— Ты же понимаешь, что я этого не сделаю? — голос Ирины был тихим, почти безэмоциональным, но в нем звенела сталь. Она даже не повернулась к мужу, продолжая выкладывать из пакета кефир и пачку творога.
Вадим стоял, прислонившись к дверному косяку кухни. Его обычно добродушное лицо было напряженным.
— Ир, ну что ты сразу в позу становишься? Я же не луну с неба прошу. Всего лишь временная регистрация для мамы.
— «Всего лишь»? Вадим, ты серьезно? — она наконец посмотрела на него. — Временная регистрация в Москве — это не «всего лишь». И ты прекрасно знаешь, чем такие истории заканчиваются.
Он тяжело вздохнул и прошел на кухню, сел на табурет, который жалобно скрипнул под его весом. Вадим был крупным, широкоплечим, и на их небольшой кухне казался особенно массивным.
— Ничем плохим они не заканчиваются, если все по-человечески. Маме нужно прикрепиться к поликлинике нормальной. У нее давление скачет, сердце пошаливает. В их Залесске один фельдшер на весь район, и тот вечно пьяный. Ты же хочешь, чтобы моя мама дольше прожила?
Этот аргумент был ударом ниже пояса, и оба это понимали. Ирина поджала губы. Она не была монстром. Конечно, она желала свекрови, Тамаре Павловне, долгих лет жизни. Но одно дело — желать здоровья на расстоянии, и совсем другое — впускать ее в свое личное пространство, в свою крепость.
— Для поликлиники можно сделать временную регистрацию на три месяца. Через МФЦ, без прописки в квартире. Мы это уже обсуждали, — ровно ответила она.
— Ир, ей отказали. Сказали, что для постановки на учет к кардиологу нужна постоянная или хотя бы на год. Сама же знаешь, какая бюрократия. Это просто формальность. Она же не будет здесь жить. Пропишется и уедет обратно к себе.
— Куда «к себе»? — уточнила Ирина, складывая руки на груди. — Ты же сам говорил, что она продала свою двушку в Залесске.
— Продала. Деньги отдала Лидке на первый взнос по ипотеке. У сестры семья, ребенок, им расширяться надо. Мама пока у них поживет.
— У них? В однушке? Вчетвером? — Ирина скептически изогнула бровь. — Вадим, давай без сказок. Я Лиду знаю. Ее терпения на неделю не хватит. И что потом? Мама приедет к нам «погостить»?
Вадим вскочил, табурет снова протестующе скрипнул.
— Да почему ты так плохо думаешь о моей семье? Почему ты вечно ждешь какого-то подвоха? Мама — святой человек! Она для нас с Лидкой всю жизнь положила, а теперь ты ей отказываешь в такой мелочи!
— Это не мелочь! — голос Ирины тоже набрал силу. — Это моя квартира! Моя! Мне ее бабушка оставила. Я здесь каждый гвоздь знаю. И я не хочу, чтобы здесь был прописан кто-то посторонний. Никого из твоей семейки в своей квартире я прописывать не буду, не надейся.
Последние слова она произнесла почти шепотом, но они прозвучали как приговор. Вадим смотрел на нее покрасневшими глазами. В них стояли обида и злость.
— Я понял, — глухо сказал он. — Не ожидал от тебя.
Он развернулся и вышел из кухни. Через минуту хлопнула входная дверь. Ирина осталась одна посреди кухни, в которой запахло озоном надвигающейся грозы. Она прислонилась спиной к холодильнику и медленно сползла на пол. Дело было не в жадности. Дело было в предчувствии. В ледяном, липком страхе, который нашептывал ей, что этот разговор — только начало. Начало конца.
Они не разговаривали два дня. Вадим приходил поздно, ел молча то, что она оставляла на плите, и ложился спать на диване в гостиной. Ирина не настаивала. Она знала этот его метод — наказывать молчанием, создавать вокруг себя поле отчуждения, чтобы она первая не выдержала и пошла на уступки. Раньше это работало. Сейчас внутри нее что-то заледенело.
Она вспоминала свою бабушку, сильную, властную женщину, которая говорила ей: «Ирочка, запомни, у женщины всегда должен быть свой угол. Не мужа, не общий, а свой. Чтобы было куда уйти или откуда выставить. Жизнь долгая, всякое бывает». Эта квартира была ее «углом». Ее тихой гаванью.
На третий день вечером в дверь позвонили. Ирина посмотрела в глазок и ее сердце ухнуло вниз. На пороге стоял Вадим, а рядом с ним — маленькая, сухонькая Тамара Павловна с огромным чемоданом в цветочек.
— Ирочка, здравствуй, деточка, — защебетала свекровь, едва Ирина открыла дверь. — А мы вот приехали. Вадик сказал, ты не против будешь, если я у вас пару неделек поживу, пока с документами все утрясется.
Ирина посмотрела на мужа. Он прятал глаза. «Поставил перед фактом. Молодец», — с горечью подумала она. Выгонять пожилого человека с порога было выше ее сил.
— Здравствуйте, Тамара Павловна. Проходите, — выдавила она, отступая вглубь коридора.
Вадим втащил чемодан, и квартира сразу будто уменьшилась. Свекровь суетливо сняла свои разношенные туфли, оставшись в толстых шерстяных носках, и прошла на кухню, словно была здесь сто раз.
— Ох, уютненько у вас. Только темновато, — произнесла она, оглядываясь. — Окошко маленькое. Ну ничего, обживемся.
Слово «обживемся» резануло Ирину по слуху. Она бросила еще один взгляд на мужа, но тот был уже в гостиной, раскладывая диван для матери.
Первые дни прошли в состоянии вооруженного нейтралитета. Тамара Павловна вела себя идеально. Вставала рано, тихонько шуршала на кухне, варила себе овсянку на воде. Она постоянно вздыхала, прикладывала руку к сердцу и пила валокордин, капли которого теперь прочно поселились в воздухе квартиры, смешиваясь с запахом старых вещей, который исходил от ее чемодана.
Она никогда не обращалась с просьбами напрямую к Ирине. Только к сыну.
— Ваденька, сынок, что-то голова кружится. Не мог бы ты сходить в аптеку за таблеточками? Список вот.
— Вадик, у меня талончик к врачу на завтра, на другой конец города. Я же заблужусь одна, отвези маму.
— Ваденька, мне бы супчику сварить, а то от вашей еды у меня желудок болит. Купи курочку домашнюю, на рынке.
Вадим, разрываемый чувством вины, метался между работой, аптеками и рынками. Он выглядел измотанным, но на все вопросы Ирины отвечал односложно: «Это же мама».
Ирина чувствовала, как петля затягивается. Ее дом перестал быть ее. По утрам, заходя на кухню, она натыкалась на свекровь в застиранном халате. Вечерами из гостиной доносился звук работающего на полную громкость телевизора — Тамара Павловна плохо слышала и смотрела свои бесконечные сериалы про несчастную любовь.
Она не делала ничего из того, чего боялась Ирина. Не двигала мебель, не критиковала ремонт. Ее тактика была иной, куда более изощренной. Она создавала атмосферу. Атмосферу вины и долга.
— Ирочка, ты не устала на работе? Бледненькая такая, — говорила она сладким голосом за ужином. — Вадику тоже тяжело. На двух фронтах, бедняжка. И на работе, и за мной ухаживать. А был бы у меня свой уголок, своя прописка, я бы сама справлялась. И в поликлинику сама бы ездила, и в собес за льготами. Не была бы вам обузой.
После таких монологов Вадим мрачнел и снова переставал разговаривать с Ириной. Он считал ее бессердечной эгоисткой.
Однажды вечером, когда Вадим уехал помогать другу с машиной, раздался звонок. Городской телефон, которым почти не пользовались. Ирина сняла трубку.
— Алло. Вадика можно? — раздался резкий, требовательный голос Лиды, сестры мужа.
— Его нет. Это Ира.
— А, ты. Слушай, ну что там у вас? Мать звонит, жалуется. Вы чего тянете с пропиской? Ее уже из поликлиники по месту жительства Лидкиного мужа вытурили. Сказали, не их участок.
— Лида, мы этот вопрос решаем, — холодно ответила Ирина.
— Что вы там решаете? Неделю уже! Прописать и все! Или твоя квартирка от этого в цене упадет? — в голосе золовки звенел металл. — Вы поймите, она у нас жить не может. У нас ребенок маленький, места нет. Мы на вас рассчитывали. Вадик — ее сын, он обязан о ней позаботиться.
— Я так понимаю, забота заключается в том, чтобы прописать ее в моей квартире?
— Ну а где еще? Не на улице же ей жить! — фыркнула Лида. — Короче, давай, решай быстрее. А то мы ее вам с вещами насовсем привезем. Нам чужих проблем не надо.
И она бросила трубку. Ирина стояла с трубкой в руке, и в голове у нее была звенящая пустота. «Нам чужих проблем не надо». Значит, ее родная мать — для нее чужая проблема. А для Ирины, невестки, она должна стать своей?
В этот момент дверь в гостиную тихонько приоткрылась. Тамара Павловна стояла в проеме, глядя на Ирину испуганными, но в то же время хитрыми глазами.
— Ирочка, это Лидочка звонила? Что-то случилось? Я так переволновалась…
Она все слышала. Она стояла и слушала. И сейчас играла роль невинной овечки. Ирине стало физически дурно.
На следующий день Ирина взяла на работе отгул. Когда мужчины не было дома, она села на кухне напротив свекрови. Тамара Павловна настороженно вязала свой бесконечный шарф.
— Тамара Павловна, — начала Ирина спокойно. — Я больше не могу и не хочу жить в этой атмосфере. Ваш сын поставил меня перед фактом вашего приезда. Ваша дочь ставит мне ультиматумы по телефону. Вы обаятельно вздыхаете и капаете валокордин. Давайте начистоту. Чего вы хотите на самом деле?
Свекровь отложила вязание. Ее лицо из испуганного стало жестким, непроницаемым.
— Правды хочешь, деточка? Изволь. Я хочу гарантий. Я продала свою квартиру, все до копейки отдала дочке. У меня ничего не осталось. А если у них с мужем не сложится? Если ипотеку не потянут? Куда я пойду? На улицу? А так, буду прописана у сына. Это мой страховой полис. Сын меня не выгонит.
— Но это не квартира вашего сына, — тихо возразила Ирина.
— Какая разница? — отмахнулась Тамара Павловна. — Семья одна. Вы пять лет живете, уже все общее. Ты что, его выгнать собираешься? Не посмеешь. А значит, и я буду здесь. По закону.
Ирина смотрела на эту маленькую женщину и видела перед собой немощную старушку, а расчетливого и холодного игрока. Вся ее слабость, все вздохи и таблетки были лишь маской.
— Я вас поняла, — кивнула Ирина. — Спасибо за честность.
Вечером, когда вернулся Вадим, она ждала его на кухне. Он был в хорошем настроении, купил торт.
— Ир, ну хватит дуться. Вот, твой любимый «Наполеон». Давай мириться.
— Садись, Вадим. Нам нужно поговорить, — сказала она тоном, не терпящим возражений.
Она пересказала ему оба разговора. И с Лидой, и с его матерью. Без эмоций, просто факты. Вадим слушал, и лицо его каменело.
— Они не могли так сказать, — прошептал он. — Ты все выдумала. Или не так поняла. Мама… она не такая.
— Она именно такая, Вадим. Просто ты никогда не хотел этого видеть. Тебе удобнее было считать ее святой, а меня — черствой.
— Ты просто хочешь избавиться от моей матери! Найти любой предлог!
— Да, хочу! — сорвалась Ирина. — Я хочу избавиться от нее в своем доме! Я хочу снова приходить домой и чувствовать себя дома, а не в гостях у манипуляторов! Я хочу, чтобы мой муж был на моей стороне, а не на стороне своей родни, которая пытается отжать у меня квартиру!
В кухню, привлеченная криками, заглянула Тамара Павловна. На ее лице была маска страдания.
— Сынок, что происходит? Ирочка меня выгоняет? Куда же я пойду? Сердце… Ох, сердце… — она картинно схватилась за грудь.
И это стало последней каплей. Ирина посмотрела на мужа, который растерянно метался взглядом между ней и матерью. Он был парализован. Он не мог сделать выбор, не мог принять решение. И в этот момент она поняла — ей не нужен такой муж. Ей не нужен человек, который позволяет так с ней поступать.
— Собирайте вещи, — сказала она ровным, ледяным голосом, глядя не на свекровь, а на Вадима. — Оба.
— Что? — пролепетал он. — Ир, ты в своем уме? Куда я пойду?
— Туда, куда собиралась идти твоя мама. К Лиде. У вас же семья, вы должны друг другу помогать. У вас там однушка, но, как говорится, в тесноте, да не в обиде.
Тамара Павловна перестала изображать сердечный приступ.
— Ты не имеешь права! — взвизгнула она. — Это и его дом тоже! Он твой муж!
— Он был моим мужем, — поправила Ирина. — До тех пор, пока не решил, что его семья может вытирать об меня ноги. Он прописан у своих родителей, в Залесске. Так что юридически он здесь никто. Как и вы. Даю вам два часа на сборы.
Вадим смотрел на нее, как на чужую. В его глазах была смесь ужаса, непонимания и слабой, гаснущей надежды, что это какая-то злая шутка.
— Ира… пожалуйста…
— Два часа, Вадим. Или я вызову полицию и выведу вас с участковым. Вместе с вещами.
Она развернулась и ушла в спальню, заперев за собой дверь. Она села на кровать и закрыла уши руками, чтобы не слышать звуков из гостиной: гневных нашептываний Тамары Павловны, растерянного бормотания Вадима, скрипа выдвигаемых ящиков, стука чемоданных замков.
Она не плакала. Внутри была выжженная пустыня. Пять лет брака, любви, надежд — все это сейчас упаковывалось в старый чемодан в цветочек и уходило из ее жизни навсегда. Бабушка была права. У женщины всегда должен быть свой угол.
Через полтора часа в квартире стало тихо. Ирина вышла из спальни. В воздухе все еще стоял тяжелый запах валокордина, но его уже перебивал свежий сквозняк из приоткрытой входной двери. На кухонном столе лежал ключ, который она когда-то дала Вадиму. Торт «Наполеон» так и остался нетронутым.
Ирина подошла к окну. Внизу, под фонарем, стояло такси. Вадим грузил в багажник чемодан и несколько сумок. Рядом стояла его мать, что-то гневно ему выговаривая. Потом они сели в машину и уехали.
Ирина долго смотрела на опустевшее место. Она не чувствовала ни радости победы, ни горечи поражения. Только огромную, всепоглощающую усталость и звенящую тишину в своей собственной, снова ставшей только ее, квартире. Она знала, что впереди ее ждет тяжелый развод и много одиноких вечеров. Но она также знала, что приняла единственно верное решение. Она спасла себя. И свой дом.
