Воскресный обед у мамы был святым ритуалом, единственным днем, когда Маша позволяла себе выдохнуть и почувствовать себя просто дочерью, а не уставшим бухгалтером, заваленным отчетами. В квартире пахло свежей выпечкой и привычным, родным уютом. Мама, Лидия Петровна, суетилась около стола, подкладывая всем дополнительные порции салата. Ее лицо светилось спокойной радостью.
За столом сидел старший брат Маши, Сергей, его жена Ирина и их двое детей, громко выпрашивавшие сладкое. Картина была идиллической, как из старого доброго кино. Маша прижалась к теплой чашке с чаем и смотрела на эту суету с легкой грустью. Ей, вечно одинокой, такие моменты были дороги.
— Маш, как дела на работе? Не загоняют? — спросил Сергей, откладывая телефон. В его голосе прозвучала нотка дежурной заботы.
— Да как обычно, конец квартала, аврал, — отмахнулась Маша. — Но ничего, справляюсь.
Ирина, сидевшая напротив, сладко улыбнулась. Ее глаза, всегда внимательные и чуть оценивающие, скользнули по Машиному простому свитеру.
— Тебе, Маш, надо о себе думать больше. Не вся работа да работа. Вон, выглядишь уставшей. Может, в отпуск съездишь?
— Отпуск потом, — не удержалась Маша. Радостная новость так и рвалась наружу, поделиться ею хотелось именно здесь, с самыми близкими. — У меня, вообще-то, событие намечается.
Все взгляды устремились на нее. Даже дети на секунду притихли.
— Какое событие? — насторожилась Лидия Петровна.
— Я… я накопилa. Наконец-то. На первоначальный взнос, — выдохнула Маша, и счастливая улыбка озарила ее лицо. — Скую покупаю свою квартиру. Однушку, но свою.
В комнате повисла тишина. Лидия Петровна сначала широко улыбнулась, но потом ее взгляд поспешно переметнулся на сына. Ирина застыла с подносом, на котором стоял чайник.
— Квартиру? — первым нарушил молчание Сергей. Его брови поползли вверх. — Серьезно? А где же ты такую сумму взяла?
— Накопила, Сережа. Как еще? — Маша почувствовала легкий укол в его тоне.
— Три года на двух работах горбатилась, откладывала каждую копейку. Отдыхала по минимуму. Но теперь могу выбрать что-то приличное.
— Три миллиона… — прошептала Ирина, и в ее голосе прозвучало что-то, отчего у Маши по спине пробежал холодок. Не радость, не гордость за сестру. А что-то иное. Жадный интерес. — Целое состояние. Поздравляю, Маш.
— Да уж, состояние, — протянул Сергей. Он откинулся на спинку стула, его лицо стало задумчивым, будто он производил в уме сложные расчеты. — Молодец, сестренка. Надо будет отметить, как следует. Такой прорыв.
— Обязательно отметим, — подхватила Ирина, ее улыбка снова стала сахарной и неестественной. — Ты только скажи, когда.
Маша кивнула, но эйфория уже начала улетучиваться, сменяясь смутным беспокойством. Она поймала на себе взгляд брата — быстрый, изучающий, будто он впервые ее видел. Он что-то замышлял, она знала эту его привычку — прищуривать левый глаз, когда обдумывал какую-нибудь аферу. Но нет, ей показалось. Это же ее семья.
Обед продолжился, но атмосфера за столом изменилась. Разговор стал натянутым, искусственным. Мама почему-то замолчала и усиленно собирала со скатерти несуществующие крошки. Сергей и Ирина перебрасывались ничего не значащими фразами, но Маша чувствовала — их мысли витают где-то далеко, вокруг ее трех миллионов.
Прощаясь у порога, мать обняла ее как-то особенно сильно и прошептала на ухо:
— Дочка, ты завтра зайди, ладно? Без них. Нужно поговорить. Серьезный разговор.
Голос у Лидии Петровны дрожал. Маша посмотрела ей в глаза и увидела там не гордость, а страх и какую-то бездонную тревогу.
— Мам, что случилось? — спросила она, но та уже отстранилась, суетливо поправляя фартук.
— Завтра, Машенька. Все завтра обсудим.
И дверь закрылась. Маша осталась стоять на холодной лестничной площадке, сжимая в руке сумку. Эйфория от покупки квартиры окончательно угасла, уступив место тяжелому, липкому предчувствию беды. Отчего-то ей стало страшно. Очень страшно.
Весь вечер и всю ночь Маша не находила себе места. Слова матери висели над ней тяжелым грузом. «Серьезный разговор». Что бы это могло значить? Болезнь? Проблемы? Она перебирала в голове все возможные варианты, но ни один не казался правдоподобным. Подозрения, зародившиеся за обедом, громко стучали в висках, но она гнала их прочь. Не может быть. Это же ее семья.
На следующий день, отпросившись с работы, она снова стояла на пороге маминой квартиры. Сердце бешено колотилось. Она глубоко вздохнула и нажала на звонок.
Дверь открылась почти мгновенно, будто за ней ждали. На пороге стояла Лидия Петровна. Ее лицо было бледным и осунувшимся, глаза опухшими, словно она не спала всю ночь или много плакала.
— Заходи, дочка, — тихо сказала она и отошла в сторону, не глядя Маше в глаза.
Маша переступила порог и замерла. В гостиной, на диване, сидели Сергей и Ирина. Они были одеты в домашнюю одежду, чувствовали себя хозяевами положения. На столе не было ни чая, ни угощений. Только пустота, давящая и зловещая.
— Присаживайся, Маш, — произнес Сергей. Его голос был ровным, деловым.
Маша медленно опустилась на краешек стула напротив. Воздух в комнате стал густым и тяжелым, дышать было трудно.
— Мам, что случилось? Ты меня напугала, — обратилась она к матери, которая бесцельно перебирала край занавески.
— Вот и поговорим, — вместо матери ответил Сергей. Он облокотился на колени, сцепил пальцы. — Речь о твоих деньгах.
Холодная волна прокатилась по телу Маши. Так худшее из ее опасений оказалось правдой.
— О каких деньгах? — спросила она, сама удивляясь тому, как хладно звучит ее голос.
— Ну, о тех, что на квартиру, — вступила Ирина. Она улыбалась, но глаза ее оставались холодными, как лед. — Мы вчера, после твоих радостных новостей, всей семьей подумали. И пришли к мнению, что надо действовать по-семейному, по-честному.
— Я не понимаю, — сказала Маша, чувствуя, как внутри нее закипает гнев.
— Объясню, — Сергей сделал паузу для важности. — У тебя есть три миллиона. Тебе одной — целая квартира. А у нас — жена, двое детей, в этой двушке задыхаемся. Дети растут, им нужна своя комната. Ты же не будешь спорить, что это важнее твоих непонятных амбиций?
Маша онемела от наглости. Она смотрела на брата и не верила своим ушам.
— Ты предлагаешь мне… отдать тебе деньги? — выдавила она.
— Не отдать, а вложить в общее семейное благополучие! — поправила Ирина, ее голос стал сладким и убедительным. — Мы не greedy какие-то. Половину. Полтора миллиона. Нам как раз хватит на первоначальный за ипотеку на трешку. А ты на оставшиеся полтора себе студию присмотришь. В самый раз для одной.
— Вы с ума сошли? — тихо прошептала Маша. Ее пальцы впились в обивку стула. — Это мои деньги. Я их заработала. Я пахала днями и ночами, отказывала себе во всем!
— Твои? — Сергей усмехнулся. — А кто тебя в институте содержал, когда ты на свою стипендию жила? Кто тебе на продукты подкидывал? Кто за тобой в детстве сидел, когда мама на работе была? Я, между прочим! Семья — это взаимовыручка, сестренка. Пора вернуть долги.
Маша перевела взгляд на мать. Та стояла, опустив голову, и молчала.
— Мама! Ты же слышишь это? Ты что, тоже так думаешь?
Лидия Петровна подняла на дочь заплаканные глаза.
— Машенька, милая… Может, не надо ссориться? — голос ее дрожал. — Помоги брату… Он же родная кровь. Он мужчина, глава семьи, им действительно тесно. А ты… ты сильная, самостоятельная, ты еще заработаешь.
Эти слова прозвучали как приговор. Предательство со стороны самого близкого человека ударило больнее всего. Мир вокруг поплыл. Маша встала, ее ноги едва держали.
— Заработаю? — ее голос сорвался на крик. — Я три года жизни на это положила! Три года у меня не было личной жизни, отдыха, ничего! А вы… вы хотите просто так отнять это? Поделить, как какую-то вещь?
— Никто ничего не отнимает! — взорвался Сергей, тоже поднимаясь. — Мы предлагаем разумный компромисс! Не будь эгоисткой!
— Эгоисткой? Я? — Маша задохнулась от несправедливости. Она видела перед собой не родных людей, а чужих, жадных до ее крови и пота зверей. Все, что копилось годами — усталость, надежда, радость от достижения цели — все это превратилось в одну сплошную черную ярость.
— Делить мои деньги удумали? — прошипела она, и от ее тихого, хриплого голоса у всех похолодело. — Ничего вы не получите! Ни-че-го!
Она больше не могла здесь находиться. Развернулась и, не глядя на их остолбеневшие лица, бросилась к выходу, выскочила на лестничную площадку и побежала вниз по ступенькам, не разбирая дороги, заливаясь горькими, злыми слезами.
Маша не помнила, как добралась до дома. Слезы заливали глаза, превращая огни города в размытые пятна. Она бежала, спотыкаясь, не чувствуя под собой ног. В ушах стоял оглушительный звон, сквозь который пробивались их голоса. «Эгоистка». «Верни долг». «Родная кровь».
Она ворвалась в свою съемную однушку, захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, словно пытаясь отгородиться от всего мира. Дрожащими руками она повернула замок. Теперь она была в своей крепости. Одинокая, но безопасной.
Телефон в кармане куртки завибрировал, заиграл навязчивая мелодия. Маша посмотрела на экран. «МАМА». Сердце сжалось. Она смахнула вызов. Через секунду телефон затрясся снова. Снова «МАМА». Она выключила звук и отшвырнула его на диван, как раскаленный уголь.
Но тишина не наступила. Телефон, лежавший в подушке, продолжал мигать холодным синим светом уведомлений. Маша не выдержала и подошла.
Сообщение от мамы:
«Машенька,ну что ты как маленькая. Успокойся. Давай поговорим как взрослые люди. Я же не для себя прошу. Для брата. Для племянников. Ты что, детей лишить будешь? У тебя сердце не камень.»
Маша зажмурилась. Дети. Они всегда играли на этом. На ее любви к племянникам, на ее чувстве вины перед матерью.
Новое сообщение, от Сергея. Оно было коротким и злым:
«Прикидываешься шлангом?Хорошо, запомни: с сегодняшнего дня у меня нет сестры. И у моих детей – нет тети. Ты для нас – чужая тетка. Надеюсь, твои деньги тебя согреют.»
Словно ножом по живому резануло. «Чужая тетка». Она представила лица племянников, их смех, их объятия. Теперь все? Из-за денег?
Она упала на колени перед диваном, уткнулась лицом в подушку и зарыдала. Всхлипывания разрывали грудь. Она чувствовала себя абсолютно раздавленной, преданной, одинокой на целом свете. А самое страшное – в глубине души шевелился червь сомнения: «А вдруг они правы? Вдруг я и вправду жадная и эгоистичная? Вдруг я должна была сама предложить?»
Она пролежала так, не знаю сколько времени. Когда слезы иссякли, осталась только пустота и тяжесть, будто внутри нее залили бетон. Она заставила себя встать, доплелась до кухни и включила чайник. Руки все еще дрожали.
Машинально она взяла телефон, чтобы отвлечься, и открыла социальную сеть. Первым же постом в ленте был статус Ирины. Без упоминания имен, но Маша с первого слова поняла, что он – о ней.
«Бывают в жизни моменты, когда понимаешь, что для некоторых людей бумажник дороже семьи. Дороже родной крови. Дороже слез матери и будущего детей. И самое ужасное – наблюдать, как человек, которого считали своим, превращается в мелочную, жадную тварь, не способную на простую человеческую благодарность. Но мы держимся. Мы – семья. А тому, кто предал, желаю одиноко стареть в окружении своих купюр.»
Под постом тут же появился комментарий от их общей дальней родственницы: «Ирочка, держись! Некоторые просто не имеют понятия о семейных ценностях. Бог им судья.»
Маша выронила телефон. Ее тошнило. Они не просто отняли у нее семью. Они превращали ее в монстра в глазах всех знакомых. Они выставляли ее виноватой. И самое ужасное – у них это прекрасно получалось.
Она подошла к окну и смотрела на темнеющий город. Огоньки в окнах чужих квартир казались такими уютными и недосягаемыми. Где-то там люди собирались за ужином, смеялись, ругались, мирились. Жили. А ее жизнь в один миг раскололась на «до» и «после». До того воскресного обеда, когда она так глупо, так наивно поделилась своей радостью. И после. После того, как ее собственные родные объявили ей войну.
Она медленно провела рукой по холодному стеклу. Внутри все застыло и опустошилось. Слез больше не было. Осталась только тихая, холодная решимость. Они показали свое истинное лицо. Значит, и она должна найти в себе силы показать свое. Не жертвы. Не виноватой. А человека, который готов постоять за себя.
Она вернулась в комнату, подняла телефон с пола. Экран был весь в паутинке трещин, но аппарат работал. Она открыла переписку с братом. Ее пальцы зависли над клавиатурой. Она хотела написать что-то резкое, яростное, выплеснуть всю накопившуюся боль. Но вместо этого она просто очистила поле для ввода и отложила телефон.
Борьба только начиналась. И она понимала – это борьба не за деньги. Это борьба за свое право на собственную жизнь.
Тем временем в квартире Лидии Петровны царила напряженная, но решительная атмосфера. Сергей ходил по гостиной из угла в угол, его лицо было искажено злой обидой. Ирина сидела на диване, скрестив ноги, и с холодной сосредоточенностью смотрела в пространство. Лидия Петровна пыталась заниматься уборкой, но ее руки дрожали, и она то и дело роняла вещи.
— Ничего не вышло, — прошипел Сергей, останавливаясь посреди комнаты. — Уперлась как баран. И ведь не поймешь, чего ей не хватает? Одна как перст, а туда же, на отдельное жилье зарится.
— Я же говорила, что надо было действовать мягче, — тихо, чтобы не злить сына, промолвила Лидия Петровна. — Может, и правда оставим девочку в покое? Сама как-нибудь…
— Мама, перестань! — резко оборвал ее Сергей. — Какая «девочка»? Ей тридцать пять лет! И она ведет себя не как сестра, а как жадина несусветная. Она должна понять, что в семье все общее!
Ирина подняла голову. В ее глазах вспыхнул холодный, расчетливый огонек.
— Сергей прав, — сказала она ровным голосом. — Маша поступила не по-семейному. Но мы не можем просто так отступить. Детям тесно, мы задыхаемся здесь. Нужен другой подход. Силовой.
— Какой еще силовой? — испуганно спросила Лидия Петровна. — Вы что, с ней драться будете?
— Нет, мама, — Ирина сладко улыбнулась. — Мы сыграем на ее же чувствах. На том, что в ней еще осталось — на жалости к тебе и на чувстве долга.
Сергей с интересом посмотрел на жену.
— Что ты придумала?
— Все просто, — Ирина выдержала паузу, наслаждаясь своим интеллектуальным превосходством. — Лидия Петровна, вы же наша мама и бабушка. Вы хотите, чтобы ваши внуки жили в хороших условиях?
— Конечно, хочу… — растерянно прошептала старушка.
— Вот и прекрасно. Значит, мы все на одной стороне. Так вот. Вы оформляете на себя кредит. Небольшой, скажем, на пятьсот тысяч. А мы скажем Маше, что вам срочно нужна операция. Очень дорогая и очень срочная. Что врачи выставили счет, а денег у нас, конечно, нет.
В комнате повисло гробовое молчание. Лидия Петровна с ужасом смотрела на невестку.
— Кредит? Операция? Да я никогда в жизни… Врать-то зачем? Это же грех!
— Это не вранье, мама, это стратегия! — вступил Сергей, в глазах у него вспыхнул азарт. — Она же не даст тебя в обиду! Услышит про операцию, про кредит, и тут же прибежит с деньгами. Мы кредит закроем, а на оставшиеся деньги сделаем первоначальный взнос. Все честно. Она поможет семье, как и должна.
— Но это же… это же обман… — слабо попыталась возразить Лидия Петровна.
— Какой обман? — Ирина поднялась и подошла к свекрови, глядя на нее сверху вниз. — Вы правда плохо себя чувствуете, я вижу. Бледная, руки трясутся, давление скачет. Кто знает, что у вас на самом деле с сердцем? Может, и правда нужна операция? Мы просто… ускоряем процесс. Спасем вас от долгих очередей.
Она говорила мягко, но каждое ее слово было отточенным кинжалом, вонзающимся в самое слабое место — в материнское чувство вины и желание помочь детям.
— Подумайте о внуках, Лидия Петровна, — продолжила она, уже почти шепотом. — Они будут расти в тесноте, в вечной ссоре. А так — у них будет большая комната, они будут благодарны бабушке, которая их спасла.
Лидия Петровна опустила голову. Ее терзали страшные муки. Она понимала, что это неправильно, грешно и подло. Но с другой стороны… сын, невестка, внуки. Они здесь, рядом. Они нуждаются в ней. А Маша… Маша сильная. Она справится. Она всегда справлялась.
— Я… я не знаю, как это делать, кредиты эти… — сдалась она, и в ее голосе прозвучала полная капитуляция.
— Мы все сделаем за вас, мама, — немедленно сказал Сергей, и его лицо просияло. — Вам нужно только паспорт и подписать заявку на телефоне. Всего один раз. Для семьи.
Он достал из кармана свой смартфон, быстрыми движениями пальцев открыл сайт одного из банков и начал заполнять анкету. Лидия Петровна смотрела на мелькающий экран, как загипнотизированная. Она чувствовала себя марионеткой, куклой, которую дергают за ниточки.
— Готово, — через несколько минут произнес Сергей и протянул ей телефон. — Здесь все уже заполнено. Вам нужно только прочитать и согласиться. Вот здесь, внизу, поставить галочку и подписать.
Она взяла тяжелый телефон в свои дрожащие, исхудалые руки. Экран расплывался перед глазами. Она видела какие-то цифры, проценты, сроки, но мозг отказывался вникать в смысл. Перед ней стояли два родных человека — ее сын и мать ее внуков. И они с надеждой смотрели на нее.
Вздохнув так глубоко, будто это был ее последний вздох, Лидия Петровна дрожащим указательным пальцем ткнула в экран, поставив виртуальную галочку в маленьком квадратике. Потом ее палец вывел на стекле неразборчивую, кривую закорючку — ее подпись. Подпись под собственным приговором.
— Молодец, мама, — удовлетворенно сказал Сергей, забирая телефон.
Ирина одобрительно кивнула.
Телефон издал короткий, победный сигнал. Заявка была одобрена. План пришел в движение.
Прошло две недели. Две недели тяжелого, давящего молчания. Маша пыталась жить обычной жизнью: ходить на работу, платить по счетам, смотреть по вечерам сериалы. Но внутри все было выжжено дотла. Она постоянно проверяла телефон, словно ожидая, что вот-вот придет сообщение с извинениями, что все это был ужасный сон. Но экран молчал.
Одиночество, которое раньше было лишь фоном, теперь стало осязаемым, как ледяная стена. Она ловила себя на том, что по привычке покупает мамины любимые пирожные или заглядывает в отдел с игрушками для племянников. И каждый раз острая боль пронзала ее с новой силой.
И вот в один из таких серых вечеров, когда она сидела над отчетом, пытаясь загнать в таблицы бессмысленные цифры, телефон наконец зазвонил. На экране горело имя «Сергей».
Сердце Маши бешено заколотилось. Она не ожидала, что его звонок вызовет такую бурю. Страх, надежда, злость — все смешалось в один клубок. Она сглотнула ком в горле и приняла вызов.
— Алло? — ее голос прозвучал хрипло.
В трубке послышались прерывистые, тяжелые вздохи, а затем голос брата, который показался ей странно надтреснутым и подавленным.
— Маш… — он сделал паузу, будто собираясь с силами. — Маш, случилось страшное…
Маша мгновенно похолодела. Все обиды моментально ушли на второй план.
— Что такое? С кем? Говори же!
— С мамой… — его голос дрогнул, и это прозвучало на удивление правдоподобно. — Ее в больницу забрали. Вчера ночью. Скорую вызывали.
У Маши перехватило дыхание. Мир поплыл.
— В больницу? Что с ней? Какая больница?
— Кардиология. Предварительный диагноз — проблемы с сосудами. Врачи мутно говорят, но намекают, что нужна операция. Срочно. — Сергей говорил быстро, сбивчиво. — Маш, там счет… они выставили счет. Предоплату. А у меня… ты же знаешь, я все в ипотеку вкладываю, свободных денег нет. А нужны деньги. Срочно.
— Какой счет? Какая предоплата? — растерянно переспросила Маша. — У нее же есть медицинский полис! Все должно быть по полису!
— Маш, не будь наивной! — в голосе Сергея прозвучало раздражение, которое он тут же попытался заглушить. — За хороших врачей, за современные методы, за срочность — всегда нужно платить! Полмиллиона. Счет на полмиллиона рублей. Врач сказал, что если в течение двух дней не будет оплаты, ее переведут в общую очередь, а там… — он снова сделал драматическую паузу, — …там можно прождать и месяц, и два. А у нее, возможно, этого времени нет.
— Дайте мне телефон врача! — потребовала Маша, чувствуя, как ее захлестывает паника. — Я сама все выясню. Как фамилия лечащего врача?
— Маш, ну что за неуместные вопросы! — резко оборвал он. — Я тебе говорю — счет, срочность, опасность для жизни! А ты мне — про какие-то телефоны! Решай — или у тебя еще есть совесть, или тебя интересуют только твои деньги? Мать одна, и она, может быть, умирает!
Он сказал это с такой ледяной жестокостью, что Маша на мгновение онемела. Внутри нее все кричало, что что-то здесь не так. Слишком все гладко, слишком похоже на спектакль. Но с другой стороны — мама. Больница. Возможная смерть. Рисковать было невозможно.
— Ладно… — выдохнула она, чувствуя, как сдает все defenses. — Ладно, я… я приеду. В какую больницу? Я сейчас выезжаю.
— Приезжай, — быстро сказал Сергей и назвал адрес одной из городских больниц. — Мы с Ириной тут дежурим.
Он бросил трубку.
Маша несколько секунд сидела неподвижно, затем вскочила, сгребла ключи, кошелек и телефон. Руки дрожали так, что она с трудом попала ключом в замочную скважину. По дороге к метро она пыталась убедить себя, что все это правда, что она сейчас приедет и увидит больную мать, и все их размолвки покажутся такой ерундой.
Она мчалась в переполненном вагоне, не замечая толчеи. В голове стучало: «Лишь бы жива была. Лишь бы жива». Все остальное было не важно.
Она выскочила на нужной станции и почти бегом направилась к больничному комплексу. Сумерки сгущались, над входом в главный корпус горел тусклый желтый свет.
И тут, у входа, возле скамейки, она увидела знакомую фигуру. Это была Ирина. Она стояла, закутавшись в дорогой кашне, и… улыбалась. Не тревожной, обеспокоенной улыбкой родственницы у постели больной, а холодной, торжествующей и спокойной улыбкой человека, который знает, что его план удался.
Эта улыбка обожгла Машу сильнее, чем все слова брата по телефону. Она остановилась как вкопанная в нескольких шагах от невестки. Ледяная волна прокатилась по ее спине.
— Ну что, Маша, приехала? — мягко произнесла Ирина. — Совесть-таки проснулась?
Ледяная улыбка Ирины и ее спокойный, властный тон стали для Маши тем самым резким толчком, который вывел ее из оцепенения. Внутри будто щелкнул выключатель. Паника, страх, чувство вины — все это вдруг разом испарилось, уступив место холодной, ясной ярости. Эти люди не просто хотели ее денег. Они играли на ее самых светлых чувствах. Они использовали ее любовь к матери как оружие. И это было уже не просто жадностью. Это было настоящим преступлением против души.
— Где мама? — тихо, но очень четко спросила Маша, глядя Ирине прямо в глаза.
— В палате, отдыхает, — Ирина сделала шаг вперед, пытаясь взять ее под локоток, будто направляя к выходу. — Сергей с ней. Не надо ее беспокоить. Давай лучше обсудим, как быстрее решить вопрос с оплатой. Я могу съездить с тобой в банк, помочь с переводом.
Маша резко отстранилась, ее движение было таким отрывистым, что Ирина на мгновение опешила.
— Сначала я хочу поговорить с врачом, — заявила Маша и, не дожидаясь ответа, направилась к входу в больницу.
— Маша, подожди! Это неуместно! — зашипела Ирина, пытаясь ее догнать. — Врачи заняты, их нельзя отвлекать по пустякам!
— Спасение жизни моей матери — это не пустяк, — бросила Маша через плечо и резко толкнула тяжелую дверь.
Она прошла в здание, оглядываясь по сторонам. Узнать, где находится кардиологическое отделение, было несложно — у стойки администратора висели указатели. Ирина следовала за ней по пятам, продолжая что-то нашептывать, но Маша больше не слышала. Все ее существо было сосредоточено на одной цели — добраться до правды.
В отделении ей повстречалась уставшая медсестра с папкой в руках.
— Простите, я ищу лечащего врача моей матери, Лидии Петровны Ивановой, — обратилась к ней Маша, стараясь говорить как можно спокойнее.
Медсестра кивнула и указала на дверь в конце коридора.
— Ординаторская. Там сейчас дежурный врач, Алексей Петрович.
Маша направилась туда. Ирина осталась стоять в коридоре, ее лицо исказила злая гримаса.
В ординаторской за столом сидел немолодой мужчина в халате и заполнял историю болезни. Он поднял на вошедшую Машу усталые, но внимательные глаза.
— Да? Чем могу помочь?
— Доктор, я дочь Лидии Петровны Ивановой. Мне брат сообщил, что ей требуется срочная операция, за которую нужно внести предоплату. Я хотела бы уточнить детали и внести платеж.
Врач нахмурился и отложил ручку.
— Иванова? Да, помню, поступила вчера, плановое обследование. Жалобы на легкое головокружение, скачки давления. Никакой срочной операции ей не требуется. Мы проводим стандартный комплекс процедур, все в рамках обязательного медицинского страхования. Какая предоплата? Вы что, в частную клинику попали?
Мир вокруг Маши замер. Она медленно достала телефон и, глядя врачу в глаза, включила диктофон.
— Вы уверены, Алексей Петрович? То есть, прямо сейчас моей матери ничего не угрожает? И ее лечение полностью покрывается полисом?
— Абсолютно уверен, — врач развел руками. — Я не знаю, кто вам сказал про операцию и про деньги, но это полная ерунда. Максимум, что ей грозит — это назначение новых таблеток и рекомендация следить за давлением. Состояние стабильное, средней тяжести. Выздоровление ожидаем через несколько дней.
— Спасибо вам огромное, — тихо сказала Маша и вышла из ординаторской.
Она прошла мимо Ирины, не глядя на нее, вышла на улицу и, наконец, прислонилась к холодной стене больницы. Дрожь была такой сильной, что ее literally трясло. Но теперь это была дрожь не от страха, а от чистого, концентрированного гнева. Они не просто обманывали. Они играли в циничный и жестокий театр, где ее мать была разменной монетой.
Она посмотрела на запись на своем телефоне. У нее было все. Теперь нужен был специалист, который объяснил бы, что делать с этой правдой.
Через час она сидела в уютном, строгом кабинете юриста. Молодая женщина по имени Виктория внимательно слушала ее историю, изредка делая пометки в блокноте. Маша передала ей телефон с включенной записью.
— Вы абсолютно правильно поступили, что зафиксировали разговор с врачом, — сказала Виктория, когда запись закончилась. — Это ключевое доказательство. Теперь по сути. Ваши деньги на вашем счету — это ваша личная собственность. Никаких законных оснований требовать их у вас у вашего брата и его жены нет. Ни моральных, ни юридических. Вы не обязаны оплачивать их жилищные проблемы.
— А что касается этого… спектакля с больницей? — спросила Маша.
— Это уже попахивает мошенничеством, — лицо юриста стало серьезным. — Попытка завладения вашими деньгами путем обмана, с использованием заведомо ложной информации о состоянии здоровья человека. Если ваш брат и его жена оформили на мать кредит, чтобы потом переложить его выплату на вас, используя этот ложный предлог, то это тоже состав преступления. Вы можете написать заявление в полицию.
Маша кивнула. В голове наконец-то прояснилось. Чувство вины испарилось без следа. Осталось только холодное, твердое решение.
— Спасибо, — сказала она, вставая. — Я поняла.
Выйдя из здания юридической фирмы, она достала телефон. Она не стала писать гневных сообщений, не стала звонить и кричать. Она открыла тот самый семейный чат, который уже несколько недель молчал, как могила.
Она написала коротко, ясно и без эмоций, как научил ее юрист:
«Все дальнейшее общение по вопросам, касающимся меня и моих финансов, будет происходить только через моего представителя, юриста Викторию Александровну. Ее контактный номер прилагается. Самостоятельно со мной не связываться».
Она перечитала сообщение, проверила номер телефона юриста и нажала «Отправить».
И впервые за последний месяц на ее лице появилось не выражение боли или растерянности, а спокойная, твердая улыбка. Война только начиналась, но теперь у нее было оружие.
Эффект от сообщения в семейном чате был подобен разорвавшейся бомбе. Молчание, длившееся несколько минут, взорвалось лавиной звонков и сообщений. Телефон Маши разрывался. Сначала звонил Сергей, его голос в голосовой почте хрипел от бессильной ярости. Потом мать, ее сообщения были полны слез и упреков. Но Маша не отвечала. Впервые за долгие годы она чувствовала не боль и вину, а полный, абсолютный покой. Щит в лице юриста надежно прикрыл ее от их эмоциональных атак.
На следующее утро раздался стук в дверь. Настойчивый, но не агрессивный. Маша подошла к глазку и увидела мать. Лидия Петровна стояла, похудевшая и постаревшая за эти недели, в своем стареньком пальто. Она не смотрела в глазок, а уставилась куда-то в пол, и ее плечи были сгорблены под невидимой тяжестью.
Маша медленно открыла дверь. Они молча смотрели друг на друга через порог.
— Можно я… войду? — тихо попросила мать.
Маша молча отступила, пропуская ее внутрь. Лидия Петровна прошла в комнату, но не села, а беспомощно остановилась посреди нее, теребя краешек шарфа.
— Машенька… — ее голос сорвался. — Что это ты про адвоката своего написала? Мы же семья… Зачем чужих людей вмешивать?
— Вы перестали быть семьей в тот момент, когда решили меня обмануть, — тихо, но четко ответила Маша. В ее голосе не было злости, только усталость и непреложность факта. — Вы лгали мне про болезнь. Вы хотели, чтобы я заплатила за несуществующую операцию. Это уже не семья. Это преступление.
— Но мы же не для себя! — воскликнула Лидия Петровна, и слезы потекли по ее щекам. — Для Сергея! Для детей! Они же в тесноте живут! Ты должна понять…
— Я все поняла, мама, — перебила ее Маша. — Я поняла, что для вас мое счастье, моя тяжелая работа, моя жизнь — ничего не значат по сравнению с удобством Сергея и его семьи. Вы не просто попросили. Вы подстроили ловушку. Вы использовали мою любовь к вам как оружие.
— Меня заставили! — захныкала Лидия Петровна, становясь похожей на обиженного ребенка. — Они уговаривали меня, давили… Я не знала, как отказать! Я глупая старуха, я ничего не понимаю в этих кредитах…
— Не понимаете? — Маша смотрела на нее без тени снисхождения. — Вы прекрасно понимали, что подписываете. Вы понимали, что посылаете меня в больницу с мыслью, что вы умираете. Вы сделали осознанный выбор. Вы выбрали их.
Она подошла к столу и взяла распечатку с сайта банка, которую ей заранее предоставила юрист, проверив историю через мамин паспорт.
— Вот ваш кредит, мама. Пятьсот тысяч рублей. Под большие проценты. Вы его брали. Вы. И теперь вы его будете возвращать. Не я. Не Сергей. Вы.
Лидия Петровна с ужасом смотрела на бумагу, будто видела ее впервые.
— Но как я… У меня же только пенсия… Сергей сказал…
— Что сказал Сергей, меня больше не интересует, — голос Маши стал стальным. — Вы пошли с ними в одной команде против меня. Теперь у вас с ними общие проблемы. Разбирайтесь вместе.
Мать смотрела на нее с животным страхом и непониманием. Она ждала прощения, ждала, что дочка, как всегда, сжалится, поймет, поможет. Но перед ней стоял другой человек — взрослый, холодный и беспощадный.
— Значит… значит, все? — прошептала она. — И меня… ты тоже больше не хочешь видеть?
Маша долго смотрела на это родное, изможденное лицо. Она вспоминала теплые руки, читавшие ей в детстве сказки, пирожки, которые мама пекла по выходным. Все это было там, в другой жизни. И его уже нельзя было вернуть.
— Простить… я тебя, наверное, когда-нибудь смогу, — тихо сказала Маша. — Но забыть — никогда. Ты сломала что-то самое главное между нами. Ты выбрала свою сторону. Тебе с ней и быть.
Она подошла и открыла дверь. Жест был окончательным и не допускающим возражений.
Лидия Петровна постояла еще мгновение, беззвучно шевеля губами, затем, не сказав больше ни слова, вышла. Ее плечи так и остались сгорбленными под тяжестью собственного выбора.
Маша закрыла дверь, повернула ключ и прислонилась к ней лбом. Внутри не было ни злорадства, ни торжества. Была только огромная, вселенская пустота. Но в этой пустоте больше не было места для манипуляций, лжи и чувства вины.
Она подошла к компьютеру. На экране была открыта страница официального сайта МВД с формой для подачи заявления о мошенничестве. Она прикрепила аудиофайл с записью разговора с врачом, скриншоты переписки с братом, распечатку с данными кредита.
Она еще раз все перечитала. Ее палец завис над кнопкой «Отправить». Это был последний рубеж. Перейдя его, пути назад уже не будет.
Она сделала глубокий вдох и нажала.
Прошел год. Ровно триста шестьдесят пять дней, которые разделили жизнь Маши на «до» и «после». Теперь она стояла на пороге своей собственной, только что купленной квартиры. Не большой, не роскошной, но своей. Ключ поворачивался в замке плавно, с тихим, удовлетворяющим щелчком.
Она вошла внутрь. В комнатах пахло свежей краской и деревом от нового паркета. Солнечный свет заливал пустое пространство, в котором пока не было ничего, кроме надежд. Маша поставила на пол единственную сумку с самыми необходимыми вещами и подошла к окну. Ее окну. Внизу кипела жизнь, но здесь, наверху, царила тишина. Та самая, за которую она заплатила такую высокую цену.
История с заявлением в полицию не дошла до суда. Угроза реального уголовного дела подействовала на Сергея и Ирину как ушат ледяной воды. Они в панике вернули банку все деньги по кредиту, взятому на мать, съежившись от страха перед возможными последствиями. После этого их звонки и сообщения раз и навсегда прекратились.
Лидия Петровна сначала пыталась изредка звонить, голос у нее был виноватый и жалобный. Маша вежливо и холодно отвечала на ее вопросы о здоровье, но не поддерживала разговор и не шла на сближение. Мать чувствовала эту непреодолимую стену и в конце концов отступила, поняв, что дочь больше не является частью той семьи, где ею можно манипулировать.
Маша обошла все пустые комнаты. В одной она представила будущий диван и книжные полки, в другой — письменный стол, за которым она будет работать, глядя в окно. Она шла медленно, и в этой тишине к ней возвращались отголоски прошлого.
Она вспомнила лицо брата, искаженное жадностью. Сладкую, ядовитую улыбку Ирины. Заплаканное, беспомощное лицо матери, которое до сих пор вызывало в душе не злость, а горькую жалость. Она вспомнила, как дрожала от страха и несправедливости, как плакала в подушку в своей съемной однушке.
Но теперь эти воспоминания были лишены своей разрушительной силы. Они стали просто страницами из старой, тяжелой книги, которую она наконец перелистнула.
Она подошла к большому окну в гостиной, обхватила себя за плечи и смотрела на простирающийся внизу город. Где-то там жили они. Со своими проблемами, своей теснотой, своими обидами на нее. Но это больше не было ее заботой.
Она купила не просто квадратные метры. Она купила себе неприкосновенность. Право на собственные решения. Право не оправдываться и не чувствовать вину за свой труд и свои мечты.
Она повернулась спиной к окну, окинув взглядом свое пустое, чистое, готовое к новой жизни пространство. Углы губ сами по себе дрогнули и потянулись вверх. Это была не счастливая улыбка, а улыбка спокойствия, достоинства и легкой печали.
— Все, — тихо сказала она самой себе. — Все только начинается.
Она поняла самую главную истину. Иногда самое дорогое, что ты покупаешь на свои кровные деньги, — это не стены и не потолок. Это тишина. Это уверенность, что за твоей спиной никого нет. Это спокойствие, в котором никто не считает твои деньги и не предъявляет права на твою жизнь и твое счастье.
И эта цена, оказалось, была самой разумной инвестицией в ее будущее.
