— Там снова кран, — голос Димы в телефонной трубке был усталым и извиняющимся. — Говорит, капает так, что спать не может.
Лена молча смотрела на почти остывший ужин на столе. Третий раз за неделю. Третий раз «снова кран», который он сам же и менял на прошлой неделе на новый, дорогой, немецкий. Она медленно положила вилку. Аппетит испарился, оставив после себя горький привкус разочарования.
— Лен, ты слышишь? Я сгоняю на часик, не больше. Она там вся на нервах, давление подскочило.
«Конечно, подскочило, — подумала Лена, — как раз к нашему ужину». Вслух она сказала только одно слово, и голос ее был ровным, почти безжизненным:
— Езжай.
Она не стала дожидаться, когда он вернется. Убрала со стола, вымыла посуду, приняла душ и легла в постель, отвернувшись к стене. Когда через два часа Дима тихо вошел в спальню, пахнущий чужой квартирой, валерьянкой и маминым беспокойством, она притворилась спящей. Он постоял немного у кровати, вздохнул и пошел на кухню доедать свой остывший ужин в одиночестве. Так было проще. Так было безопаснее для них обоих.
Этот ритуал повторялся с пугающей регулярностью. Тамара Петровна, Димина мама, овдовев пять лет назад, превратила свою одинокую жизнь в бесконечную череду мелких бытовых катастроф, решить которые мог только ее единственный, ненаглядный сын. Она никогда не повышала голос, не лезла с советами, не критиковала Лену в открытую. О нет, Тамара Петровна была мастером тонкой игры. Ее оружием были тихие вздохи, поджатые губы и фразы, брошенные как бы невзначай.
— Дима, у тебя такой измученный вид, — говорила она, когда он заезжал к ней после работы. — Леночка, наверное, так устает, бедная, что тебе приходится самому о себе заботиться. Ничего, сынок, я тебе котлеток нажарила, твоих любимых, как в детстве. Возьми с собой, хоть поешь по-человечески.
И Дима брал. Он приносил домой эти пахнущие укором контейнеры и виновато ставил их в холодильник, не решаясь есть при Лене. А Лена молчала, чувствуя себя так, словно ее, хозяйку в собственном доме, только что назвали неряхой и бездельницей, не способной накормить мужа.
Самое страшное было то, что Дима этой манипуляции не видел. Для него мама была просто одинокой пожилой женщиной, которая очень его любит и нуждается в его помощи.
— Лен, ну что тебе стоит? — говорил он во время редких и осторожных разговоров на эту тему. — Ей просто одиноко. Ей нужно внимание. Она же не со зла.
— Она не со зла отменяет наши планы, Дима? — однажды не выдержала Лена. Они собирались на выходные за город, на базу отдыха, поездку планировали два месяца. В пятницу вечером, когда сумки уже стояли в коридоре, раздался звонок. Тамара Петровна «случайно» упала в коридоре. Ничего не сломала, даже синяка нет, но «так испугалась» и «сердце прихватило». Конечно, поездку отменили. Дима все выходные провел у матери, а та, лежа на диване с трагическим лицом, просила его то подать воды, то поправить подушку, то просто посидеть рядом.
— Она не упала, — твердо сказал Дима. — Ты что, думаешь, она специально это сделала? Это же моя мама!
Лена смотрела на него и видела не взрослого тридцатипятилетнего мужчину, своего мужа, а растерянного мальчика, который боится обидеть маму. И в этот момент она впервые почувствовала не раздражение, а холодный, пронизывающий страх. Страх, что эта невидимая трещина между ними расползается, превращаясь в пропасть.
Она пробовала бороться. Пробовала включаться в игру. Звонила свекрови сама, предлагала помощь, привозила продукты.
— Тамара Петровна, здравствуйте! Как вы себя чувствуете? Может, вам что-то нужно?
— Ой, Леночка, спасибо, милая, — щебетала в ответ свекровь. — Ничего не нужно, не беспокойся. Я вот как раз жду Димачку, у меня тут замок в двери заедать стал, боюсь, не смогу вечером закрыться. А это дело мужское, не женское, ты же понимаешь.
И Лена понимала. Она все прекрасно понимала. Ее помощь не нужна. Нужен был только повод выдернуть Диму, доказать свою исключительную важность в его жизни.
Накопленная усталость превращалась в глухое, постоянное раздражение. Лена стала замечать, как меняется она сама. Из веселой и легкой женщины она превращалась в вечно недовольную, напряженную особу с потухшим взглядом. Она перестала смеяться над шутками Димы. Их близость, и физическая, и душевная, сошла на нет, заменившись вежливой отстраненностью. Дом перестал быть крепостью, он стал полем боя, где она в одиночку вела партизанскую войну, в которой невозможно было победить.
Последней каплей стал их отпуск. Впервые за три года они накопили на поездку к морю, в небольшой отель на побережье. Лена считала дни. Она представляла, как они будут лежать на пляже, гулять по вечерам, как забудут про звонки, краны и «прихватившее сердце». Как снова станут просто мужем и женой.
За неделю до отъезда Тамара Петровна объявила, что врач настоятельно порекомендовал ей морской воздух для ее «расшатанных нервов» и «скачущего давления». И так совпало, что она нашла прекрасный санаторий. Совершенно случайно. Как раз рядом с тем городком, куда ехали они.
— Вы не подумайте, деточки, я вам мешать не буду! — ворковала она по телефону. — Буду у себя в санатории процедурки принимать. Просто так спокойнее, когда сын рядом. Мало ли что.
Дима сообщил эту новость Лене с таким виноватым и одновременно умоляющим видом, что у нее внутри все оборвалось.
— Она едет с нами, — это был не вопрос, а констатация факта.
— Лен, ну она же не с нами жить будет! В другом месте! Мы ее и видеть-то не будем, если не захотим. Ей просто спокойнее. Пойми…
— Я все понимаю, Дима, — тихо ответила Лена. — Я понимаю гораздо больше, чем ты думаешь.
Всю неделю до отпуска она ходила как в тумане. Механически собирала чемодан, отвечала на вопросы Димы, улыбалась. А внутри нарастала ледяная пустота. Она смотрела на мужа, которого когда-то так сильно любила, и не узнавала его. Или, может быть, она не узнавала себя рядом с ним.
В аэропорту их ждала Тамара Петровна. Свежая, бодрая, в новом светлом костюме, с тщательно уложенными волосами. Никаких признаков «расшатанных нервов». Она суетилась, давала Диме указания по поводу багажа и щебетала о том, как чудесно они все вместе отдохнут. Лена стояла чуть в стороне и наблюдала за этой сценой, чувствуя себя лишней. Статистом в чужом спектакле.
Отпуск превратился в ад. Тамара Петровна не мешала. Она просто звонила Диме по пять раз на дню. Утром — пожелать доброго утра и спросить, как спалось. Днем — рассказать, какую процедуру она прошла и как у нее «немножечко закружилась голова». Вечером — пожаловаться, что в санатории скучно и одиноко, и спросить, не могли бы они зайти к ней на часик.
Дима, разрываемый между чувством долга и желанием побыть с женой, метался. Он срывался, отменял их планы.
— Лен, ну давай заскочим на полчаса, она же одна совсем.
— Дима, у нас ужин в ресторане заказан.
— Ну перенесем! Ничего страшного. Маме плохо.
И они ехали в санаторий, где их встречала совершенно здоровая Тамара Петровна с тарелкой фруктов и бесконечными рассказами о своих соседках по палате. Лена сидела на краешке стула, пила чай и молча смотрела в окно. Она больше не спорила. Она просто ждала.
На пятый день Лена проснулась рано утром. Дима еще спал. Она тихо встала, оделась, взяла свою сумку и вышла из номера. На ресепшене она попросила вызвать такси до аэропорта и купила билет на ближайший рейс домой. Она не оставила записки. Все слова уже были сказаны.
Вернувшись в пустую квартиру, она впервые за много дней вздохнула полной грудью. Тишина не давила, она лечила. Лена ходила из комнаты в комнату, трогала вещи, смотрела в окно. Это был ее дом. И она хотела, чтобы он снова стал ее крепостью.
Дима позвонил к вечеру. Его голос срывался от паники и непонимания.
— Лена! Ты где? Что случилось? Я прихожу, а тебя нет! Твоих вещей нет!
— Я дома, — спокойно ответила она.
— Дома? Почему? Ты почему уехала и ничего не сказала?!
— А что я должна была сказать, Дима? Что наш отпуск, который я ждала три года, превратился в филиал квартиры твоей мамы? Что я устала быть третьей лишней в нашей семье?
В трубке повисло молчание. Потом он сказал сдавленно:
— Я сейчас же прилечу. Мы все обсудим. Это какое-то недоразумение.
— Нет, Дима. Не приезжай, — ее голос был твердым как сталь. — Это не недоразумение. Это закономерный итог.
Она дала ему неделю. Неделю тишины. Он звонил, писал сообщения, полные то мольбы, то обвинений. Она не отвечала. Ей нужно было это время, чтобы окончательно все для себя решить. Она перебирала в памяти их совместную жизнь: счастливые моменты, смех, путешествия, планы. Все это было. Но все это медленно, но верно отравлялось присутствием третьего человека. Человека, который делал все, чтобы доказать, что она, Лена, в жизни ее сына — явление временное и не самое важное.
Через неделю Дима приехал. Он стоял на пороге, похудевший, с темными кругами под глазами. Без чемодана.
— Лена, прости меня, — сказал он вместо приветствия. — Я был слеп. Я все понял. Я поговорю с ней. Я поставлю ее на место. Все будет по-другому, я обещаю.
Лена смотрела на него без злости, почти с сочувствием. Она верила, что в этот момент он искренен. Но она также знала, что его решимости хватит на неделю, может, на месяц. А потом снова начнется «капающий кран», «подскочившее давление» и тихие вздохи. Потому что Тамара Петровна не изменится. И Дима, ее сын, тоже не изменится. Его чувство вины перед одинокой матерью было сильнее любви к жене. Она это, наконец, приняла.
Она молча пропустила его в квартиру. Он растерянно прошел на кухню. Лена встала в дверном проеме, скрестив руки на груди.
— Дима, я не хочу больше так жить. Я не хочу бороться за своего мужа с его матерью. Я не хочу доказывать, что я имею право на свое место в нашей семье.
Он вскочил, хотел подойти, обнять, но она жестом его остановила.
— Это не жизнь, а постоянное ожидание очередного звонка, очередной «катастрофы». Я так больше не могу. И не буду.
Он смотрел на нее, и в его глазах было отчаяние. Он наконец-то начал понимать, что теряет ее по-настоящему.
— Что ты предлагаешь? Что мне делать? Отказаться от нее? Сдать ее в дом престарелых? Ты этого хочешь?
— Я ничего этого не хочу, — спокойно ответила Лена. Она сделала глубокий вдох, собираясь с силами, чтобы произнести самые страшные и самые честные слова в своей жизни. — Я хочу, чтобы ты сделал выбор. Не между мной и ею. А между семьей, где есть муж и жена, и жизнью, где есть сын и его мама. Это разные вещи, Дима. И совместить их у нас не получилось. Поэтому, если хочешь жить с мамой, то разводись и переезжай, я терпеть это не намерена.
Она произнесла эту фразу, заглавие их несостоявшейся семейной саги, и почувствовала, как с плеч упал невидимый, но неподъемный груз. Это был не ультиматум обиженной женщины. Это был диагноз.
Дима молчал, опустив голову. Он понимал, что она права. Понимал, что любая другая на ее месте ушла бы гораздо раньше, устроив скандал. А Лена терпела. Терпела до тех пор, пока не выгорела дотла.
— Я люблю тебя, — наконец прошептал он.
— Я знаю, — так же тихо ответила она. — И я тебя любила. Может, даже еще люблю. Но одной любви мало, чтобы спасти наш брак. Ее съела жалость к твоей маме.
Он ушел через час. Забрал какие-то свои вещи. На пороге обернулся:
— Это окончательно?
Лена просто кивнула.
Развод был тихим и быстрым. Они поделили имущество без споров и скандалов. Тамара Петровна, узнав о решении, по слухам, слегла с «тяжелейшим сердечным приступом», который, впрочем, прошел, как только Дима окончательно перевез к ней свои вещи.
Лена осталась в их квартире. Первые месяцы были самыми тяжелыми. Дом, казалось, все еще хранил его запах, его присутствие. Иногда по вечерам рука сама тянулась к телефону, чтобы позвонить и рассказать, как прошел день. Но она держалась. Она много работала, записалась на йогу, начала встречаться с подругами, на которых у нее раньше не хватало ни времени, ни сил.
Постепенно пустота в душе стала заполняться не тоской, а чем-то другим — спокойствием. Уверенностью в себе. Она вдруг поняла, что может быть счастлива сама по себе. Что ее мир не рухнул, а, наоборот, выстроился заново, на более прочном фундаменте — на уважении к себе.
Спустя год она случайно встретила Диму в супермаркете. Он катил тележку, доверху набитую продуктами. Выглядел он старше своих лет. Потухший взгляд, опущенные плечи. Он очень обрадовался встрече, стал торопливо рассказывать, что у него все хорошо, что мама тоже в порядке, вот, едет к ней с покупками.
— А ты как? — спросил он с такой надеждой во взгляде, что Лене стало его жаль.
— У меня все хорошо, Дима, — она улыбнулась, и впервые за долгое время эта улыбка была искренней. — Я живу.
Они попрощались. Лена пошла к своей машине, а он — к своей. Она видела в зеркало заднего вида, как он долго смотрит ей вслед. В его взгляде не было злости. Только бесконечная, тихая тоска по жизни, которую он потерял, так и не поняв, как ее удержать. Он сделал свой выбор. И она сделала свой. И в этой истории не было ни правых, ни виноватых. Были только люди, которые не смогли стать счастливыми вместе.
