Последние лучи осеннего солнца слепили глаза, отражаясь в мониторе. Я закончила правки и медленно, будто ватная, собрала вещи. Тело ныло от усталости, но мысли уже были дома. Нужно зайти в магазин, купить молока, достать мясо из морозилки… Максим, наверное, проголодался.
Как же давно он не спрашивал, не голодна ли я.
Ключ повернулся в замке с тихим щелчком. В прихожей пахло пылью и вчерашней жареной картошкой. Я повесила пальто и замерла на пороге гостиной. Максим лежал на диване, уткнувшись в телефон. Рядом на столе стояла чашка с мутным следом от чая и крошки.
— Привет, — тихо сказала я, стараясь, чтобы в голосе не дрогнула усталость. — Ты поел?
Он медленно, нехотя перевел на меня взгляд. Его глаза были пустыми, как всегда в последнее время.
— А там, в холодильнике, вроде что-то было. Я не голодный.
Из кухни вышла Лидия Петровна. В руках она держала тарелку с только что разогретым супом, который явно предназначался ей и сыну. На меня она не посмотрела, обращаясь к Максиму:
— Вот, сыночек, покушай горяченького. А то целый день голодный сидишь, пока одни по ресторанам да по кафешкам шляются.
Это «одни» повисло в воздухе тяжелым, липким комом. Я промолчала, прошла на кухню. Раковина была заставлена немытой посудой. Я включила воду, грохотом поставила кастрюлю в мойку. Руки дрожали.
— Максим, нам нужно обсудить платеж по кредиту за машину, — сказала я, возвращаясь в гостиную. — Через три дня срок.
Он оторвался от телефона, его лицо исказилось гримасой раздражения.
— Опять деньги? Только об этом и можешь думать? У меня творческий кризис, а ты со своими копейками!
— Это не копейки, — голос мой срывался, старалась сдерживаться. — Это тридцать тысяч в месяц. Твоя машина.
— Наша машина! — поправил он, садясь на диван. — Или я тебе уже не семья? Только источник дохода?
Свекровь язвительно фыркнула, усаживаясь в свое кресло, с которого открывался вид на всю комнату, как на сцену.
— Ну конечно, наша королева соизволила пожаловать, так сразу и разговоры только о деньгах. Моего сына заботы душат, а ей подавай отчет. Работаешь-работаешь, а душой к семье не становишься ближе.
Я чувствовала, как по щекам ползут горячие пятна. Комок в горле мешал дышать. Эти двое сидели напротив — мать и сын, единым фронтом. А я — чужая, которая вечно все портит.
— Я не требую отчета, — прошептала я. — Я просто напоминаю. Я тоже устала.
— Кто же спорит, устала, — подхватила Лидия Петровна, сладко потягивая чай. — С такими-то доходами, небось, целый день на шезлонге пролежала. А мой Максим тут, дома, один, в тоске творческой маялся.
Я посмотрела на мужа. Он избегал моего взгляда, снова уткнувшись в экран. В его позе не было ни поддержки, ни понимания. Только обида и то самое знакомое, разъедающее душу чувство, что он — жертва, а я — его тюремщик.
В тот вечер мы так больше и не разговаривали. Я убралась на кухне, пролила слезы над раковиной с жирными тарелками и ушла в спальню. Он остался с ней, смотреть телевизор. Я лежала в темноте и слушала, как из гостиной доносится смех. Смеялись они надо мной. Надо мной, которая купила эту квартиру, которая платила за этот диван, на котором он лежал, и за этот телевизор.
Я закрыла глаза и попыталась вспомнить, когда все пошло не так. Когда мой любимый, перспективный музыкант Максим превратился в этого вечно недовольного, завистливого человека. И когда его мать стала полноправной хозяйкой в моем доме.
Ответа не было. Была только тяжелая, давящая тишина, которую не мог нарушить даже их смех. Тишина, в которой медленно умирала моя любовь.
Прошла неделя после того вечера. Напряжение в доме не исчезло, а лишь затаилось, как сквозняк, пробирающийся сквозь щели в рамах. Я старалась приходить позже, чтобы меньше бывать в этой давящей атмосфере. В тот день у меня была важная zoom-встреча с заказчиком из другого города, и я знала, что дома меня ждут упреки.
Как всегда, Лидия Петровна встретила меня молчаливым, но красноречивым взглядом из своего кресла. Максим, судя по звукам из спальни, перебирал струны гитары — единственное, что он делал в последние месяцы.
— У меня совещание, — коротко бросила я, направляясь в самую дальнюю комнату, бывший кабинет, где теперь стоял мой компьютер. — Прошу не мешать.
Олег, мой коллега и постановщик задач, уже ждал онлайн. Разговор был деловым, немного нервным. Заказчик хотел переделать часть проекта, и мы с Олегом быстро набрасывали новые идеи, спорили, искали компромисс.
— Анна, твое видение здесь ключевое, — говорил Олег. — Если ты сможешь полностью переработать эскизы к среде, будем двигаться дальше. Я возьму на себя переговоры по бюджету.
— Хорошо, я поняла, — ответила я, чувствуя, как от предстоящей работы сжимается желудок. — Но мне нужно сосредоточиться. Дома… не самые рабочие условия.
— Понимаю. Держись. Позвони, если что.
Я вышла из звонка с тяжелой головой. В горле пересохло. Нужен был чай, хоть глоток воды, чтобы прийти в себя. Я отодвинула наушники, оставив телефон лежать на столе рядом с клавиатурой. Диктофон, который я использовала, чтобы зафиксировать основные мысли заказчика, остался работать. Я не заметила этого.
Тихо вышла в коридор и направилась на кухню. Сердце сжалось от привычной тоски, когда я увидела немытую чашку Максима прямо в раковине. Я налила себе воды, выпила залпом, стоя у окна и глядя на темные окна соседнего дома.
Когда я вернулась в комнату, я сразу почувствовала неладное. Дверь была приоткрыта чуть шире. А на пороге стоял Максим. Он держал в руке мой телефон. Его лицо было бледным, но глаза горели каким-то странным, торжествующим огнем.
— Что ты делаешь? — спросила я, замирая.
Он медленно поднял на меня взгляд. В его улыбке не было ни капли тепла.
— Слушаю, — тихо произнес он. — Слушаю, как ты работаешь. Очень познавательно.
Из динамика телефона донесся голос Олега, четкий и деловой: «…Анна, твое видение здесь ключевое…»
Мое сердце упало. Я поняла все. Он слышал запись. Запись, где не было ни единого лишнего слова, только работа.
— Максим, это совещание, — начала я, чувствуя, как дрожь подбирается к горлу. — Ты что, подслушивал?
— Подслушивал? — он фыркнул, и в этом звуке было столько презрения, что я отшатнулась. — Я защищаю то, что у меня осталось. А осталась у меня, как выясняется, только видимость. Ты думаешь, я не понимаю, что это за «рабочие условия»? Что это за тонкие намеки друг другу?
Он помахал телефоном перед моим лицом.
— «Держись», — передразнил он Олега. — Мило. Очень трогательно. А «твое видение ключевое» — это вообще песня! Я-то тут сижу, без видения, без будущего, а у тебя там ключевое видение с другим мужчиной!
— Какой другой мужчина? — голос мой сорвался на крик. — Это Олег! Мой коллега! Мы работаем! Ты слышал хоть одно слово о чем-то личном?
— Я все услышал, что мне нужно было услышать, — его голос стал тихим, холодным и страшным. Он подошел ко мне вплотную. — Я все понял. Наконец-то я тебя раскусил, карьеристка. Тебе нужны только твои проекты, твои деньги и твои… коллеги. А я так, балласт. Мешаю твоему «ключевому видению».
Он швырнул телефон на диван. Он не разбился, лишь глухо стукнулся о ткань.
— И не пытайся ничего объяснять. Мне надоели твои оправдания.
Он развернулся и вышел, хлопнув дверью. Я осталась стоять посреди комнаты, вся дрожа. В ушах звенело. Это была не ревность. Это было нечто иное, уродливое и знакомое. В его глазах я увидела не боль обманутого мужа, а злорадство. Злорадство человека, который нашел, наконец, козырь, долгожданное оправдание собственной неудаче. Он не ревновал. Он завидовал. Завидовал моей занятости, моему разговору, моей жизни за пределами этих стен.
И этот взгляд был страшнее любой сцены ревности.
Тот вечер и следующее утро прошли в гнетущем молчании. Максим не разговаривал со мной, перемещаясь по квартире мрачной тенью. Я чувствовала себя преступницей, хотя не совершала ничего предосудительного. Эта мысль грызла изнутри, но поделиться ею было не с кем.
Он ушел из дома днем, хлопнув входной дверью, не сказав ни слова. Я осталась одна, пытаясь работать, но буквы на мониторе расплывались перед глазами. В голове крутился один вопрос: что же будет дальше?
Ответ пришел сам, ближе к вечеру. Я сидела на кухне с чашкой остывшего чая, когда услышала щелчок ключа в замке. Это вернулась Лидия Петровна, она ходила к подруге. Я инстинктивно выпрямилась, ожидая очередной колкости.
Но все было иначе.
Она не стала раздеваться в прихожей. Она вошла на кухню и остановилась напротив меня. Ее лицо было не просто сердитым. Оно было каменным, а в глазах стоял такой холод, что мне стало не по себе.
— Ну что, — начала она тихо, почти беззвучно. — Дождалась.
Я промолчала, сжимая в руках теплую чашку.
— Я всегда знала, — ее голос оставался ровным и страшным. — Всегда видела, какая ты на самом деле. Лицемерная. Гулящая. Мой сын, его доброе сердце, были для тебя просто ступенькой.
— Лидия Петровна, — попыталась я вставить, но она меня не слушала. Она приблизилась на шаг.
— Он, дурак, верил тебе. Защищал. А ты? Ты все эти годы смотрела на него свысока. Думала, что ты тут царица, потому что деньги в дом носишь. А он, недотёпа, с гитарой своей, тебе не ровня. Так и ждала момента, чтобы найти кого-то получше.
— Это неправда, — вырвалось у меня. Голос дрожал. — У меня была рабочая переписка. Ничего такого!
— Рабочая! — она фыркнула, и в этом звуке было столько ненависти, что я отпрянула. — Знаем мы эти ваши «работы» до поздней ночи. Знаем мы этих «коллег», которые так тепло поддерживают. Ты моего сына, самого лучшего парня, в грязь втоптала. Сделала его несчастным. Он теперь как пустой. А все из-за тебя!
Она уже не сдерживалась. Ее слова сыпались на меня, как удары. Каждое — обвинение, каждое — приговор.
— И не пытайся оправдываться. Я все вижу. Вижу, как ты на него смотришь. Без уважения. Без любви. Ты его никогда не любила. Ты использовала его, пока он тебе не надоел.
— Это не так! — крикнула я, вскакивая. Слезы подступили к глазам, но я изо всех сил сдерживала их. — Я его любила! Я все для него делала! Работала за двоих, пока он…
Я запнулась, но было поздно.
— Пока он что? — ее глаза сузились до щелочек. — Пока он искал себя? Пока он творил? А ты, значит, «работала». И теперь твоя «работа» важнее семьи? Важнее мужа? Ты должна была быть ему опорой, а не тыкать ему каждый день его временными трудностями!
Она снова сделала шаг вперед, заставляя меня отступить к столешнице.
— Вот что ты сделаешь сейчас, — ее тон стал властным, не терпящим возражений. — Ты немедленно откажешься от этого своего проекта. От этого… Олега. Закроешь все свои «видения». И вернешься в семью. Сядешь дома, будешь ухаживать за мужем, как положено жене. Найдешь себе работу попроще, без этих ночных совещаний. Или вообще не работай. Мой сын тебя прокормит.
Последняя фраза прозвучала как насмешка. Мы обе знали, что это неправда.
Я смотрела на нее, на ее сжатые губы, на горящие злобой глаза. И вдруг поняла. Это не защита сына. Это торжество. Она наконец-то получила то, чего ждала все эти годы — железный, по ее мнению, повод выставить меня виновной во всем. Повод сломать меня и поставить на место.
И самое ужасное, что у нее это почти получилось. Во мне боролись гнев и отчаяние. Хотелось кричать, трясти ее, доказывать свою правоту. Но я лишь стояла, прижавшись к кухонному столу, и молчала, а внутри все замирало от холода и несправедливости.
Она выдержала паузу, давая своим словам прочно осесть в моем сознании.
— Подумай, — бросила она напоследок и вышла из кухни, оставив меня одну с гнетущей тишиной и чувством полного поражения.
Я медленно опустилась на стул. Битва была проиграна, даже не успев начаться.
Три дня я прожила как в тумане. Каждое утро я уходила на работу раньше всех, а возвращалась позже, лишь бы избегать встреч. Максим и Лидия Петровна, казалось, только этого и ждали. Они вели себя как полноправные хозяева, а я была незваной гостьей в собственном доме. Их тихие разговоры затихали, когда я входила в комнату, а вслед мне летели многозначительные взгляды.
На четвертый день терпение лопнуло. Я пришла домой и застала мужа одного. Он сидел в гостиной и смотрел телевизор.
— Максим, нам нужно поговорить, — сказала я, останавливаясь посреди комнаты.
Он медленно перевел на меня взгляд, потом выключил телевизор.
— О чем? О твоих рабочих проектах? — его голос был ядовитым.
— О нас. О том, что происходит. Эта война должна закончиться.
Он тяжело вздохнул и встал. Его лицо было серьезным, но в глазах я увидела не раскаяние, а нечто иное — расчет.
— Ты права, война должна закончиться. И она закончится. Но на моих условиях.
Я замерла, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
— Каких условиях?
— Мы разводимся, — произнес он четко, следя за моей реакцией. — И ты добровольно отказываешься от своей доли в этой квартире в мою пользу.
У меня перехватило дыхание. Комната поплыла перед глазами.
— Что?.. Ты с ума сошел? Это я покупала эту квартиру! На свои деньги!
— Наши деньги, — поправил он. — Мы находились в законном браке. И ты прекрасно знаешь, что по нашему брачному договору, если мы разводимся по твоей вине…
— По какой вине? — голос мой сорвался.
— По причине твоей супружеской неверности, — он произнес это спокойно, с каким-то даже удовольствием. — Моральный ущерб, подорванное доверие… Суд будет на моей стороне. Мама уже консультировалась с юристом.
Слово «юрист» прозвучало как выстрел. Лидия Петровна уже все продумала. Они готовили ловушку, и я сама в нее попала, оставив тот злополучный диктофон включенным.
— У тебя нет доказательств, — прошептала я, чувствуя, как почва уходит из-под ног.
— А эта запись? — он усмехнулся. — А наши свидетельские показания? Мама готова подтвердить, что ты постоянно пропадала на работе, пренебрегала семьей. А твой «ключевой» коллега? Думаешь, суд не обратит на это внимание?
Он подошел ко мне ближе.
— Или ты отказываешься от доли добровольно, сохраняя лицо. Или мы идем в суд, и ты остаешься ни с чем. Я заберу квартиру, а еще буду требовать с тебя алименты на свое содержание. Ты же знаешь, я не работаю официально. А ты — успешный дизайнер.
Я стояла, не в силах пошевелиться. Его слова обрушились на меня лавиной. Алименты? На него? После всего, что я для него сделала? Гнев и отчаяние боролись во мне, но сильнее всего был страх. Страх потерять все, во что я вложила столько сил.
— Подумай, — бросил он, как когда-то его мать, и вышел из комнаты.
Я осталась одна. Мое тело дрожало мелкой дрожью. Они победили. Они нашли мое самое уязвимое место. Я чувствовала себя загнанным зверем.
Но потом, сквозь оцепенение, пробилась другая мысль. Слабый, едва заметный лучик. «Мама консультировалась с юристом». А я? Почему я должна верить на слово им? Ихнему юристу?
С трудом доставая телефон из кармана, я с дрожащими пальцами нашла номер своей подруги Кати. Она всегда была практичной и знала, к кому обратиться.
— Кать, прости, что поздно… — голос мой предательски дрогнул. — Мне срочно нужен хороший юрист по семейным делам. Самый лучший.
Катин знакомый, Александр Петрович, согласился встретиться со мной на следующий день в своем кабинете. Я сидела напротив него, сжимая в руках папку с документами на квартиру и брачным договором, и чувствовала себя школьницей на экзамене.
Я рассказала ему все. Про мужа, который не работает. Про свекровь. Про запись. Про их угрозы. Он слушал внимательно, изредка задавая уточняющие вопросы, просматривая документы.
Когда я закончила, он отложил бумаги и сложил руки на столе.
— Анна, давайте по порядку, — начал он спокойно. Его голос действовал умиротворяюще. — Во-первых, эта запись. Она не доказывает факта супружеской неверности. Это деловая беседа. Суд ее даже во внимание не примет как доказательство измены.
Я медленно выдохнула, даже не осознавая, что задерживала дыхание.
— Во-вторых, брачный договор, — он потянулся к документу. — Он составлен грамотно, с учетом того, что квартиру покупали именно вы на свои средства, заработанные до брака и во время него. У мужа нет прав на большую часть. Только на обязательную долю, и то, это спорный вопрос, учитывая, что он трудоспособен, но не работает годами по собственному желанию.
— А алименты? — тихо спросила я. — Он грозился…
Александр Петрович усмехнулся, но без злобы.
— Это пустые угрозы. Чтобы взыскать алименты на свое содержание, ему нужно доказать, что он нуждается и нетрудоспособен. Или что он ухаживает за общим ребенком-инвалидом. Детей у вас нет. Он здоров. Суд отклонит его требование в первый же день. Более того, — он посмотрел на меня прямо, — учитывая разницу в доходах и то, что вы все эти годы его содержали, это вы можете претендовать на часть его имущества. Но, как я понимаю, его у него нет.
Я слушала и не верила своим ушам. Тот капкан, в который, как мне казалось, я попала, оказался мыльным пузырем. Карточным домиком, построенным на лжи и запугиваниях.
— Значит… они блефуют?
— Они пытаются манипулировать вами, используя вашу юридическую неграмотность и эмоциональное состояние, — поправил он. — Это, увы, распространенная тактика. Но с правовой точки зрения их позиция — ноль без палочки. Вы не просто останетесь при своем, вы в куда более выигрышном положении.
Я откинулась на спинку стула. Давление, которое сжимало мою грудь все эти дни, вдруг исчезло. Его место начала заполнять новая, незнакомая чувство — не облегчение, а сила. Трезвая, холодная уверенность.
Я поблагодарила Александра Петровича и вышла из его кабинета. На улице было прохладно, но я не чувствовала холода. Я шла по улице, и в голове у меня складывался новый план. Теперь, когда я знала правду, игра изменилась. И я больше не была пешкой.
Я достала телефон и набрала номер Максима. Он ответил не сразу.
— Ну что, все обдумала? — прозвучал его голос.
— Да, Максим, — сказала я, и мой голос был удивительно спокоен. — Я все обдумала. Давай встретимся. Нам действительно нужно все обсудить.
Юрист дал мне силу, но мне нужны были козыри. На следующий день я проснулась с холодной решимостью. Их слова были оружием против меня. Значит, мне нужно было найти свое.
После разговора с Максимом я осталась дома, делая вид, что обдумываю его «условия». Лидия Петровна наблюдала за мной с ядовитым удовлетворением. Она была уверена, что я сломлена.
Максим, видимо, решил отпраздновать приближающуюся победу и ушел к друзьям, оставив свой старый, видавший виды ноутбук на журнальном столике в гостиной. Он всегда был в нем небрежен, в отличие от своего дорогого телефона.
Сердце заколотилось у меня в груди. Это был шанс. Я действовала как в тумане, подчиняясь какому-то внутреннему импульсу. Сначала я просто искала документы — распечатки квитанций, старые договоры, все, что могло подтвердить мои финансовые вложения. В ящиках его стола царил хаос, и в этом хаосе я наткнулась на внешний жесткий диск, подключенный к розетке за тумбой. Максим когда-то хранил на нем свою музыку.
Руки дрожали, когда я взяла ноутбук и диск и понесла их в свою комнату, притворив дверь. Я сказала себе, что ищу сканы паспортов или еще что-то формальное. Но в глубине души я надеялась на большее.
Ноутбук загрузился с привычным ему жужжанием. Пароля на нем не было. Максим всегда ленился его ставить. Я открыла папку с документами. Ничего интересного. Потом подключила жесткий диск. Сначала я увидела те самые музыкальные проекты. Но рядом была еще одна папка, названная «Старое». Она была заархивирована.
Мое дыхание стало прерывистым. Я щелкнула по ней. Внутри лежали файлы, которые заставили мое сердце остановиться. Это была переписка. Переписка между Максимом и его матерью. Не в мессенджере, которую можно быстро удалить, а сохраненные текстовые файлы, как будто они были ему дороги. Или как черновики для будущих действий.
Я открыла первый попавшийся файл. Датирован он был несколькими месяцами назад.
Лидия: Сынок, как дела? Она не заподозрила ничего насчет того, чтобы переоформить страховку?
Максим: Нет, все нормально. Сказал, что так дешевле. Подписала, даже не глядя.
Лидия: Молодец. Надо потихоньку все важное на тебя переводить. На всякий случай. Она ведь может и уйти, когда поймет, что ты не станешь знаменитым.
Максим: Мам, не начинай. Она не такая.
Лидия: Все они такие. Деньги портят. Лучше подстраховаться.
Меня бросило в жар. Я лихорадочно открывала файл за файлом, письмо за письмом. Картина вырисовывалась ужасающая. Они вдвоем, как настоящие заговорщики, годами строили планы, как привязать меня к себе, как сделать меня зависимой, как выжать из меня максимум.
Вот переписка полугодовой давности:
Лидия: Надо давить на чувство вины. Говори, что она тебя бросила одного, что ей работа важнее. Пусть компенсирует подарками.
Максим: А она и так много работает. Устает.
Лидия: И прекрасно! Уставшая, она меньше будет думать о своих правах. Соглашаться будет на все, лишь бы избежать скандала. Ты должен постоянно создавать ей чувство дискомфорта. Это наша тактика.
Я читала и не верила своим глазам. Это были не спонтанные упреки или ссоры. Это была продуманная стратегия. Психологическая война.
А вот и самое свежее, уже после случая с диктофоном:
Лидия: Идеальный повод! Она сама все в руки нам дала. Теперь дави. Говори про суд, про алименты. Она юридически безграмотна, испугается.
Максим: Я не уверен… Это же подло.
Лидия: Это стратегия! Ты хочешь остаться на улице? Действуй! Напомни ей, что она тебе должна. Все эти годы она унижала тебя своим успехом! Теперь твой час настал. Пусть знает, что значит играть с нами.
Последняя фраза ударила меня с особой силой. «Унижала тебя своим успехом». Так вот в чем было дело. Все эти годы не любовь, не семья. Тихая, разъедающая зависть. И его мать усердно подливала масла в этот огонь.
Я сидела и смотрела на экран, и во рту был горький привкус предательства. Все, что я делала — работала, обеспечивала, терпела — они вдвоем превратили в оружие против меня. Я была для них не женой и невесткой, а ресурсом. Дойной коровой и объектом для манипуляций.
Гнев подступал комом к горлу, но на этот раз он был холодным и четким. Слез не было. Было лишь леденящее спокойствие. Я нашла не просто их тайну. Я нашла ключ к своему освобождению.
Я достала свой телефон, подключила его к ноутбуку и начала методично, файл за файлом, копировать всю эту переписку. Каждое гадкое слово, каждый циничный план. Это была не эмоция, не крик души. Это были доказательства. Доказательства, которые теперь станут моим щитом и моим мечом.
Они думали, что играют со слабой и запуганной женщиной. Они ошибались. Они разбудили во мне того самого холодного, расчетливого стратега, которым всегда была Лидия Петровна. Только теперь вся ее тактика и все ее планы были у меня в руках.
Я закрыла ноутбук. Тишина в комнате была уже не давящей, а звенящей. Предвкушающей. Завтра все изменится.
Они вернулись вместе на следующий день после обеда. Я сидела в гостиной, на том самом диване, где все началось. На кофейном столе передо мной лежал мой ноутбук, закрытый. Мои руки были спокойно сложены на коленях. Внутри все было обледеневшим и неподвижным.
Лидия Петровна вошла первой, с привычным властным видом. Максим брел следом, его плечи были сутулыми, взгляд избегал встречи с моим.
— Ну что, — начала свекровь, снимая пальто и не глядя на меня. — Приняла, наконец, правильное решение? Не хочешь же ты позора в суде.
Я не ответила. Я дождалась, пока Максим сядет в кресло напротив. Он выглядел измученным.
— Я все обдумала, — сказала я тихо, но так четко, что оба вздрогнули. — И я хочу кое-что вам прочитать.
Я открыла ноутбук. Экран осветил мое спокойное лицо.
— Что еще за глупости? — фыркнула Лидия Петровна, но в ее голосе прозвучала тревога.
Я проигнорировала ее и начала читать. Тот самый первый диалог про страховку. Мой голос был ровным, без единой дрожи, будто я читала сводку погоды.
Когда я закончила, в комнате повисла гробовая тишина. Максим побледнел, его глаза расширились от ужаса. Лидия Петровна застыла, ее лицо стало каменным.
— Что это? — прошептал Максим.
— Это, дорогой мой муж, — ответила я, глядя прямо на него, — наша с твоей матерью переписка. Точнее, ее план по удержанию меня в узде. Тот самый, где ты не был уверен, что это «подло».
Он вскочил с кресла.
— Ты полезла в мой компьютер?! Это вторжение в личную жизнь!
— Как и твое прослушивание моего телефона, — парировала я. — Но давай не о морали, которой у вас нет. Давай о фактах.
Я прокрутила страницу вниз и начала читать следующий отрывок. Про тактику создания чувства дискомфорта. Про мою усталость как удобный инструмент для манипуляции.
Лидия Петровна нашла дар речи. Ее лицо исказилось от ярости.
— Это подделка! Ты все выдумала! Сынок, она сводит с нами счеты!
— Нет, мама, — голос Максима был слабым. Он смотрел на меня, и в его глазах читалось не только потрясение, но и стыд. Глубокий, всепоглощающий стыд.
— А вот и кульминация, — продолжала я, не обращая на нее внимания. — План действий после «скандала» с диктофоном. Цитирую: «Она юридически безграмотна, испугается». И твои слова, Максим: «Я не уверен… Это же подло». И ответ твоей мудрой матери: «Это стратегия!»
Я закрыла ноутбук. Звук щелчка прозвучал оглушительно в тихой комнате.
— Так что насчет суда? — спросила я, переводя взгляд с одного на другого. — Насчет алиментов? Насчет того, что я останусь ни с чем? Мой юрист с большим интересом изучит эти материалы. И я думаю, судье будет очень любопытно узнать о вашей «стратегии».
Лидия Петровна пыталась сохранить лицо, но ее выдавала мелкая дрожь в руках.
— Ты… ты не смеешь! Это частная переписка!
— А угрозы и шантаж — это уже уголовное дело, — мягко сказала я. — Я не буду шантажировать вас в ответ. Я просто показываю вам, что карта, которую вы считали козырной, — обычная шестерка. Ваш блеф раскрыт.
Я встала. Теперь я смотрела на них сверху вниз.
— Вот мое решение. Мы разводимся. Быстро и без шума. Квартира продается, деньги делятся в соответствии с брачным договором. Я не претендую на твое «имущество», Максим. Мне от тебя ничего не нужно. Мне нужно только одно — чтобы вы оба ушли из моей жизни.
Максим стоял, опустив голову. Он был разбит. Вся его уверенность, все напускное превосходство испарились, оставив лишь жалкую, испуганную оболочку.
— Аня… — он попытался что-то сказать.
— Все, Максим. Между нами все кончено. Еще в тот день, когда ты решил, что проще завидовать и манипулировать, чем быть партнером.
Лидия Петровна вдруг бросилась ко мне, ее глаза полыхали.
— Ты все разрушила! Ты вломилась в нашу жизнь и все испортила! Ты никогда не была ему парой!
Я выдержала ее взгляд. Во мне не было ни страха, ни гнева. Только пустота и легкая усталость.
— Нет, Лидия Петровна. Это вы вдвоем разрушили все, к чему прикасались. Я просто перестала это терпеть.
Я повернулась и вышла из гостиной, оставив их в звенящей тишине, которую создали они сами. Битва была выиграна. Не криком, не скандалом, а холодной, неопровержимой правдой. И эта победа была горькой, но необходимой.
Тишина после моего ультиматума длилась недолго. Уже на следующее утро я проснулась от назойливого звонка в дверь. Через глазок я увидела Максима. Он стоял один, с помятым лицом, и выглядел потерянным.
Я открыла, оставив цепочку.
— Что тебе?
— Аня, давай поговорим, — его голос был хриплым. — Нормально. Без мамы. Я… я не знал, что все так далеко зашло.
— Ты знал, Максим, — холодно ответила я. — Ты просто не думал, что я это узнаю. Разговор окончен. Общаться мы будем через юристов.
Я захлопнула дверь перед его носом. Сердце колотилось, но не от жалости, а от гнева. Слишком поздно. Слишком поздно он решил стать мужчиной.
Через час раздался новый звонок. На этот раз это была Лидия Петровна. Она не звонила, а буквально врезала в дверь кулаком.
— Выходи, подлая тварь! Выходи и смотри в глаза! — ее голос был искажен яростью.
Я распахнула дверь. Она стояла на площадке, растрепанная, с горящими глазами. Сосед из напротив приоткрыл свою дверь и тут же захлопнул ее, услышав крик.
— Вы чего-то хотели? — спросила я спокойно.
— Как ты смеешь вышвыривать моего сына?! Это его дом! Ты его уничтожила, а теперь выгоняешь! Душу из него вынула своей холодностью!
— Его дом, который я купила? Его дом, где он три года не платил ни за что? — я скрестила руки на груди. — Вы с ним вселились сюда как временные жильцы. Временщики. И ваше время вышло.
Она попыталась протолкнуть дверь, но я уперлась ногой.
— Я не позволю тебе разрушить жизнь моего мальчика! Я везде расскажу, какая ты шлюха! На твоей работе всем расскажу!
— Расскажите, — я улыбнулась. — Только возьмите с собой распечатки вашей переписки. Коллегам будет очень интересно почитать ваш план, как выжить меня из собственной квартиры. И как вы называли меня «дойной коровой». Думаю, это произведет нужное впечатление.
Она отшатнулась, словно я ударила ее. Ее оружие — публичный скандал — было обращено против нее самой.
— Ты… ты сумасшедшая…
— Нет, я просто перестала бояться. Уходите, Лидия Петровна. Или я вызову полицию. Вы нарушаете общественный порядок и пытаетесь проникнуть в мою квартиру против моей воли.
Она постояла еще мгновение, пытаясь найти хоть какие-то слова, но не нашла. Плюнув почти у моих ног, она развернулась и пошла к лифту, бормоча что-то под нос. Ее уход был не таким театральным, как ей хотелось бы. Он был жалким.
Но я знала, что на этом не закончится.
Через два дня она пришла ко мне на работу. Я как раз выходила из переговорной с Олегом и коллегами. Увидев ее, стоящую в холле с тем же ядовитым выражением лица, я почувствовала, как сжимаются кулаки.
— Анна! — громко, на весь холл, начала она. — Я требую, чтобы ты прекратила травлю моего сына! Ты оклеветала его, выгнала из дома и теперь пользуешься своим положением!
Все замерли. Олег нахмурился и шагнул ко мне.
— Вам помочь? — тихо спросил он.
— Я справлюсь, — так же тихо ответила я и пошла к свекрови.
— Лидия Петровна, вы нарушаете режим рабочего объекта. У вас нет пропуска. Я попрошу вас удалиться.
— Я никуда не уйду, пока ты не вернешь моему сыну его жилье! Воры! Мошенники! — она кричала, обращаясь уже ко всем присутствующим. — Она с любовником меняет замки и выкидывает вещи моего ребенка!
Я не стала спорить. Я достала телефон и набрала номер службы безопасности.
— В холле на первом этаже посторонняя гражданка, — четко сказала я. — Ведет себя агрессивно, мешает рабочему процессу. Прошу удалить.
— Ты смеешь! — зашипела она.
— Еще как. И знаете что? — я опустила голос так, что слышала только она. — Завтра я подаю официальное заявление в полицию о клевете и угрозах. С приложением всех наших материалов. Включая те, где вы обсуждаете, как «создать мне чувство дискомфорта». Удачи вам объяснять это участковому.
Подошли два охранника. Лидия Петровна пыталась вырваться, кричала что-то о беспределе, но ее мягко, но настойчиво повели к выходу. В холле воцарилась тишина.
— Всем спасибо, небольшой семейный конфликт, — сказала я коллегам и пошла к своему кабинету.
Олег догнал меня.
— Анна, все в порядке? Это та самая…
— Да, Олег, та самая. Но теперь все действительно в порядке.
В тот же вечер, вернувшись домой, я вызвала службу по замене замков. Пока мастер работал, я методично собирала вещи Максима и его матери в картонные коробки. Я не швыряла их, не ломала. Аккуратно складывала, как вещи давно забытых и не очень приятных знакомых.
Когда замки были заменены, я поставила коробки в прихожей, сфотографировала их и отправила Максиму смс.
«Твои и твоей матери вещи собраны в коробках у входа. Можешь забрать их в удобное время, предупредив меня заранее. Новые ключи у тебя не работают».
Ответа не последовало. И это было лучшим ответом.
Я обошла пустую квартиру. Без их вещей, без их энергии, она наконец-то снова стала моей. Тишина, которая еще недавно была такой давящей, теперь была наполнена покоем. Битва была выиграна. Война подходила к концу.
Шел уже второй месяц с тех пор, как я последний раз захлопнула за собой ту дверь. Тяжелую, дубовую дверь нашей с Максимом квартиры, которая никогда не была по-настоящему нашей. Теперь я стояла у большого окна в своей новой, совсем маленькой, но только моей квартире.
Утро начиналось не с нервного гужа в голове и не с чувства тяжелого долга. Оно начиналось с тишины. Я заваривала кофе, и самый его запах казался другим — насыщенным, глубоким, а не горьким, как прежде. Я не спешила никуда, кроме собственной кухни.
Развод шел своим чередом. Максим, лишенный поддержки матери и оголенный перед фактом своих же грязных махинаций, не сопротивлялся. Его гордыня, оказалось, была такой же хрупкой, как и все в нем. Он подписал все бумаги, получил свою, гораздо меньшую, чем он рассчитывал, долю и исчез. Словно его и не было. Иногда мне казалось, что так оно и есть — все эти годы рядом со мной была лишь тень, призрак, питавшийся моими силами.
Я взяла чашку с кофе и вышла на балкон. Внизу неспешно тек городская жизнь, но ее шум не долетал сюда, на шестнадцатый этаж. Было только небо, просторное и чистое, и легкий прохладный ветерок.
Мысли текли плавно, без привычной суеты. Я вспоминала последние недели. Как собирала вещи в той старой квартире. Как отдала диван, на котором он лежал, и тот самый телевизор. Мне не нужно было ничего, что напоминало бы о том времени. Новая жизнь требовала новой обстановки.
Я купила простой белый диван, светлый письменный стол и большое зеркало в прихожую. Все было моим. Выбранным мной, купленным на мои деньги, для моего же покоя. Никто не мог прийти и сказать, что ему это не нравится. Никто не мог сесть в мое кресло со скучающим видом.
Работа изменилась. Теперь я не бежала от дома в офис как в убежище. Я работала здесь, за своим новым столом, и делала это с удовольствием. Проекты, которые раньше казались тяжелой ношей, теперь были интересными задачами. Я снова чувствовала вкус к тому, что делаю.
Олег иногда звонил, спрашивал, как дела. В его голосе не было ни жалости, ни любопытства. Только дружеская поддержка. Мы обсуждали работу, и это были простые, деловые разговоры, после которых на душе не оставалось тяжести.
Я научилась быть одной. И это не было одиночеством. Это была свобода. Свобода есть, что хочу, и когда хочу. Свобода смотреть фильм до поздна или лечь спать в девять. Никто не осуждал, не упрекал, не требовал отчета.
Я поставила чашку в раковину и обернулась, окидывая взглядом свою маленькую вселенную. Здесь не было места для чужих амбиций, для зависти, для тихой ненависти. Здесь было место только для меня.
Где-то там осталась Лидия Петровна с ее ядом. Где-то брел по жизни Максим, ведомый ее указкой. Но это больше не было моей заботой. Пусть их мир, построенный на манипуляциях и чувстве долга, остается там, за стенами этой квартиры.
Я сделала глубокий вдох. Воздух был чистым и свежим. Впереди был новый день, а за ним — еще много таких же дней, которые принадлежали только мне.
Тишина. И это было прекрасно.
