— Ты бы хоть одну квартиру на Олега переписала, — голос Тамары Игоревны, елейный и вкрадчивый, просочился в уютную тишину кухни, где пахло свежезаваренным чаем и яблоками.
Марина замерла с чашкой в руке. Она только что вернулась с работы, уставшая, и мечтала лишь о получасе тишины рядом с мужем. Кирилл, казалось, тоже был не в восторге от визита матери, который, как всегда, случился «буквально на минуточку, просто мимо проходила». Эта «минуточка» длилась уже второй час.
— Мам, мы же это обсуждали, — Кирилл нахмурился, отодвигая вазочку с печеньем, к которой свекровь так и не притронулась. Он знал этот её тон. Тон, который предшествовал буре.
— Что «обсуждали»? — Тамара Игоревна выпрямилась на стуле, и её маленькие, зорко следящие за реакцией невестки глаза сузились. — Мы ничего не обсуждали! Я говорю, а вы меня не слышите! У Марины три квартиры. Целых три! А мой младший сын, твой родной брат, с женой и двумя детьми ютится в двушке на окраине. Ипотека эта грабительская. Разве это по-человечески?
Марина поставила чашку на стол. Спокойно, предельно аккуратно, словно боялась, что от резкого движения в ней расплещется не чай, а собственное терпение.
— Тамара Игоревна, две квартиры мне достались от родителей, одна от бабушки. Я их сдаю. Это мой единственный доход, — произнесла она ровным голосом.
— Доход! — фыркнула свекровь, и её тонкие, плотно сжатые губы скривились в усмешке. — Нашла доход! Люди на заводах спину гнут за копейки, а она «доход»! Лежишь себе на диване, денежки капают. Тяжело, наверное? А Олег работает, Света его работает, а денег всё нет! Ты ведь могла бы помочь родне. Мы же семья!
Кирилл встал, подошёл к окну и повернулся к ним спиной. Марина знала этот его жест — он пытался совладать с собой. Он разрывался. Любил мать, любил жену и ненавидел эти моменты, когда его пытались заставить выбирать.
— У тебя ведь муж есть, — не унималась Тамара Игоревна, переключая атаку с финансовой несправедливости на личную жизнь Марины. — Кирилл хорошо зарабатывает, вас обеспечивает. Зачем тебе ещё этот «доход»? Жируете! А там дети растут! Димке скоро в школу, форма, учебники… А Алёнка? Ей для танцев костюмы нужны. Ты представляешь, какие это деньги? Нет, откуда тебе! Своих-то нет.
Последняя фраза ударила наотмашь, точно так, как и было задумано. Марина почувствовала, как внутри всё похолодело. Она знала, что свекровь считает её виноватой в отсутствии внуков, хотя врачи говорили, что проблема не в ней. Но Тамара Игоревна предпочитала верить в свою, удобную ей версию правды.
— Мама, прекрати, — глухо сказал Кирилл от окна.
— А что я такого сказала? — взвилась она. — Правду! Горькую правду! Были бы свои дети, поняла бы, что такое материнское сердце! А так сидит, царевна, на своих квадратных метрах, как собака на сене. Ни себе, ни людям! Нечестно это, Марина. Совсем нечестно. Бог всё видит!
Марина подняла на неё глаза. Взгляд был спокойный, но тяжёлый. Она больше не чувствовала ни обиды, ни злости. Только ледяную усталость.
— Это квартиры моих покойных родителей, Тамара Игоревна. Они хотели, чтобы я была обеспечена. Это их воля, и я её выполню. Ничего и никому я переписывать не буду.
Свекровь ахнула, схватилась за сердце и картинно откинулась на спинку стула. Её лицо приобрело страдальческое выражение.
— Вот она, твоя жена, Кирилл! Слышал? Родную мать до инфаркта доводит! Ни капли сочувствия! Каменное сердце! Я так и знала, что добром это не кончится, я тебя предупреждала!
Кирилл резко обернулся. В его глазах полыхнул гнев.
— Мама, хватит спектаклей. Ты прекрасно себя чувствуешь. Мы не будем отдавать квартиру Олегу. Он взрослый мужчина, пусть сам решает свои проблемы. Пойдём, я тебя провожу.
Он взял её под локоть, но Тамара Игоревна вырвала руку. Она вскочила, её лицо исказилось от ярости.
— Я сама уйду! И ноги моей больше в этом доме не будет! В доме, где родного сына ни во что не ставят! Попомнишь мои слова, Кирилл! Ох, попомнишь! — прошипела она и, не глядя на Марину, вылетела в коридор.
Хлопнула входная дверь. В квартире повисла звенящая тишина. Кирилл так и остался стоять посреди кухни, глядя на пустой стул, где только что сидела его мать. Марина молча подошла к раковине и вылила так и не выпитый чай. Вечер был безнадёжно испорчен. И она чувствовала, что это только начало.
Следующие несколько недель превратились в тихий ад. Тамара Игоревна не звонила им напрямую. Она избрала другую тактику — тактику выжженной земли. Она обзванивала всю родню, от двоюродных тёток до троюродных племянников, и живописала им в красках, какая у Кирилла бессердечная и жадная жена.
— Представляешь, сидит на трёх квартирах! — вещала она в трубку тёте Вере из Саратова. — А мой Олежек, кровиночка моя, мыкается! А эта… Марина… сказала, что ей плевать на наших детей! Сказала, что скорее удавится, чем копейку даст!
К концу недели Марина превратилась в глазах родственников в монстра. Ей звонила двоюродная сестра мужа и с плохо скрываемым осуждением интересовалась, почему она не хочет помочь Олегу. Звонил дядя Кирилла и басом увещевал, что «семья — это главное».
Кирилл ходил мрачнее тучи. Он пытался объяснять родственникам реальное положение дел, но натыкался на стену вежливого недоверия. Слово его матери, страдающей и обиженной, весило больше, чем его сбивчивые оправдания.
— Они не понимают, Марин, — говорил он вечером, без сил опускаясь на диван. — Мама им так всё подала, будто ты у Олега последнее отбираешь. Будто он на улице живёт, а не в своей собственной квартире.
— Но ведь это ложь, — тихо отвечала Марина. — У Олега и Светы двухкомнатная квартира. Да, в ипотеку, но она их. Почему мы должны решать их финансовые проблемы ценой моего наследства?
— Я не знаю, — вздыхал Кирилл. — Я просто устал.
Олег со Светой тоже играли свои роли. Они звонили Кириллу, но не с упрёками, а с жалобами. Света плаксивым голосом рассказывала, как подорожали продукты, как Димке нужны новые кроссовки, а денег нет. Олег глухо вздыхал в трубку, говоря, что крутится как белка в колесе, но просвета не видит. Ни слова о квартире. Но этот подтекст витал в воздухе, делая его густым и липким.
Однажды, в субботу, когда Марина возвращалась из магазина, она столкнулась у подъезда со Светой. Та была с детьми. Дима, восьмилетний мальчик с серьёзным лицом, и Алёнка, кудрявая егоза лет пяти.
— Ой, Марина, привет! — фальшиво-радостно воскликнула Света. Её бегающие глазки быстро оценили Маринино пальто, сумку, пакеты с продуктами. — А мы вот гуляем. Решили до вас дойти, может, Кирилл дома?
— Дома, — сухо ответила Марина, открывая дверь в подъезд.
Подниматься в лифте вчетвером было пыткой. Света без умолку щебетала о какой-то ерунде, а Марина чувствовала на себе изучающий взгляд Димки. Мальчик молчал, но смотрел так, будто она была виновницей всех его бед. Алёнка же с детской непосредственностью спросила:
— Тётя Марина, а правда, что у вас три дома? А почему вы нам один не дадите? Мама говорит, что вам жалко.
Света в ужасе зажала ей рот ладошкой.
— Алёна! Что ты такое говоришь! Не слушай её, Марина, дети же, глупые ещё…
Лифт остановился. Марина молча вышла и открыла дверь в квартиру. Её руки слегка дрожали. Кирилл вышел в коридор на шум. Увидев брата с семьёй, он помрачнел.
— О, привет. А вы какими судьбами?
— Да вот, гуляли, решили зайти, — повторила свою легенду Света, проталкивая детей вперёд. — Проходите, проходите, разувайтесь.
Они прошли в гостиную. Дети тут же начали осматриваться.
— Ух ты! Какой телевизор большой! — восхитился Дима.
Алёнка подбежала к окну:
— А отсюда так высоко всё видно! Мама, я тоже хочу жить высоко!
Света горестно вздохнула, бросив на Марину укоризненный взгляд. Мол, видишь, как дети страдают. Марина ушла на кухню, чтобы не видеть этого театра. Ей было противно и горько. Она слышала, как Кирилл басовито пытается говорить с братом о футболе, но разговор не клеился. Олег отвечал односложно, а Света продолжала вздыхать.
Через полчаса незваные гости засобирались. Уже в коридоре, когда Кирилл помогал племяннику завязать шнурки, Олег вдруг сказал, глядя куда-то в стену:
— Мать совсем сдала. Давление скачет, ночами не спит. Всё из-за тебя, Кирилл. Не по-братски ты поступаешь.
Кирилл выпрямился.
— А по-братски — это как? Отобрать у моей жены квартиру, которую ей оставили её родители?
— Почему отобрать? — вмешалась Света. — Она бы просто переписала. Из добрых побуждений. Мы бы ей благодарны были всю жизнь! Дети бы в нормальных условиях росли.
— Наши дети растут в нормальных условиях! — отрезал Олег. — Не выдумывай.
Но взгляд, который он бросил на жену, был полон раздражения. Стало ясно, что этот визит — полностью её идея.
Когда за ними закрылась дверь, Кирилл с силой ударил кулаком по стене.
— Ненавижу! Ненавижу всё это! Они приходят, смотрят, оценивают. Детей используют! Как же это мерзко!
Марина подошла и обняла его.
— Успокойся. Главное, что мы вместе. Мы справимся.
Но она не была в этом до конца уверена. Давление нарастало, и она боялась, что однажды Кирилл не выдержит и сломается.
Поворотным моментом стал звонок от арендатора одной из квартир, пожилой женщины по имени Анна Львовна. Она снимала квартиру уже несколько лет, платила исправно и никогда не создавала проблем.
— Мариночка, здравствуйте, — голос у неё в трубке был взволнованный. — У нас тут неприятность случилась. Вчера приходила какая-то женщина, представилась вашей родственницей. Сказала, что квартира продаётся, и ей нужно срочно её осмотреть для покупателей.
У Марины внутри всё оборвалось.
— Какая женщина? Как она выглядела?
— Ну, такая… в возрасте, волосы светлые, крашеные. Очень настойчивая. Я её не пустила, конечно. Сказала, что с вами созвонюсь. Но она так кричала, так возмущалась… Говорила, что я не имею права, что вы её обманули. Соседи даже вышли. В общем, скандал был на весь этаж. Она оставила номер, сказала, чтобы ваши «покупатели» звонили ей напрямую.
Марина попросила продиктовать номер. Сердце колотилось где-то в горле. Она узнала номер Тамары Игоревны. Значит, свекровь перешла от слов к делу. Она решила выжить арендаторов, чтобы квартира освободилась. Чтобы у неё появился новый рычаг давления.
Вечером она рассказала всё Кириллу. Он слушал молча, и его лицо каменело. Когда она закончила, он взял телефон.
— Что ты собираешься делать? — спросила Марина.
— Я еду к ней, — его голос был тихим и жёстким. — Это уже переходит все границы.
— Я с тобой.
— Нет. Это я должен сделать сам.
Он уехал. Марина осталась одна в пустой квартире. Часы тянулись мучительно долго. Она ходила из угла в угол, не находя себе места. Она представляла, какой скандал сейчас разворачивается в доме свекрови. Она боялась, что Кирилл вернётся сломленным, раздавленным материнским гневом и манипуляциями. Она приготовилась к худшему — к тому, что он скажет: «Марин, давай отдадим им эту квартиру, я больше так не могу». И она не знала, что будет делать тогда.
Кирилл вернулся через три часа. Он вошёл в квартиру тихо, снял куртку, прошёл в комнату и сел в кресло. Марина замерла в ожидании.
Он долго молчал, глядя в одну точку. Потом поднял на неё глаза. В них не было ни злости, ни отчаяния. Только бесконечная, вселенская усталость и какая-то новая, незнакомая ей твёрдость.
— Я поговорил с ней, — сказал он. — И с Олегом, он тоже там был.
Он рассказал всё по порядку. Как приехал, как мать с порога начала кричать, что он «приполз на коленях». Как он, не повышая голоса, рассказал ей о звонке от Анны Львовны.
— Она даже не стала отпираться, — горько усмехнулся Кирилл. — Сказала: «А что такого? Я просто хотела помочь тебе вернуть то, что принадлежит нашей семье по праву!» Я спросил, по какому праву. Она ответила: «По праву крови».
В этот момент пришёл Олег. Он, видимо, ничего не знал о проделке матери и выглядел растерянным. Тамара Игоревна тут же набросилась на него: «Вот, посмотри! Брат твой приехал! Защищать свою мымру! Ему наплевать, что его родной брат в нищете живёт!»
— И тут Олег… он вдруг сказал: «Мама, я не живу в нищете. Прекрати». Она осеклась. Смотрела на него, как на предателя. А он продолжил. Сказал, что ему надоели эти скандалы. Что он сам разберётся со своей ипотекой. Что он не просил её устраивать эти цирки.
Тамара Игоревна переключилась на него. Она кричала, что он неблагодарный, что она всю жизнь ему посвятила, а он…
— А я просто стоял и слушал, — продолжал Кирилл. — И я вдруг увидел её не как маму. А как… чужого, злого человека. Который готов пойти на любую подлость, на любую ложь, чтобы добиться своего. Которому плевать на мои чувства, на твои, даже на чувства Олега. Ей важна только её картина мира, где все ей должны. И я сказал ей.
— Что ты сказал? — прошептала Марина.
— Я сказал, что если она ещё хоть раз приблизится к тебе, к твоим квартирам или к твоим арендаторам, я напишу заявление в полицию. За самоуправство и преследование. Я сказал, что с этого дня она может считать, что у неё остался только один сын. Олег. А меня для неё больше нет.
Он замолчал. Марина подошла и села на подлокотник кресла, положив руку ему на плечо. Он накрыл её руку своей. Его ладонь была холодной.
— Она плакала. Кричала, что я предатель. Что ты меня приворожила. Олег пытался её успокоить. Я просто развернулся и ушёл. Всё, Марин. Это конец.
Жизнь без Тамары Игоревны оказалась… тихой. Непривычно, оглушительно тихой. Первые месяцы Кирилл был сам не свой. Он не жалел о своём решении, но ему было больно. Он потерял мать. Не в физическом смысле, а в каком-то более глубоком, экзистенциальном. Он оплакивал не ту женщину, которая пыталась разрушить его семью, а тот светлый образ из детства, который, как он теперь понял, существовал только в его памяти.
Марина была рядом. Она не лезла в душу с расспросами, не говорила банальностей вроде «всё к лучшему». Она просто была. Готовила его любимые блюда. Предлагала по вечерам смотреть старые комедии. В выходные они уезжали за город, бродили по лесу, и в этой молчаливой поддержке было больше любви и понимания, чем в тысячах слов.
Родственники тоже замолчали. Видимо, Тамара Игоревна, потеряв главного союзника в лице Кирилла, сменила пластинку и теперь жаловалась на обоих сыновей. Но без поддержки Кирилла её жалобы звучали уже не так убедительно.
Примерно через полгода позвонил Олег. Голос у него был виноватый.
— Привет. Как вы?
— Нормально, — ответил Кирилл. — А вы как?
— Да тоже… нормально. Света на вторую работу устроилась. Я подработку нашёл. Крутимся. Мать звонит иногда, плачет. Говорит, скучает по тебе.
— Я тоже по ней скучаю, — честно ответил Кирилл. — По той маме, которая у меня когда-то была.
Они поговорили ещё немного. Неловко, с длинными паузами. Но это был первый шаг. Не к примирению с матерью, нет. А к восстановлению отношений между братьями. Без посредников и манипуляторов.
Однажды вечером, когда они с Мариной сидели на кухне, той самой кухне, где когда-то всё началось, Кирилл вдруг сказал:
— Знаешь, я иногда думаю… А ведь она почти победила. Ещё немного, и я бы, наверное, сломался. Попросил бы тебя уступить. Просто чтобы этот кошмар закончился.
— Но ты не сломался, — Марина посмотрела ему в глаза. — Ты выбрал нас. Нашу семью.
— Я выбрал правду, — покачал он головой. — Просто в какой-то момент я понял, что правда на твоей стороне. И что защищать тебя — это не предавать мать. Это значит быть взрослым.
Он взял её руку, переплел их пальцы. За окном начинался тихий осенний вечер. Впервые за долгое время Марина почувствовала не зыбкое перемирие, а настоящий, прочный мир. Он был куплен дорогой ценой, он был выстрадан, но он был их. И три квартиры, которые достались ей по наследству, теперь казались не источником проблем, а символом. Символом её независимости, её прошлого и, как оказалось, прочности её будущего. Будущего, которое они с Кириллом отстояли вместе.
