: «Лежит на его столе».
Я списывала на усталость. Серёжа работает инженером, проекты, сроки горят. Говорила себе: переутомление, возраст подступает. Нам обоим за пятьдесят, память уже не прежняя.
Но были и другие моменты.
Однажды вечером мы смотрели новости. Я что-то сказала про соседку, Серёжа вдруг вскочил:
— Хватит! Надоело!
Я опешила:
— Что надоело?
Он стоял посреди комнаты, смотрел на меня странно. Потом помотал головой, будто стряхивая морок:
— Извини. Что-то… Не знаю, что на меня нашло.
Сел обратно. Через пять минут спросил, что на ужин будем готовить. Как будто ничего не было.
Я тогда подумала: нервы. Бывает у всех.
Или когда начал раскладывать вещи по странным местам. Носки в холодильник засунул — сама нашла, когда за молоком полезла. Серёжа посмеялся: «Видимо, на автомате действовал». Ключи от квартиры в коробку с крупой положил. Документы в кастрюлю с крышками.
— Серёж, ты правда не помнишь? — спросила я тогда.
— Что?
— Ну как ты сам делал это час назад?
Он пожал плечами:
— Устал, наверное. Проект сдаём на днях, голова не варит.
Я поверила. Потому что хотела верить.
Та самая ночь
В ту ночь я проснулась от запаха.
Резкий, узнаваемый — газ. Сердце ухнуло. Вскочила, побежала на кухню.
Конфорка включена, пламени нет. Серёжа сидит за столом в пижаме, смотрит в окно. На улице темнота, только редкие фонари горят между домами.
— Серёжа! — я кинулась к плите, перекрыла газ, распахнула окно.
Он не обернулся.
— Серёж, ты что делаешь?!
Тишина.
Я подошла, дотронулась до плеча. Он медленно повернул голову. Посмотрел на меня — и я испугалась. Потому что взгляд был пустой. Будто смотрит на стену, а не на живого человека.
— Серёжа, это я, Надя.
Молчит. Дышит ровно, не моргает.
— Серёж, пойдём в комнату, ложись спать.
Он встал, послушно пошёл за мной. Лёг на кровать, закрыл глаза. Я сидела рядом, держала его за руку и думала: что это было?
Первый раз за все годы мне стало по-настоящему страшно.
К утру он проснулся обычным.
— Как спала? — спросил, потянулся.
— Серёж, ты ночью на кухню ходил?
— Я? Нет. Спал как убитый.
— Ты газ включал.
Он нахмурился:
— Какую чушь несёшь? Зачем мне газ среди ночи?
— Серёж, я сама видела…
— Надь, тебе приснилось, наверное. Может, сама выходила, забыла?
Я замолчала. Потому что знала: не приснилось. И не я выходила.
Звонок свекрови
Вечером набрала номер свекрови. Первый раз за все эти годы решилась спросить напрямую:
— Валентина Петровна, у Серёжи в молодости не было… каких-то особенностей со здоровьем?
В трубке пауза. Слишком долгая. Потом:
— А что случилось?
— Да так, забывчивый стал очень. Странно себя ведёт иногда.
— Возраст, Наденька. У всех после пятидесяти начинается.
— Но…
— Не накручивай себя. Мужики все чудные в этом возрасте.
Она положила трубку быстро. Слишком быстро.
Я тогда не придала значения. Зря.
Когда страх стал реальным
Через три дня повторилось.
Ночь, половина второго. Снова запах газа.
На этот раз Серёжа стоял у плиты, смотрел на синее пламя. Просто стоял и смотрел, как завороженный. Рука протянута, будто хочет дотронуться.
— Серёж, отойди немедленно!
Я выключила конфорку, схватила его за руку, развернула к себе. Он обернулся — тот же пустой взгляд. Как у незнакомца.
— Серёжа, слышишь меня?
Никакой реакции.
Я испугалась по-настоящему. Схватила телефон, вызвала неотложку.
— Служба помощи, слушаю вас.
— Мой муж… Он меня не слышит. Смотрит, но не видит. И не помнит, что делает.
Приехали быстро. Двое уставших, но собранных ребят в униформе. Они посветили Серёже в глаза фонариком, задали простые вопросы. Он уже пришёл в себя, отвечал медленно, но отвечал.
— Назовите своё имя.
— Сергей Владимирович Королёв.
— Какой сегодня день недели?
Долгая пауза.
— Не помню.
— Что последнее помните?
— Лёг спать. После работы пришёл, поужинал.
Помните, зачем вышли на кухню?
Молчание. Потом тихо:
— Нет. Не помню.
Один из медиков посмотрел на меня серьёзно:
— Нужна госпитализация. Обследование обязательно.
В медучреждение ехали молча. Серёжа смотрел в окно машины, я держала его за руку и чувствовала, как внутри растёт холодный страх.
Правда в коридоре
Я ждала на жёстком стуле. Звонила свекрови, голос дрожал:
— Валентина Петровна, приезжайте. Срочно. С Серёжей что-то серьёзное.
— Где вы?
— В медицинском центре на Павловском.
Короткий вздох в трубке. Не удивление. Что-то другое.
— Еду, — только и сказала она.
Приехала через сорок минут. Бледная, глаза красные, словно всю дорогу плакала. Села рядом, взяла меня за руку:
— Как он?
— Не знаю ещё. Обследуют сейчас.
Мы молчали. Я смотрела на неё и вдруг поняла: она знает. Что-то знает, но молчит. Снова молчит.
Потом вышел врач — мужчина лет сорока, усталое лицо, седина на висках:
— Родственники Королёва Сергея Владимировича?
Мы встали обе.
— Проходите в кабинет.
В кабинете пахло кофе и антисептиком. Врач жестом показал на стулья напротив стола.
— Состояние сейчас стабильное. Спит под наблюдением.
— Что с ним? — я спросила первой.
Врач посмотрел на свекровь:
— У вашего сына часто случаются подобные эпизоды?
— Я его жена, — сказала я резче, чем хотела.
Он кивнул, но продолжал смотреть на свекровь:
— Валентина Петровна, мы ведь уже встречались. Помните? Три года назад ваш сын был у нас две недели.
Я похолодела.
Какие две недели?
Двадцать два года лжи
Свекровь молчала, не поднимая глаз.
— Валентина Петровна, — врач говорил терпеливо, спокойно, — супруга имеет право знать о состоянии мужа.
— Знать о чём?! — я почти закричала.
Врач посмотрел на меня:
— У вашего супруга есть особенность здоровья. С юности. Обычно контролируется поддерживающим режимом, но иногда случаются обострения.
Слова доходили медленно. Как сквозь толщу воды.
— С юности… Но мы женаты двадцать два года.
Врач кивнул и снова посмотрел на свекровь.
Я обернулась к ней.
Она сидела, сжав сумочку. Не поднимала глаз. Врач посмотрел на нас, потом встал:
— Я выйду. Вам нужно поговорить.
Дверь закрылась тихо. Мы остались вдвоём.
— Валентина Петровна, — я говорила очень тихо, потому что если бы повысила голос — закричала бы, — посмотрите на меня.
Она подняла голову. Глаза красные.
— Вы знали. Всё это время знали.
— Наденька…
— Двадцать два года! — голос сорвался. — Двадцать два года я живу с этим человеком, и мне не сказали о нём главного!
— Он хороший, — свекровь заговорила быстро, — Серёжа добрый, любящий. Ты же сама знаешь. Он тебя любит.
— Это не ответ на мой вопрос.
Пауза. Потом:
— Я боялась, что ты откажешь. Что не выйдешь за него замуж.
Я молчала. Потому что она была права. Я бы не вышла. В двадцать восемь лет я мечтала о простом счастье, о семье без проблем. Конечно, не вышла бы.
История, о которой молчали
— Когда Серёже было девятнадцать, — свекровь говорила, глядя в пол, — он учился в институте. Всё хорошо шло. А потом началось. Сначала странности: не спал, говорил невпопад. Я думала — влюбился, переживает. Потом стало хуже. Врачи поставили… ну, то, что поставили. Сказали: будет следовать рекомендациям — проживёт обычную жизнь.
Она замолчала, потом продолжила:
— Серёжа восстановился, закончил институт, устроился на работу. Много лет всё было стабильно. А потом он встретил тебя.
— И решили промолчать.
— Он сам попросил. Говорил: «Мама, скажу потом, когда она меня получше узнает». А вы стали встречаться, ты приходила к нам. Я видела, как вы друг другу подходите. Как он светлеет рядом с тобой.
— И всё равно молчали.
— Серёжа боялся тебя потерять. А я… — она замолчала, потом выпалила, — я хотела, чтобы у моего сына была семья. Чтобы он не остался один. Имею право?
Я смотрела на неё. Вот оно. Даже сейчас она не извиняется. Она считает, что имела право.
— Три года назад, — я вспомнила, — Серёжа ездил якобы в командировку. Две недели.
Свекровь кивнула:
— Он тогда решил, что выздоровел. Бросил поддерживающую терапию. Через месяц случилось обострение. Я привезла его сюда. Тебе сказала — срочный проект в другом городе.
Я вспомнила. Серёжа вернулся худой, осунувшийся. Я готовила его любимые блюда, укладывала спать пораньше, заботилась.
А он две недели лежал здесь. И я не знала.
Когда гнев нашёл слова
— Как вы смели? — я встала. — Как вы смели лишать меня права выбора?
— А какой был бы твой выбор? — свекровь тоже встала, и в голосе появилась сталь. — Ты бы ушла! Сбежала бы, даже не дав ему шанса! И двадцати двух лет счастья не было бы!
— Это должнен быть МОЙ выбор!
Ты должна быть благодарна!
Она повысила голос:
— Я дала тебе семью, любовь, верного мужа! Он ни разу не посмотрел на сторону, заботился, любил! Многие ли могут похвастаться таким?
Я стояла и не верила своим ушам. Она действительно считает, что я должна быть ей благодарна за обман.
— Вы лишили меня правды, — я говорила медленно, отчётливо. — И теперь требуете благодарности?
— Я дала тебе счастье!
— Вы дали мне ложь.
Мы смотрели друг на друга. Впервые за двадцать два года — как неприятели.
— Знаешь что, Валентина Петровна, — я взяла сумку, — я поеду домой. Мне нужно подумать.
— А Серёжа?
— Серёжа спит. Побудете с ним. Вы же так любите заботиться о нём за моей спиной.
Я вышла из кабинета, не оборачиваясь.
Дома с мыслями
Дома было тихо и холодно.
Двадцать два года.
Вспоминала свадьбу. Серёжа в костюме, волнуется, голос срывается на клятвах. Говорит: «Надя, я сделаю тебя счастливой». И сделал. Мы правда были счастливы.
Вспоминала переезд в эту квартиру. Таскали коробки, Серёжа шутил, вечером сидели на полу среди вещей, пили из банок, мечтали о будущем.
Вспоминала поездки на дачу, долгие разговоры, смешные ссоры из-за мелочей. Как он научился готовить мой любимый плов — специально для меня. Как ухаживал, когда я болела: приносил горячее, читал вслух, гладил по голове.
Двадцать два года любви. Но без правды.
Телефон завибрировал. Свекровь: «Серёжа проснулся. Спрашивает тебя».
Я не ответила.
Думала: что теперь? Уйти? В пятьдесят два года начать всё сначала? Или остаться и жить с этим знанием?
Оба варианта пугали.
Позвонила подруге Лене:
— Лен, можно к тебе?
— Конечно. Что случилось?
— Расскажу при встрече.
Разговор с подругой
Через час сидели на её кухне. Я рассказала всё. Лена слушала молча, только иногда качала головой.
— Надь, а ты бы вышла за него, если бы знала? — спросила она в конце.
— Нет.
— Вот видишь.
— Но это не оправдывает…
— Не оправдывает, — согласилась Лена. — Но объясняет. Мать хотела счастья сыну. По-своему, криво, но хотела.
— А я имею право злиться?
— Конечно. И простить имеешь право. И не простить тоже. Надь, вопрос не в них. Вопрос в тебе: ты хочешь остаться с Серёжей?
Я молчала. Потом:
— Не знаю. Мне страшно.
— Чего?
— Что это повторится. Что будет хуже. Что я не справлюсь.
Лена взяла меня за руку:
— А если справишься? Врач же сказал — контролируемо. Надо просто знать и быть готовой.
— Мне нужно время.
— Бери сколько нужно.
Решение пришло к утру
Вернулась домой поздно. Телефон разрывался от сообщений. Свекровь писала три раза. Серёжа — один раз: «Надь, пожалуйста, приезжай».
Я написала ему: «Завтра приеду».
Ответ пришёл сразу: «Хорошо. Спасибо».
Легла в постель, но не могла уснуть. Думала о Серёже. О том, что он чувствовал все эти годы. Жил с тайной, боялся, что я узнаю. Каково это — любить и бояться одновременно?
Наверное, невыносимо.
К утру поняла: решение есть.
Разговор с мужем
В палату зашла после обеда. Серёжа сидел на кровати, бледный, но узнал меня сразу. Улыбнулся слабо:
— Надь. Ты пришла.
— Пришла.
Села рядом, взяла его за руку.
— Прости меня, — он сказал тихо.
— За что?
— За всё. За то, что скрывал. За то, что не сказал сразу.
— Почему не сказал?
— Боялся потерять. Ты была… такой правильной. Чистой. А я со своим… — он запнулся, — со своим багажом. Думал: скажу — убежит, и правильно сделает.
— Серёж, я бы тогда убежала.
Он кивнул:
— Знаю.
— Но сейчас мне пятьдесят два. Я уже не та девчонка, что мечтала об идеальной жизни. Я знаю: идеального не бывает. У всех свои сложности.
— И что ты решила?
Я помолчала, потом:
Остаюсь. Но на своих условиях.
Он выдохнул:
— Каких?
— Больше никакой лжи. Я буду знать всё. Про режим, про поддержку, про риски. Всё.
— Хорошо.
— И твоей матери я не прощаю. Она считает, что имела право обманывать меня. Пока не признает, что была не права — в нашу жизнь её не пущу.
Серёжа кивнул:
— Понимаю. Я с ней поговорю.
— Не надо за меня разговаривать. Это между мной и ней. Просто знай: пока она не извинится по-настоящему, без «но» и «зато» — я с ней не общаюсь.
— Ты права, — он сжал мою руку. — Надя, мне очень жаль. Правда.
— Мне тоже, — призналась я. — Жаль, что так вышло. Но я не хочу терять двадцать два года из-за ошибок прошлого.
Он притянул меня к себе, обнял. Я закрыла глаза, слушала его дыхание.
Думала: может, это и есть мудрость. Не отказываться от любви из-за того, что она оказалась сложнее, чем казалась. Не бежать от проблем, а встречать их, зная, что справишься.
Последний разговор в коридоре
Вышла из палаты — свекровь сидела в коридоре.
— Наденька, — она встала, — ты с ним поговорила?
— Да.
— И что?
Я посмотрела на неё спокойно:
— Валентина Петровна, когда вы будете готовы признать, что поступили неправильно — позвоните. Без оправданий. Без «зато он счастлив» и «я хотела как лучше». Просто извинитесь. Тогда поговорим.
— Но…
— До свидания.
Я пошла к выходу, не оборачиваясь.
Жизнь начинается сегодня
На улице светило солнце. Ноябрь, но тёплый день. Я шла к остановке и думала: впереди ещё столько жизни. Серёжа вернётся домой, мы разберёмся с новыми правилами. Научимся жить с тем, что есть.
Возможно, со свекровью когда-нибудь помиримся. А возможно — нет. Это уже не так важно.
Важно, что я сделала выбор. Свой выбор. Не по незнанию, не по обману. А осознанно.
И это даёт мне силу, которой не было двадцать два года назад.
Телефон завибрировал. Лена: «Ну как?»
Я написала: «Остаюсь. На своих условиях».
«Молодец. Горжусь тобой».
Я улыбнулась. Села в автобус. Смотрела в окно на город, на людей, на обычную жизнь, которая продолжается несмотря ни на что.
Думала: да, это сложно. Но я справлюсь. Потому что я уже не та, что была.
Я сильнее.
И правда, какой бы горькой она ни была, всегда лучше красивой лжи.
