Вечер пятницы должен был быть тихим. Я мечтала о диване, чашке чая и полной тишине после бесконечной рабочей недели. Дверь закрылась за мной с тихим щелчком, и я уже мысленно сбрасывала туфли, как вдруг ощутила ледяную пустоту в прихожей. Не физическую, а какую-то звенящую, настороженную.
Войдя в гостиную, я замерла на пороге.
На столе, заставленном остатками вчерашнего ужина, лежал мой же зарплатный конверт. Он был неестественно ровным, его уголки были тщательно разглажены, будто кто-то уже не раз пересчитывал его содержимое. Рядом, как два прокурора на суде, сидели мой муж Игорь и его сестра Катя. У Кати были заплаканные, но на удивление злые глаза. У Игоря — знакомое упрямое выражение лица, которое обычно предвещало бурю.
Моя сумка бесшумно соскользла на пол.
— Что случилось? — спросила я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
Игорь тяжело вздохнул, отодвинув от себя чашку с остывшим кофе.
— Аля, мы тут с Катькой серьезно поговорили. Ей эти деньги сейчас жизненно необходимы.
Он говорил спокойно, с такой уверенностью, будто объявлял о решении переставить мебель. Я перевела взгляд на конверт, потом на него.
— Какие деньги? Мои?
— Ну, наши, — поправил он меня, и в его тоне прозвучала первая нота раздражения. — Речь о первом взносе. Кате нужна машина. С Романом все окончательно развалилось, он, сволочь, никаких алиментов не платит, а ей на работу ездить не на чем. Общественный транспорт — это унижение. Мы решили, что поможем.
«Мы». Это слово повисло в воздухе, тяжелое и ядовитое. Я посмотрела на Катю. Она тут же сделала несчастное лицо, и ее глаза снова наполнились слезами.
— Ну вот, я же говорила, Игорь, — всхлипнула она. — Она никогда нас не поймет. Для нее я всегда буду чужой.
Во рту у меня стало горько. Я медленно подошла к столу, уперлась в него пальцами. Столешница была холодной.
— Игорь, — сказала я тихо, но очень четко. — Это моя зарплата. Я ее заработала. Я проработала без выходных два месяца, чтобы получить эту премию. Мы с тобой не обсуждали никакой машины.
— А мы сейчас обсуждаем! — он резко встал, и его стул с грохотом отъехал назад. — Я что, не имею права в своей семье принять решение? Моя сестра в беде! А ты ведешь себя как последняя жадина.
Слово «жадина» ударило меня пощечиной. Я видела, как Катя украдкой улыбнулась, опустив голову. Это была ее победа. Она всегда умела ставить его против меня, играя на родственных чувствах.
Я выпрямилась во весь рост. Внутри все дрожало от ярости и обиды, но голос почему-то стал твердым и металлическим. Я протянула руку, взяла конверт. Бумага была шершавой под пальцами.
— Хорошо, — сказала я, глядя прямо на Игоря. — Я два раза повторять не буду. Положил мою зарплату на стол. Теперь я ее забираю.
Я повернулась и пошла в спальню, сжимая в руке заветный конверт. Сзади раздался оглушительный стук кулака по столу и сдавленное рычание Игоря.
— Алина! Ты сейчас же вернесь и положишь это обратно!
Но я уже не слушала. Дверь в спальню закрылась за мной с тихим, но окончательным щелчком. За спиной остался мир, в котором мои деньги, мой труд и мое «нет» ничего не значили. А впереди была только тишина и понимание того, что война только началась.
За дверью повисла гробовая тишина, а затем послышались сдавленные, шипящие рыдания Кати и низкий, успокаивающий голос Игоря. Я стояла посреди спальни, сжиная конверт так, что пальцы задеревенели. Сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь глухим стуком в висках.
Через минуту хлопнула входная дверь. Катя ушла, демонстративно громко, чтобы я услышала. В квартире воцарилась звенящая пустота, которую через несколько секунд разорвал тяжелый, мужской шаг.
Он не постучал. Просто распахнул дверь и остановился на пороге. Его лицо было искажено гримасой гнева, который он больше не собирался сдерживать.
— Поздравляю. Добилась своего. Довела сестру до истерики. Она теперь на всю жизнь с комплексом неполноценности.
Я медленно положила конверт на комод, давая себе время собраться с мыслями.
— Комплекс неполноценности появляется тогда, когда тебе не на что жить, а не когда тебе не купили машину. Учи матчасть, — голос прозвучал холодно и отчужденно, будто не мой.
Игорь сделал шаг вперед. От него пахло кофе и раздражением.
— Ты вообще кто такая, чтобы решать, что ей нужно, а что нет? Это моя сестра! Моя кровь! А ты ведешь себя так, будто она попрошайка с улицы!
— А чем она отличается? — спросила я, чувствуя, как изнутри поднимается давно копившаяся горечь. — Попрошайки просят мелочь на хлеб. А твоя кровь пришла и без спроса положила на стол мою трехмесячную зарплату. Наша семья — это я и ты. И наш общий бюджет. А не я, ты и твоя тридцатилетняя сестра, которая вечно в положении бедной овечки!
— Ах, вот как! — он язвительно усмехнулся. — Значит, «мое-твое»? А квартира? Это чье? Когда мы ее покупали, ты ведь свои кровные тоже вкладывала? Или уже забыла?
Удар был ниже пояса. Он знал, куда бить.
— Я не забыла, — выдохнула я. — Я не забыла, как мы тогда бегали по банкам, как я брала подработки, чтобы хватило на большую площадь. И я не забыла, как твоя мама настояла, чтобы мы оформили ее на тебя и на нее, а мне оставили какую-то жалкую долю, «на всякий случай». На случай чего, Игорь? На случай, если я окажусь вот такой жадной?
— Мама просто хотела подстраховать нас! — взорвался он. — А ты всегда все превращаешь в conspiracy! И да, о деньгах! Ты не одну эту зарплату заработала. Ты же моя жена! Значит, все, что ты имеешь, это общее! И я имею право решать, как им распорядиться!
— Право? — во мне что-то сорвалось. — Ты имеешь право, придя с работы, лечь на диван и смотреть телевизор, пока я готовлю, убираю и считаю, на что нам хватит твоей зарплаты до конца месяца? Ты имеешь право обещать своей сестре золотые горы, даже не посоветовавшись со мной? Твое право заканчивается ровно там, где начинается мой труд! Ты хоть раз видел, как я за этими деньгами пашу? Видел мои синяки под глазами? Слышал, как я ночами от бессилия плачу?
Я почти кричала, и слезы наконец вырвались наружу, горячие и беспомощные. Я отвернулась, чтобы он их не видел.
Он помолчал. В его тишине не было раскаяния, было лишь расчетливое обдумывание нового козыря.
— Значит, я для тебя просто добытчик? А ты тут царица? Я так и знал. Ты всегда смотрела на мою семью свысока. Помнишь, как ты отказалась дать денег моим родителям на отпуск? А на лечение тети Люды? Ты всегда против. Ты просто жадина, Алина. Жадина, которая не хочет делиться с близкими.
Я вытерла лицо и обернулась. Слезы высохли так же быстро, как и появились, оставив после себя лишь холодную пустоту.
— Я отказалась, потому что у твоих родителей была своя путевка, а они просто захотели в Турцию подороже. А тетя Люда прекрасно лечилась по полису, а деньги ей были нужны на какую-то шарлатанскую биодобавку. Я не жадина, Игорь. Я просто не идиотка, чтобы финансировать чьи-то прихоти. В том числе и прихоть твоей сестры ездить на новой иномарке, пока мы с тобой копим на замену батарей.
Он смотрел на меня с ненавистью. С тем самым чистым, незамутненным чувством, которое возникает, когда ты переходишь человеку дорогу.
— Хорошо, — прошипел он. — Отлично. Запомни этот день. Ты сама все разрушила.
Он развернулся и вышел, оставив дверь открытой. Из гостиной донесся звук открываемого холодильника и шипение открываемой банки с пивом. Его обычный способ «решать» проблемы.
Я подошла к комоду и снова взяла в руки конверт. Он был тяжелым. Слишком тяжелым для одного вечера. Я понимала, что это не конец ссоры. Это было только начало войны. Войны, где мои деньги были всего лишь разменной монетой. А настоящей целью было мое достоинство. И его, судя по всему, они были готовы растоптать без всяких сожалений.
Ночь стала тягучей и беспросветной. Я лежала неподвижно, уставившись в потолок, который тонул в предрассветной тьме. Рядом Игорь ворочался, делая вид, что не может уснуть, хотя его ровное дыхание еще час назад выдавало неглубокий, но сон. Эта тихая игра в обиду была мне хорошо знакома. Обычно именно на этом этапе я сдавалась, первая заговаривала, пыталась найти компромисс. Но не в этот раз.
Под утро я все же провалилась в короткий, тревожный сон, а когда открыла глаза, его место рядом было пусто. Прислушалась — в квартире стояла тишина. Сердце на мгновение екнуло с глупой надеждой: а вдруг он остыл, понял, принес кофе с извинениями?
Я накинула халат и вышла из комнаты. В гостинной было пусто, на кухне тоже. И тут я заметила. На моей сумочке, которую я вчера в расстроенных чувствах бросила на стул в прихожей, лежала не на своем месте. Я всегда вешаю ее на крючок, а сейчас она лежала на сиденье, слегка перекошенная, будто ее торопливо рылись внутри.
Меня будто холодной водой окатило. Я подошла, открыла внутренний карман. Кошелек был на месте. Но я помнила точно — вчера, после разговора с Игорем, я сунула его не в этот карман, а в большой отдел, под планшет. Кто-то брал его в руки.
С мобильным банком я разобралась быстро. Дрожащими пальцами ввела пароль. История операций была пуста, но одно сообщение заставило кровь остановиться в жилах. В три часа ночи была попытка подтверждения онлайн-платежа на крупную сумму. Неудачная, к счастью. Система запросила одноразовый код из смс, который, видимо, так и не пришел или не был введен.
Значит, было так. Он дождался, когда я усну, взял мой кошелек, попытался снять деньги с карты, зная пин-код, который я по глупости когда-то ему назвала. А когда это не вышло, попробовал через приложение. Это была не ссора. Это было воровство. Холодное, расчетливое.
Я опустилась на стул, чувствуя, как подкашиваются ноги. Обида, ярость, горечь — все это переплавилось во что-то твердое и холодное, как сталь. Хватит.
Первым делом я позвонила в банк, заблокировала старую карту и заказала новую. Пароли от всех банковских приложений были немедленно изменены на длинные, бессмысленные наборы символов. Каждая операция теперь требовала подтверждения только с моего телефона. Руки делали все это автоматически, пока ум пытался осознать произошедшее.
Затем я взяла другой телефон, рабочий, и набрала номер. Долгие гудки, и наконец — сонный, но бодрый голос моей подруги Лены, которая работала юристом.
— Лен, прости, что рано. Мне срочно нужен совет. Как человек. — Голос срывался, выдавая волнение.
— Алин? Что случилось? Говори.
И я рассказала. Все. Про зарплату на столе, про скандал, про попытку снять деньги ночью. Голос Лены на другом конце провода постепенно терял следы сна, становясь собранным и деловым.
— Так, слушай внимательно. По закону, твоя зарплата — это общее имущество супругов. Да. Но! Распоряжаться им вы должны по обоюдному согласию. Перевод крупной суммы своей сестре на машину без твоего ведома — это не совместная потребность. Это подарок за ваш общий счет. Ты имеешь полное право быть против.
— А что мне делать, если он… если такие попытки продолжатся? — спросила я, глядя на экран телефона с историей операций.
— Документировать. Все. — Лена говорила четко, отчеканивая каждое слово. — Каждую просьбу, каждую угрозу. Скриншоты переписок, если будут. Аудиозаписи разговоров. Сохрани историю из банка о попытке перевода. Это твоя страховка. На всякий случай. Поняла?
— Поняла. — В голове пронеслось: «Страховка от собственного мужа. До чего мы докатились».
— И, Алина… — голос Лены смягчился. — Ты sure? Он действительно ночью карту твою проверял?
— Я уверена. Я не могу этого доказать, но я уверена.
— Крыша поехала, — вздохнула Лена. — Ладно. Держись. И помни — ты не жадина. Ты защищаешь себя. И это правильно.
Я положила трубку. Тишина в квартире снова сомкнулась вокруг, но теперь она была другой. Не пугающей, а сосредоточенной. Я подошла к окну. На улице начинался новый день. А в моем доме начиналась война, где мне предстояло научиться защищаться от самого близкого человека. И первым делом — перестать считать его близким.
Тишина продержалась до одиннадцати утра. Я сидела на кухне с уже остывшим чаем, пытаясь привести в порядок мысли и составить план действий. Внутри все было оголенным нервом, но странным образом — ясным. Яркий солнечный свет, лившийся в окно, казался насмешкой над мраком, поселившимся в моей жизни.
Внезапно зазвонил домашний телефон. Редкий в наше время гостень, который обычно молчал. На экране мигало имя «Свекровь». Сердце упало куда-то в пятки. Игорь явно не терял времени даром и бросил в бой тяжелую артиллерию. Я сделала глубокий вдох и подняла трубку.
— Алло, Людмила Петровна.
— Алиночка, — голос ее звучал мягко, слащаво-медово, что всегда было дурным знаком. — Здравствуй, родная. Как ты? Как дела?
— Дела, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрогнул, — как вчера оставили. Ничего не изменилось.
Она вздохнула так, словно на нее взвалили все мировые скорби.
— Алиночка, я все знаю. Игорь мне рассказал. Ну что это такое? Ну поругались, бывает. Но чтобы из-за денег… таких пустяков… Сестра же ему родная, кровная. Он же брат, он должен помогать! Он же мужчина, он чувствует свою ответственность!
Я сжала трубку так, что пальцы побелели.
— Людмила Петровна, его ответственность — это его зарплата. Пусть помогает ей своей зарплатой. А моя — это мой личный труд. И я не обязана финансировать чужого взрослого человека.
— Как это чужого! — слащавые нотки тут же испарились, голос зазвенел. — Катя тебе чужая? Это же семья! Алина, она одна с ребенком! Она бедная, несчастная! А ты такая сильная, самостоятельная, ты все можешь! Ну поделись! Христос учил делиться с ближними!
Меня затрясло от этой лицемерной проповеди. Они все были одинаковы — истеричная Катя, напористый Игорь, и вот теперь — манипулирующая жалостью свекровь.
— Людмила Петровна, — перебила я ее, и в моем голосе впервые прозвучала сталь, которую я в себе не знала. — У Кати есть родители. То есть вы. И есть бывший муж, у которого она через суд может потребовать алименты на себя и ребенка. А у меня есть своя жизнь, которую я не собираюсь без моего согласия превращать в благотворительный фонд для вашей дочери.
На том конце провода наступила мертвая тишина. Видимо, она не ожидала такого прямого и жесткого ответа. Обычно я отмалчивалась или пыталась оправдаться.
— Так… — ее голос стал холодным и колючим. — Значит, так. Я-то думала, ты умная девушка, все поймешь. А ты… А ты просто черствая эгоистка. Ты моему сыну жизнь отравляешь! Из-за тебя он сейчас здесь, как выжатый лимон! Ты разрушаешь семью! Из-за каких-то бумажек!
Старое, как мир, обвинение. Женщина виновата всегда. Не муж, который пытается тайком снять деньги с карты жены, а я — потому что не даю.
— Нет, Людмила Петровна, — сказала я совершенно спокойно. — Семью разрушает не тот, кто защищает свой заработок. Семью разрушает тот, кто считает кошелек жены своим личным фондом помощи родственникам. И тот, кто поддерживает в своем взрослом сыне эту уверенность.
Раздался резкий, почти истеричный вдох.
— Я больше не хочу с тобой разговаривать! Не ожидала я от тебя такого! Поживешь с мое, с двумя детьми в одной комнате, тогда узнаешь, что такое трудности!
— Прощайте, Людмила Петровна.
Я положила трубку раньше, чем она успела это сделать. Руки больше не дрожали. Внутри было пусто и холодно. Я только что сожгла последний мост, перекрыла путь к отступлению. Теперь я была врагом номер один для всей их дружной семейной системы. Но в этой изоляции была и странная сила. Больше не нужно было притворяться, подыгрывать, искать одобрения.
Я посмотрела на свой телефон. Рядом с иконкой банковского приложения теперь лежал диктофон. Лена была права. Мне нужны были доказательства. Потому что я точно знала — это не конец. Это была только первая атака. Следующая будет серьезнее.
Тишина в квартире длилась два дня. Два дня Игорь ночевал в гостиной на диване, два дня мы не обменивались ни словом. Воздух был густым и колючим, им было трудно дышать. Я ходила по квартире как тень, делая вид, что работаю за компьютером, но мысли были далеко. Каждое утро я проверяла банковские приложения с комом в горле, но новых попыток не было. Это затишье было обманчивым, я это чувствовала кожей.
На третий день вечером я услышала, как в прихожей щелкнул замок. Не один щелчок, а несколько. Шаги были не одни. Сердце замерло. Я вышла из спальни и застыла на пороге гостиной.
В прихожей стояли Игорь, Катя и Людмила Петровна. Они вошли без приглашения, как хозяева. Игорь смотрел на меня с вызовом, Катя — с напускной скорбью, а свекровь — с каменным лицом судьи. Они выстроились в линию, словно готовый к атаке строй.
— Мы пришли поговорить, — глухо произнес Игорь. — По-человечески. Без истерик.
Я медленно перевела взгляд с одного на другого. Рука сама потянулась в карман халата, где лежал мобильный телефон. Большим пальцем я нащупала значок приложения-диктофона и нажала запись.
— Я не помню, чтобы приглашала гостей, — сказала я тихо. — Но раз уж пришли, проходите. Только ненадолго.
Они проследовали в гостиную, не снимая верхней одежды. Уселись на диван, заняв оборонительную позицию. Я осталась стоять напротив, прислонившись к косяку двери.
Людмила Петровна начала первая, сложив руки на коленях.
— Алина, мы здесь, чтобы положить конец этому недоразумению. Ты ведешь себя не как жена, не как член семьи. Ты разрушаешь все, что мы строили.
— Я не строила фонд помощи Кате, — парировала я. — Я строила отношения с вашим сыном.
— А я тебе не семья что ли? — взвизгнула Катя, и ее глаза тут же наполнились слезами. — Мне машина нужна не для развлечений! Мне на работу ездить! Ребенка в садик возить! Ты вообще представляешь, каково это?
— Представляю, — кивнула я. — У меня тоже была работа и ребенок. Пока я не поняла, что мой муж считает мои деньги общими, а свои — своими.
— Опять ты про деньги! — рявкнул Игорь, вскакивая с дивана. — Да сколько можно! Мы пришли мириться!
— Мириться? — я подняла бровь. — Интересный способ мириться — приводить в мой дом двух обвинителей. Я не вижу здесь желания понять мою позицию. Я вижу здесь попытку меня сломать.
— Твоя позиция неправильная! — крикнула Катя. — Ты просто нас ненавидишь! Ты всегда ко мне плохо относилась!
Людмила Петровна подняла руку, требуя тишины.
— Хватит. Алина, давай по-простому. Ты переводишь Кате эти деньги. Мы все забудем и будем жить как раньше. Мир в семье дороже любых денег.
В их глазах горела уверенность. Они были уверены, что этот коллективный натиск, этот семейный террор сломит меня. Что я, в конце концов, уступлю ради спокойствия.
Я медленно вынула телефон из кармана. Все трое уставились на него.
— Мир в семье, — повторила я. — Да. Он действительно дорогого стоит. Но он невозможен, когда один человек считает другого своим финансовым ресурсом. И раз уж разговор снова зашел о моих деньгах…
Я сделала небольшую паузу, глядя прямо на Игоря.
— То любое обсуждение финансовых вопросов отныне будет происходить только в присутствии моего адвоката. Я предупредила официально.
В комнате повисла оглушительная тишина. Катя перестала всхлипывать. Людмила Петровна выронила сумочку из рук. Лицо Игоря побагровело.
— Ты… что?! — он с силой сделал шаг ко мне. — Адвоката? Ты сейчас вообще в своем уме? Ты на нас адвоката хочешь натравить? Это же семья!
— В нормальных семьях, — сказала я, не отводя взгляда, — не пытаются тайком снять деньги с карты жены. И не приходят домой к женщине втроем, чтобы заставить ее отдать свою зарплату. Ваши действия не похожи на семейные. А моя реакция — адекватна вашим действиям.
Игорь стоял, тяжело дыша. В его глазах читалось не просто недоумение, а ярость. Ярость человека, который потерял контроль над тем, кто, как он считал, был его собственностью.
— Прекрати нести этот бред! — прошипел он. — Выключи этот телефон и поговори с нами по-человечески!
— Разговор окончен, — я опустила руку с телефоном. — Вы знаете условия. Дальше — через моего представителя.
Я повернулась и пошла в спальню, оставляя их в гостиной в полной прострации. За спиной раздался оглушительный, животный крик Игоря, а затем — сдавленные рыдания Кати и успокаивающий шепот свекрови.
Но это уже не имело значения. Я закрыла дверь и облокотилась на нее спиной. Руки дрожали, но на душе было странно спокойно. Линия фронта была окончательно проведена. Теперь они знали — игра изменилась.
Тишина после их ухода была оглушительной. Я сидела на кровати, прислушиваясь к собственному сердцебиению. Оно стучало неровно, с перебоями, словно протестуя против той холодной решимости, которая поселилась внутри. Я понимала, что мое заявление об адвокате было точкой невозврата. Теперь они либо отступят, либо перейдут к крайним мерам.
Игорь не появлялся всю ночь. Я слышала, как он в два часа ночи зашел в квартиру, прошел в гостиную и упал на диван. Запах алкоголя был слышен даже через закрытую дверь. Это было его ответом — уйти в запой от проблемы. Старая, как мир, тактика.
Утром я собралась на работу, стараясь не шуметь. Когда я вышла из спальни, он уже сидел на кухне, обложившись пустыми банками из-под пива. Его лицо было одутловатым, глаза мутными и злыми. Он смотрел на меня, словно видел впервые.
— Ну что, госпожа с адвокатом? — его голос был хриплым и полным презрения. — Настроилась на войну?
— Я настроилась на защиту того, что заработала, — ответила я, не останавливаясь, и направилась к двери.
— Стой! — он резко встал, и стул с грохотом упал на пол. — Я с тобой разговариваю! Думаешь, это шутки? Думаешь, я позволю тебе выставлять мою семью преступниками?
Я медленно обернулась.
— Я ничего не выставляю. Я просто сообщаю, что дальнейшие разговоры о деньгах будут проходить в правовом поле. Если твои намерения чисты, тебе нечего бояться.
Он фыркнул, и по его лицу пробежала уродливая ухмылка.
— Правовое поле… Какая ты у нас умная стала. Слушай сюда. У меня для тебя есть последнее предложение. Или ты сегодня же переводишь Кате эти деньги, или я ухожу.
Слова повисли в воздухе, тяжелые и окончательные. Он произнес их с такой театральной пафосностью, словно ожидал, что я брошусь к его ногам, умоляя остаться. В его глазах читалась уверенность — он был уверен, что этот ультиматум сломает меня.
И в этот миг со мной что-то произошло. Вся боль, все обиды, вся усталость от этих бесконечных битв за собственные средства вдруг кристаллизовались в одну ясную и холодную мысль. Этот человек не любит меня. Он не ценит меня. Он видит во мне кошелек и прислугу. И он только что предложил мне выбор между моим достоинством и им. Это был самый простой выбор в моей жизни.
Я посмотрела на него, на этого опухшего, злого человека в моей кухне, и не узнала в нем того, за кого выходила замуж.
— Хорошо, — тихо сказала я.
Он наклонился, переспрашивая.
— Что?
— Я сказала — хорошо. Уходи.
Его уверенность мгновенно сменилась растерянностью, а затем яростью.
— Ты что, совсем с катушек съехала? Ты понимаешь, что говоришь?
— Понимаю. Ты сделал свой выбор. И он — не я. Ты предпочел свою сестру. Свою мать. Свои принципы, где жена должна молча финансировать твою родню. Что ж, иди к ним. Я не держу.
Я повернулась к двери, но он перегородил мне путь.
— Да ты обалдела! — он кричал уже почти истерично, трясясь от гнева. — Ты сейчас же одумаешься! Я не позволю тебе так со мной разговаривать!
— Отойди от двери, Игорь.
— Нет! Пока ты не одумаешься, я никуда не уйду!
В его глазах стоял настоящий ужас. Ужас человека, который вдруг осознал, что его блеф называют блефом. Что его угрозы не работают. Что контроль безвозвратно упущен.
Я достала телефон.
— Хорошо. Тогда я вызову полицию. И объясню, что мой муж, находясь в состоянии алкогольного опьянения, не позволяет мне выйти из собственной квартиры и угрожает мне. И мы продолжим наш разговор в правовом поле, как ты и хотел.
Он замер, глядя на телефон в моей руке. Его дыхание было тяжелым и прерывистым. Прошло несколько секунд, показавшихся вечностью. Затем он молча, с ненавистью глядя на меня, отошел в сторону.
Я вышла в подъезд, не оглядываясь. Дверь закрылась за моей спиной. Я не слышала ни криков, ни звуков. Только тишину.
Спускаясь по лестнице, я ждала, что меня накроет волна горя, отчаяния, страха. Но ничего не приходило. Была лишь огромная, всепоглощающая пустота. Пустота, в которой, однако, можно было дышать.
Первые дни после ухода Игоря прошли в странном, звенящем вакууме. Я ходила по пустой квартире, прислушиваясь к тишине, которая давила на уши своей густотой. Тоска подкатывала комком к горлу в самые неожиданные моменты — когда я нечаянно находила его носок под диваном или видела в холодильнике его любимый соус. Но странным образом, сквозь эту тоску пробивалось другое чувство — облегчение. Я могла дышать полной грудью, не оглядываясь на чье-то настроение.
Я не стала менять замки, но по совету Лены написала заявление в полицию о попытке несанкционированного доступа к банковскому счету, приложив распечатку из банка. Это было не для того, чтобы его наказать, а для фиксации факта. Страховка.
Прошла неделя. Я потихоньку возвращалась к жизни, к работе, к быту, который теперь был только моим. И вот в один из таких относительно спокойных вечеров, когда я пыталась смотреть сериал, зазвонил мобильный. Незнакомый номер с городским кодом.
— Алло?
— Алина Сергеевна? — вежливый женский голос на другом конце провода. — Говорит менеджер по безопасности вашего банка, Марина. Извините за беспокойство в нерабочее время. Мы проводим плановую проверку подозрительных операций.
У меня похолодели пальцы. Сердце замерло.
— Что случилось?
— Сегодня днем в отделении на проспекте Мира была попытка совершить крупный перевод с вашего общего счета с Игорем Владимировичем. Гражданин, представившийся вашим мужем, предоставил все необходимые документы, включая ваш паспорт. Но сумма перевода вызвала у нас вопросы, так как она практически полностью обнуляла счет. Мы заблокировали операцию для дополнительной проверки.
Мир поплыл перед глазами. Он не просто хотел украсть мою зарплату. Он хотел очистить наш общий счет. Тот, на который мы годами откладывали на отпуск, на ремонт, на черный день. И сделал это днем, открыто, представившись мной. Используя мой паспорт, который, видимо, забрал тайком, когда собирал вещи.
Во рту пересохло.
— Марина, я… я не давала никаких распоряжений. Я не была в том отделении. И мой паспорт при мне. Тот человек действовал без моего ведома и согласия.
— Мы так и предположили, — голос менеджера стал сочувственным. — Поэтому и звоню вам для подтверждения. Операция окончательно отменена, средства возвращены на счет. Вам необходимо в ближайшее время посетить любое отделение банка для перевыпуска карт и смены паролей, а также написать заявление о несанкционированной попытке доступа. И, если позволите совет, проверьте, все ли ваши документы на месте.
Я поблагодарила ее дрожащим голосом и положила трубку. Руки тряслись так, что я не могла удержать телефон. Я подошла к сейфу, где хранились важные бумаги. Папка с документами лежала на месте. Я лихорадочно перебрала ее. Мой паспорт был там. Но… я открыла его. Страница с пропиской была чуть помята, будто ее недавно копировали. Он не забрал паспорт. Он его сфотографировал, когда я не видела. Зная, что рано или поздно он ему понадобится.
Я опустилась на пол в прихожей, прижавшись спиной к стене. Во мне не было ни злости, ни обиды. Был лишь леденящий, абсолютный ужас. Это был уже не поступок обиженного мужчины. Это был расчетливый, циничный поступок вора. Человека, который ради денег готов был переступить через все, включая закон.
Он не просто ушел. Он попытался уничтожить меня финансово. Оставить без копейки нашем общем счете. Все, точка.
Я доползла до стола, взяла ноутбук. Слез уже не было. Был лишь холодный, стальной стержень внутри, который больше не позволял сомневаться или жалеть. Я открыла интернет, нашла сайт районного суда. Затем бланк заявления о расторжении брака.
Я заполняла его медленно, тщательно, вписывая свои данные и данные Игоря. Каждая буква была похожа на гвоздь, вбиваемый в крышку гроба наших отношений. Когда дело дошло до графы «Причины», я на мгновение задержалась. Что написать? «Не сошлись характерами»? Нет. Это было бы ложью.
Я написала коротко и сухо: «Утрата доверия между супругами, невозможность дальнейшего ведения общего хозяйства и совместного проживания».
Я отправила заявление в электронном виде. Система выдала номер и дату предварительного слушания.
И только тогда, когда все было кончено, я закрыла ноутбук и, наконец, заплакала. Но это были не слезы слабости. Это были слезы прощания. Прощания с иллюзиями, с надеждами, с тем человеком, которого, как мне казалось, я когда-то любила. Теперь его не существовало. Остался лишь тот, кто при свете дня, с чужим паспортом в руках, пришел ограбить свою жену. И с этим человеком у меня не могло быть ничего общего.
С того дня прошло полгода. Полгода, которые вместили в себя целую жизнь. Суд по расторжению брака прошел удивительно быстро и буднично. Игорь, получив повестку, внезапно стал сговорчивым. Он не оспаривал мое заявление, не являлся на заседания, и судья, рассмотрев материалы, вынесла решение без его участия. Словно он просто испарился, как испаряется дождь с раскаленного асфальта.
Я сменила номер телефона, замки в квартире и начала долгий, мучительный процесс дележа имущества через суд. Наша 1/4 квартиры, за которую я когда-то так боролась, теперь стала яблоком раздора. Но это была уже другая битва — спокойная, бумажная, без криков и оскорблений.
Как-то раз в выходной мне позвонила Лена.
— Ну что, как ты? Не жалеешь? — спросила она без предисловий, как всегда.
Я смотрела в окно своей квартиры, в которой теперь не было ничего чужого, наглого, враждебного. На столе стояла моя чашка, в шкафу висела только моя одежда, а в воздухе пахло тем кофе, который нравился именно мне.
— Нет, — ответила я, и сама удивилась, насколько это было правдой. — Не жалею. Жалею только об одном.
— О чем?
— О том, что в тот день, когда он положил мою зарплату на стол, я не положила ее туда же… но молотком. Чтобы у них даже мысли не возникло ее взять.
Лена рассмеялась на том конце провода.
— Ну, ты и характер! Кстати, к слову о них… Ты не поверишь, кого я вчера видела в торговом центре.
— Кого? — спросила я без особого интереса.
— Твою бывшую «несчастную» Катю. Она выбирала себе новый телефон, самой последней модели. А рядом с ней маячила твоя бывшая свекровь, с таким лицом, будто ее месяц лимонами кормили. От подруги, которая работает в их банке, знаю, что они влезли в долги, чтобы оплатить Кате какие-то ее «неотложные нужды». А Игорь… — Лена сделала драматическую паузу, — Игорь, по слухам, так и живет с мамой. И теперь он содержит не только сестру, но и оплачивает ее кредиты. Собственно, он получил то, чего так хотел — он героически содержит свою семью. Просто теперь это стоит ему всей его зарплаты и нервов его матери.
Я слушала и молчала. Во мне не было злорадства. Была лишь тихая, холодная пустота на месте тех чувств, которые когда-то там кипели. Они сами создали этот ад и сами же в нем оказались. В этом была какая-то жуткая справедливость.
— Ничего удивительного, — наконец сказала я. — Они же семья. Должны помогать друг другу.
— Именно, — усмехнулась Лена. — Ну ладно, не буду тебе портить выходной этой мыльной оперой. Гуляй, отдыхай, ты заслужила.
Мы попрощались. Я отложила телефон и снова посмотрела в окно. На улице шел дождь. Капли стекали по стеклу, смывая пыль и следы прошлого.
Я подошла к комоду, где все еще лежал тот самый, теперь уже пустой, зарплатный конверт. Я взяла его в руки, смяла и отнесла в мусорное ведро. В нем не было никакой магии, никакого символического значения. Это была просто бумага.
Затем я вернулась к окну. Дождь кончался, и из-за туч выглянуло осеннее солнце. Оно было бледным, но его света хватало, чтобы озарить комнату.
Я осталась стоять там, глядя на свой город, на свою жизнь. Она была не идеальной, в ней были шрамы и пустые комнаты. Но это была моя жизнь. Моя одинокая, но честная и спокойная жизнь. И в этом был самый главный, самый дорогой выигрыш. Выигрыш, который стоил той войны.
