На экране банкомата светилась надпись: «Недостаточно средств».
Аня моргнула, наверное ошибка. Пальцы замёрзли, не ту цифру нажала. Она только что отстояла двенадцатичасовую смену в процедурном кабинете, ноги гудели, а в голове стоял гул от усталости и запаха хлорки. Хотела просто снять пару тысяч на продукты и доехать домой. Вставила карту снова, отчётливо вбивая четыре заветные цифры своего пин-кода.
«Недостаточно средств».
Холодная волна страха медленно поднялась от живота к горлу, это была не та карта. Не зарплатная, с которой она жила от аванса до получки. А накопительная, она знала её баланс наизусть. Сто семьдесят восемь тысяч четыреста пятьдесят рублей, деньги не могли просто исчезнуть.
Руки задрожали, достала телефон, неуклюже ткнула в иконку банковского приложения. Экран загрузился, и она увидела.
Десятки, сотни мелких, будничных транзакций.
Перевод. Мария И. 5000 руб. (Комментарий: С юбилеем, дорогая!)
Оплата. Турагентство «Солнечный берег». 25 000 руб.
Оплата. Аптека «Здоровье». 3 200 руб.
Покупка. Магазин «Мир меха». 48 000 руб.
Список был длинным, Аня смотрела на эти цифры, и перед её глазами проносились не рубли, а её собственная жизнь. Вот эти пять тысяч, это её ночное дежурство, когда она до утра не присела. Вот эти двадцать пять, это её отпуск, от которого она отказалась в пользу лишней подработки. Вот эти сорок восемь, это три пары хороших зимних сапог, которые она так и не купила себе за последние три года.
Она почувствовала себя не просто обворованной, а использованной.
Дома она не стала кричать, молча вошла на кухню, где Игорь смотрел футбол, а Людмила Петровна, его мать, с энергичным стуком ножа резала крабовые палочки на салат. Аня положила на стол распечатку из банка, которую взяла в отделении по пути. Лист бумаги лёг на клеёнку с ромашками.
Игорь оторвался от экрана, непонимающе посмотрел на неё, потом на бумагу.
— Ань, что это?
Людмила Петровна перестала резать. Посмотрела на распечатку, на её лице не дрогнул ни один мускул. Только губы скривились.
— И чего ты это перед носом у всех бумажками своими трясёшь?
— Здесь не хватает ста семидесяти восьми тысяч.
Игорь взял распечатку, пробежал глазами. Его лицо медленно вытягивалось. А Людмила Петровна вдруг отложила нож и вытерла руки о передник.
— Ну не хватает и не хватает. Что, конец света? Я себе что ли взяла? Это на лекарства! Для сердца! Это Марии Ивановне на подарок, она нам соль одалживала! Это на путёвку в санаторий, чтобы здоровье поправить и на вашей шее не сидеть!
Она говорила так, будто совершила подвиг, будто не украла, а вложила деньги в общее, семейное благо.
— Это были мои деньги, — прошептала Аня, удивляясь от абсурдности происходящего. — Мои. Я на квартиру копила.
И тут Людмила Петровна нанесла свой главный, коронный удар.
— А чьи? — спросила она, глядя на Аню в упор. — Ты в моей квартире живёшь, мой суп ешь! Тут всё общее! А квартиры эти ваши в ипотеку, сегодня есть, завтра нет, а мать одна.
Аня посмотрела на Игоря, ждала, что он сейчас встанет, стукнет по столу, защитит. Но Игорь смотрел на мать, потом на Аню, и на его лице была написана жалкая, беспомощная растерянность.
— Мам, ну зачем ты… — промямлил он. — Надо было сказать…
— Сказать? — взвилась Людмила Петровна. — Чтобы она мне каждую копейку попрекала?!
Игорь повернулся к Ане.
— Ань, ну прости её. Мама не со зла… Она просто… Давай забудем, а? Я заработаю, отдам…
Забудем. Это слово ударило Аню, как пощёчина. Забыть три года её жизни, это унижение.
— Это мошенничество, — сказала она ледяным голосом. Я могу подать заявление, Игорь побледнел.
— Ты… ты с ума сошла? Какое заявление? Это же моя мать!
Аня смотрела на его испуганное лицо и дрожащие губы, и задала последний, главный вопрос.
— Я не поняла! Я кто для вас, банкомат, что-ли? Пин-код я сменила!
Он промолчал.
И в этой тишине, нарушаемой только бормотанием телевизора, Аня услышала, как треснула и рассыпалась в пыль её семья.
Людмила Петровна, почувствовав, что сын на её стороне, победно хмыкнула и…
— Ишь ты, пин-код сменила, стерва! Теперь и хлеба не купишь! Сынок! Твоя эта… Анька… совсем от рук отбилась! Карту заблокировала, я теперь даже за квартиру заплатить не могу! Прими меры!
Это был конец. Аня развернулась и молча пошла в комнату, собирать вещи.
***
Комната, которую Аня сняла у бывшей учительницы литературы, Елены Сергеевны, пахла старыми книгами, сушёными травами и валокордином. Мебель была старой, из тёмного, потрескавшегося дерева, на стене висели выцветшие фотографии в овальных рамках. Но в этой маленькой, похожей на музейную витрину комнате было то, чего у Ани не было последние несколько лет — спокойствие.
Её новая жизнь была похожа на марафон на выживание. Днём беготня по этажам поликлиники, уколы, капельницы, вечно недовольные пациенты. Вечером тихие часы у постели Елены Сергеевны, которая стала её первой и единственной опорой в этом мире. Она не просто сдавала Ане комнату, а делилась с ней своей мудростью и теплотой.
— Деточка, — говорила она тихим голосом, пока Аня мерила ей давление, — запомни: деньги можно заработать. А вот самоуважение, если потеряешь, уже не купишь ни за какие миллионы. Ты всё правильно сделала.
Аня работала на износ. Ела гречку, заваренную кипятком, носила старые, штопаные джинсы, считала каждую копейку.
Однажды вечером, сидя на своей узкой кровати, она написала пост в районной группе в соцсети. Без слёз, истерики и имён.. «Здравствуйте, хочу предупредить. Бывают ситуации, когда самые близкие люди могут воспользоваться вашим доверием. Если вы копите на что-то важное, не храните все деньги на одной карте и никогда, ни при каких обстоятельствах, не сообщайте никому свой пин-код. Даже если вам кажется, что это для общего блага. Здоровья вам и финансовой безопасности».
Ожидала осуждения, любопытства, злорадства, а получила десятки комментариев со словами поддержки. Писали незнакомые женщины, рассказывали свои, похожие истории. «Держитесь, милая!», «Вы сильная, вы справитесь!», «Как же это знакомо…». И Аня, читая эти сообщения, впервые за долгое время почувствовала, что она не одна.
В это же самое время в квартире, которую она когда-то считала своим домом, начинался медленный, но необратимый процесс распада. Игорь, оставшись с матерью один на один, без Ани, которая сглаживала все острые углы, вдруг прозрел.
Сначала от них отвернулись соседи. Мария Ивановна, та самая, которой Людмила Петровна «подарила» пять тысяч с карты Ани, теперь при встрече во дворе опускала глаза и торопливо шла прочь. Другие соседки, с которыми она любила посплетничать на лавочке, замолкали при её приближении. Слухи, как тараканы, расползлись по всему дому. Людмила Петровна из статуса «уважаемой пенсионерки» перешла в статус «той самой, что невестку обокрала».
Потом начался бунт. В день зарплаты Игорь пришёл домой уставший. Людмила Петровна встретила его в коридоре с протянутой рукой.
— Ну, давай сюда свою карточку. А то ты у меня транжира, всё спустишь непонятно на что. Я лучше знаю, на что нам деньги нужны.
Раньше он бы отдал, но не в этот раз.
— Не дам, — сказал он тихо, но твёрдо, снимая ботинки..
Людмила Петровна застыла.
— Что-о-о? — протянула она, не веря своим ушам.
— Говорю, сам буду своими деньгами распоряжаться, — повторил он, не глядя на неё.
И тут он услышал то, что слышала Аня.
— Неблагодарный! — закричала она. — Я на тебя всю жизнь положила, а ты?! Матери родной копейку жалеешь! Подкаблучник! Тебя эта вертихвостка научила?!
Он смотрел на её и с ужасом понимал: это не любовь, а тирания. Её «забота» была лишь платой за его полное, безоговорочное подчинение.
Точкой в этой истории стала задержка пенсии. Из-за какой-то ошибки в Пенсионном фонде деньги не пришли вовремя. Людмила Петровна бросилась на амбразуру, ззвонила, кричала в трубку, требовала, угрожала жалобами. Но на том конце провода ей отвечали вежливым, равнодушным голосом. Её привычные манипуляции, «пожилого, больного человека», которые так хорошо работали в семье, в большом мире не значили ничего. Она была просто одной из тысячи и впервые в жизни почувствовала себя абсолютно бессильной.
Аня иногда думала о них, но без злости, как думают о каком-то неприятном, но уже закончившемся периоде в жизни. Поняла, что Игорь не был плохим, он был просто инфантильным мальчиком, который так и не смог вырасти и отделиться от матери. А Людмила Петровна… она не была чудовищем, была глубоко несчастным, одиноким человеком, который не умел любить иначе, кроме как контролируя.
Аня заблокировала их номера.
***
Ирония судьбы обладает своеобразным чувством юмора. Она наносит удар в самое уязвимое место.
Инсульт, которым Людмила Петровна так ловко спекулировала, случился на самом деле. Не обширный, но достаточный, чтобы отнять у неё левую сторону тела и, что было. «Скорая», которую вызвал перепуганный Игорь, отвезла её в ближайшую дежурную больницу. Где в приёмном покое на обшарпанном стуле часто дремала после смены медсестра Аня.
Она лежала в общей палате на шесть человек, в казённой, пахнущей хлоркой рубахе, и беспомощно смотрела в потолок с жёлтыми разводами. Весь её мир сузился до этой скрипучей койки и равнодушных лиц медперсонала. Она стала просто «больной из седьмой палаты».
В обед, когда развозили еду, в палату вошла молоденькая медсестра, Катя, с которой Аня часто пила чай в ординаторской.
— Романова Людмила Петровна? — уточнила она, сверяясь со списком. — Вам диетический стол номер десять.
Она поставила на тумбочку тарелку с жидким супом и компотом.
Людмила Петровна попыталась было по привычке возмутиться пресной едой, но Катя вдруг посмотрела на неё внимательнее.
— Романова… — протянула она. — А вы случайно не свекровь нашей Ани Соколовой? Людмила Петровна дёрнулась, будто её ударили.
— Ну… да, — прохрипела она. — Сын у меня Игорь…
— А, так это вы, значит, та самая… — в голосе медсестры не было ни злости, ни осуждения. Было только спокойное, почти научное любопытство. Поправляя капельницу, она продолжила, слышным всей палате: — Аню у нас все знают и уважают. Честная, трудяжка, каких поискать. Две ставки тянет, никому в помощи не отказывает.
Закончила свои дела и вышла. но её слова остались висеть в воздухе. Соседки по палате, до этого безучастно смотревшие в свои тарелки, теперь с любопытством разглядывали Людмилу Петровну. Она чувствовала их взгляды. И впервые за шестьдесят два года своей жизни испытала острое, обжигающее чувство стыда. Она просто отвернулась к стене, и по её щеке медленно поползла горячая, слеза.
Бумеранг жизни, однако, на этом не остановился,он настиг и Игоря.
Одиночество, чувство вины и страх перед будущим довели его до отчаяния. Он понял, что должен что-то сделать, не просто извиниться, а совершить Поступок. Продал свою старенькую, «Ладу», единственную вещь, которая была по-настоящему его. Полученные деньги, сто восемьдесят тысяч, он положил в белый почтовый конверт.
Дождался Аню после смены у ворот больницы, она вышла уставшая, в своём простом пуховике, и сначала даже не узнала его.
— Аня… — он шагнул к ней. — Пожалуйста, не уходи.
Протянул ей конверт.
— Здесь всё. Даже с процентами. Я… я всё понял, Ань. Был неправ, прости меня. Давай начнём сначала?
Он смотрел на неё с надеждой и преданностью, что у любой другой женщины дрогнуло бы сердце. Но не у Ани. Она взглянула на него, на этот конверт в руке, и видела не раскаяние, а страх остаться одному во взрослой жизни, страх ответственности за больную мать. Он не хотел искупить вину,а пытался купить прощение.
Она покачала головой.
— Ты ничего не понял, Игорь, — в её голосе не было ненависти. — Ты не вину искупаешь, а просто боишься остаться один.
Она взяла конверт.
— Эти деньги… мои.
Обошла его и пошла в сторону автобусной остановки. А он так и остался стоять посреди тротуара.
Людмила Петровна скрипя сердце, она обратилась в районный центр социального обслуживания за помощью на дому. Ей, как инвалиду второй группы, был положен соцработник. Она ждала, что придёт какая-нибудь равнодушная тётка, которой можно будет пожаловаться на жизнь.
Когда в дверь позвонили, она крикнула Игорю, чтобы открыл. Через минуту на пороге её комнаты появилась… Аня. В простом синем халате соцработника, с сумкой через плечо.
— Здравствуйте, Людмила Петровна, — сказала спокойно, без злорадства. — Я теперь подрабатываю в соцзащите. Буду приходить к вам три раза в неделю, помогать с продуктами и лекарствами. Вот, я вам кефир купила и творог обезжиренный, как врач прописал.
Аня устроилась на эту подработку несколько недель назад. После истории с Еленой Сергеевной поняла, как много одиноких, беспомощных стариков нуждаются в простом человеческом участии. И ей, знающей, как важно не оставлять человека в беде, эта работа давала какое-то новое, важное ощущение смысла.
Людмила Петровна смотрела на неё, на пакет с кефиром в её руках. И вдруг её лицо, до этого злое и напряжённое, сморщилось, как печёное яблоко, и она беззвучно заплакала.
***
Аня приходила три раза в неделю, никогда не оставалась дольше положенного и не вступала в лишние разговоры.
Однажды Аня, случайно смахнула с комода фотографию маленького Игоря в матроске. Рамка упала, стекло треснуло.
— Ой, простите, Людмила Петровна, я случайно, — сказала Аня, поднимая рамку. — Сейчас уберу осколки.
Раньше за такое Людмила Петровна устроила бы скандал на час. Сейчас она только махнула здоровой рукой.
— Ничего… всё равно уже всё треснуло.
Игорь метался по квартире, пытался ухаживать за матерью, готовить ей диетическую еду, но всё у него валилось из рук. Он больше не мог смотреть на её беспомощность, не мог выносить и молчаливое присутствие Ани.
Через два месяца он не выдержал, собрал вещи, пока Аня была в магазине. Когда она вернулась, его уже не было. На кухонном столе лежал конверт с деньгами и записка, написанная кривым, торопливым почерком: «Маме на сиделку. Я так больше не могу».
Он просто сбежал больной матери.
Аня посмотрела на конверт, потом на Людмилу Петровну, которая сидела в кресле и смотрела в окно.
— Он ушёл, — сказала она.
— Ушёл, — эхом отозвалась Людмила Петровна.
Они остались вдвоём в этой старой хрущёвке, две женщины, связанные одним мужчиной, который предал их обеих.
Прошло ещё несколько месяцев. Был холодный, дождливый ноябрь. Аня, закончив свои дела, собиралась уходить.
— Подожди, — вдруг сказала Людмила Петровна. Её голос был слабым, но ясным.
Она с трудом, опираясь на стул, доковыляла до комода, достала из ящика носок, набитый чем-то и протянула её Ане.
— Вот, — сказала она. — Здесь… сто восемьдесят возьми.
Аня смотрела на него в её дрожащей руке.
— Зачем? — спросила она.
— Долг, — коротко ответила Людмила Петровна. — Надо закрыть, чтобы… спать спокойно.
Аня взяла.
— Хорошо.
Положила в сумку, обулась.
— Я зайду в четверг, Людмила Петровна, — сказала она уже от двери. — Вам купить что-нибудь?
— Кефир, — тихо ответила та. — И хлеба.
Аня закрыла за собой дверь.
