Красная, почти кричащая, полоса на конверте была первым, что бросилось в глаза. «ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ».
Маргарита держала письмо в руке, которая совершенно не дрожала. Она, в свои сорок семь, давно разучилась дрожать. Она, финансовый директор крупного холдинга, привыкла к тому, что проблемы не вызывают паники, они вызывают только необходимость их решения. Но это… это было другое.
Конверт был адресован не ей. Он был адресован ему. Ее мужу. Андрею.
Она сидела в тишине их огромной, пустой гостиной, где мебель, казалось, была куплена для какой-то другой, более счастливой жизни. За окном шел унылый ноябрьский дождь. Она только что вернулась с работы, сняла свои идеальные туфли-лодочки и даже не успела переодеться из строгого брючного костюма.
Щелкнул замок.
Он вошел. Принес с собой запах мороза и той своей вечной, показной, совершенно необоснованной бодрости. Андрей, в свои пятьдесят, выглядел великолепно: подтянутый, в дорогом спортивном костюме, он возвращался с «очень важной встречи» (которая, как знала Маргарита, была просто посиделкой в фитнес-баре с такими же «ищущими себя» бывшими бизнесменами).
— Привет, Риш! — он чмокнул ее в щеку, не заметив ни ее ледяного лица, ни письма в ее руке. — Что-то ты рано?
— Нас ждали, Андрей, — ее голос прозвучал ровно, без всякой эмоции.
Он, наконец, сфокусировался. Увидел конверт. И его лицо мгновенно изменилось. Бодрость испарилась, сменившись знакомым, почти детским, капризным раздражением.
— Ты что, опять рылась в моей почте? — это была его стандартная защита. Нападение.
— Он лежал в общей стопке, Андрей. Адресован нам. Коллекторское агентство.
Он фыркнул, пытаясь вернуть самообладание, проходя вглубь комнаты, чтобы сбросить сумку.
— Ерунда. Спам. Выкинь.
— Три миллиона рублей, — так же ровно сказала она. — Это не спам.
Он замер у дивана.
— Что?
— Кредит. В банке, о котором я никогда не слышала. Взят полгода назад. На твое имя. Три миллиона. Которые ты, судя по этому письму, ни разу не платил.
Она не спрашивала. Она констатировала факты.
Вся их жизнь была построена на этом. Пятнадцать лет. С тех пор, как его «гениальный» проект по импорту чего-то там прогорел, оставив их с долгами. Она, Маргарита, «сильная», «умная», «понимающая», взвалила все на себя. Она тащила. Она закрывала его долги. Она оплачивала эту квартиру. Она оплачивала его «поиски себя». А он… он просто был. Красивым фасадом. Мужчиной, который «вот-вот снова поднимется».
И она верила. Точнее, она заставляла себя верить. Потому что признать правду — что она живет с альфонсом, с паразитом, — было слишком страшно. Это означало бы признать, что пятнадцать лет ее жизни, ее молодости, ее денег — выброшены в никуда.
— А, этот кредит, — он, наконец, нашел в себе силы повернуться. И в его глазах не было ни стыда, ни раскаяния. Только холодная, злая скука.
— Ну, да. Брал.
— На что?
— На жизнь, Ри-ита! — он почти выкрикнул ее имя. — На жизнь! Или ты думаешь, мне приятно каждый раз клянчить у тебя на бензин? Я… я хотел вложиться! Начать новое дело!
— Какое дело, Андрей? — она положила письмо на стеклянный столик. — Ты полгода назад брал у меня деньги на «оплату юристов для нового фонда». Ты не вложил ни копейки. Ты просто… взял их.
Он смотрел на нее. На свою жену. На свой безотказный, вечный ресурс, который вдруг посмел задавать вопросы. И он разозлился. Он разозлился, как злятся, когда ломается удобная, привычная вещь.
— И что? Что ты мне теперь предлагаешь?
— Я предлагаю тебе объяснить, как мы будем это отдавать?
— «Мы»? — он усмехнулся. Усмешка получилась уродливой. — Нет, Рита. «Мы» — не будем.
Она не поняла.
— В смысле?
— В прямом, — он подошел к ней. Близко. Нависая. Он был выше ее, сильнее. И он упивался этим. — Платить будешь ты.
Ее сердце, казалось, пропустило удар.
— Что?
— А кто? Ты же у нас «финансовый директор». Ты же у нас работаешь. Ты же у нас сильная, — он произнес это слово, как оскорбление. — Вот и будешь. «Ты будешь работать на трех работах, чтобы платить мой кредит», — сказал Андрей.
Он улыбался. Он наслаждался. Он, наконец, поставил ее на место. Он, «неудачник», только что, одним предложением, превратил ее, «успешную», в свою рабыню. Он думал, что загнал ее в угол. Он думал, что она сейчас заплачет, начнет умолять. Он думал, что он победил.
Он не знал одного. Он не знал, что я уже подала на развод и на раздел имущества.
Она не просто «подала».
Она, как финансовый директор, сделала это тихо, грамотно, без эмоций. Три недели назад. Она зафиксировала все его «поиски себя». Каждый перевод. Каждый счет. И завтра… завтра должно было состояться первое слушание, о котором он, разумеется, не знал.
Маргарита смотрела на его торжествующее, злое, самодовольное лицо. И она не чувствовала ни страха, ни боли.
Она чувствовала только… брезгливость. И огромное, ледяное, пьянящее чувство свободы.
Он только что, своими собственными руками, подписал себе приговор.
Он улыбался. Эта его фирменная, обезоруживающая улыбка, которая когда-то, пятнадцать лет назад, заставила ее, Маргариту, поверить, что он — «просто непонятый гений». Улыбка, которая сейчас казалась ей оскалом. Он упивался этим моментом. Он, «неудачник», «альфонс», человек, живущий на содержании, только что, одним этим коротким, жестоким приговором, поставил ее, «финансового директора», на место.
Он не просто переложил на нее свой позорный, тайный долг в три миллиона.
Он наказал ее.
Наказал за ее силу. Наказал за ее компетентность. Наказал за то, что она, в отличие от него, смогла. Он всю жизнь завидовал ей — ее карьере, ее доходам, ее стальному характеру. И вот теперь он нашел способ сломать ее. Он нашел способ превратить ее силу в ее же рабство.
Его слова, «Ты будешь работать на трех работах, чтобы платить мой кредит», были не просто угрозой. Это была его программа. Его видение ее будущего. Он, ее муж, больше не видел в ней партнера. Он видел в ней ресурс. Лошадь, которую можно загнать, а когда она, измученная, сдохнет на работе, он, наверное, просто найдет себе другую.
Вся ее пятнадцатилетняя жизнь, построенная на иллюзии «понимания», рухнула в эту секунду. Вся ее гордость за то, что она «сильная», что она «тащит», что она «спасает» его, — все это оказалось ложью.
Вспомнилось, как она, такая гордая, десять лет назад принесла ему чек, закрывающий его первый крупный долг после «прогорания». Он тогда обнял ее, плакал у нее на плече, называл «спасительницей». Она была так горда собой. Какая же она была непроходимая дура.
Она была не спасительницей. Она создавала этого монстра.
Она, своим вечным «пониманием», своим «Рита все решит», своим страхом остаться одной — она отучила его от ответственности. Она позволила ему атрофироваться, превратиться в этот капризный, жестокий, обаятельный нарост на ее теле. Она сама, своими руками, вырастила этого паразита, а теперь он, окрепнув, решил сожрать ее целиком.
А он все еще стоял и ждал. Он ждал ее реакции. Он ждал ее слез. Он ждал ее истерики. Он ждал, что она сейчас упадет на диван, на этот дорогой, купленный на ее деньги диван, и зарыдает: «Андрей, как же так? Что же нам теперь делать?»
Маргарита медленно, очень медленно, опустила глаза. Она посмотрела на свои руки, лежащие на коленях. На свой безупречный, дорогой, матовый маникюр. Руки финансового директора. Руки, которые он только что, так небрежно, приговорил к трем работам, к мытью полов, к… нищете.
Он не знал, что я уже подала на развод и на раздел имущества.
Он не просто не знал. Он, в своем нарциссическом тумане, даже предположить не мог.
Он не знал, что «завтра» — это не просто «вторник». «Завтра» — это день первого судебного слушания, о котором он, разумеется, не был уведомлен по месту прописки, так как она, как юрист, грамотно указала его «последним известным местом пребывания» адрес его фитнес-клуба.
Он не знал, что ее «финансовый гений» последние три недели работал не только на него, но и против него. Что пока он «искал себя» в баре, ее юристы, лучшие в городе, методично готовили «раздел». Они подняли все. Каждый его «проект». Каждый ее перевод на его «личные нужды». Каждую ее оплату его старых долгов.
Они готовили не просто развод. Они готовили финансовый аудит их брака.
И баланс, который они подвели, был для него чудовищным.
Он все еще стоял и улыбался, ожидая ее капитуляции.
— Ты… — он, кажется, начал терять терпение от ее затянувшегося молчания. — Ты что, оглохла? Я сказал…
— Я слышала, Андрей, — ее голос был тихим, почти шепотом. Но в нем не было ни страха, ни истерики. В нем была только эта новая, страшная, ледяная пустота. — Три работы. Твой кредит. Я тебя услышала.
Она подняла на него глаза. Взгляд, которого он никогда у нее не видел. Взгляд аудитора, смотрящего на пойманного за руку вора.
— А теперь… — она взяла со стола тот самый красный конверт. — Сядь.
— Что? — он не понял.
— Сядь, — повторила она, уже не как жена, а как директор, вызывающий на ковер провинившегося подчиненного. — У нас, кажется, образовался предмет для очень серьезного разговора.
Он не сел.
Сначала он издал короткий, лающий смешок, все еще отчаянно пытаясь сохранить хорошую мину при отвратительной, как он уже начал понимать, игре.
— Сядь? Рита, что это такое? Ты решила поиграть в «директора»? — он попытался быть снисходительным, снова натянуть на себя эту маску обаятельного, но непонятого мужа. — Я же тебе все объяснил. Ситуация простая. Ты работаешь, ты…
— Сядь, Андрей.
Ее голос не повысился ни на децибел. Он не стал громче. Он просто стал… мертвым. И в этой мертвой, ледяной ноте было столько стали, столько непреклонной власти, что он инстинктивно повиновался. Его улыбка сползла. Он медленно, почти неловко, опустился на край дивана — того самого, который она купила в прошлом месяце на свою квартальную премию. Он больше не развалился на нем хозяином. Он сидел на краешке, как провинившийся студент в деканате.
Маргарита не удостоила его даже кивком. Она не села. Она осталась стоять над ним, и эта ее неподвижная, спокойная поза была страшнее любого крика.
— Ты сказал, я буду работать на трех работах, чтобы платить твой кредит. Это было не предложение. Это был приказ, — она констатировала, не спрашивая.
— Рита, я… я погорячился! — он мгновенно попытался отступить. — Я был зол! Ты же знаешь, эти коллекторы…
— Я рада, что ты, наконец, был честен, — прервала она его. — Ты, наконец, озвучил то, по каким правилам мы живем последние пятнадцать лет. Я — ломовая лошадь. А ты — тот, кто ею управляет. И тот, кто ее, в случае чего, безжалостно пристрелит новыми долгами.
— Прекрати! — он вскочил, не выдержав ее тона. — Это… это не так! Я…
— Это именно так, — она сделала едва заметный шаг к нему, и он, к своему собственному ужасу, отступил. — А теперь, Андрей, я, как ты и просил, буду «работать».
Не говоря ни слова, она подошла к своему рабочему столу в углу гостиной. Андрей, с нарастающим недоумением, следил за ней, не понимая, что происходит. Ее рука не дрогнула, когда она вставила маленький серебряный ключ в ящик, который он никогда не видел открытым, и извлекла оттуда толстую, черную, как ее костюм, кожаную папку.
— Что это? — прохрипел он. — Что… что ты собрала?
— Это не то, что я собрала, — Маргарита вернулась к столу и положила папку между ними, как баррикаду. — Это то, что ты сгенерировал. Это — аудит. Аудит нашего брака, Андрей.
Она открыла папку.
— Ты сказал, я буду платить три миллиона. Хорошо. Давай посмотрим на баланс.
Она достала первый лист.
— Восемьсот тысяч рублей. 2017 год. Кредит в «Альфа-Банке» на твое имя. «На развитие бизнеса». Бизнес прогорел через месяц. Закрыла — я. Из своих личных накоплений.
Она достала второй лист.
— Миллион двести. 2020 год. «Инвестиции в крипто-ферму». Ферма оказалась мошенничеством. Долг остался. Закрыла — я. Продав бабушкины серьги и взяв потребительский кредит на свое имя.
Она достала третий.
— Шестьсот пятьдесят тысяч. 2022 год. «Долг чести» какому-то твоему другу. Закрыла — я. Из своей тринадцатой зарплаты.
Она раскладывала эти листы на стеклянном столике, как карты таро, предсказывающие его неминуемый конец. Он смотрел на эти бумаги, на свои старые, забытые, ею закрытые грехи, и его лицо становилось белым. Он не знал, что она считала. Он думал, что она «прощала» и «забывала».
— Ты… ты… ты что, все это время…
— …вела учет? — закончила она. — Да. Я — финансовый директор, Андрей. Я не умею «просто забывать» о миллионных убытках. Я их фиксирую.
Он смотрел на нее с ужасом. Это была не его Рита. Это была не «Риша». Это был безжалостный, чужой человек в его гостиной.
— И что? — прошептал он. — Что ты… что ты хочешь?
— Я? — она посмотрела на него так, как смотрела на безнадежного должника. — Я больше ничего не хочу. Я просто подвожу итог.
Она достала из папки последний, самый главный документ. Не распечатку. А гербовую бумагу с синей печатью.
— Три миллиона, которые ты взял полгода назад, — это была последняя капля. Ты слишком токсичный актив, Андрей. От тебя пора избавляться.
— Что… что… что это?
— Это, — она положила документ поверх всех его долгов, — копия искового заявления. Он не знал, что я уже подала на развод и на раздел имущества.
Он уставился на слова. «Расторжение брака». «Раздел совместно нажитого».
— Развод? — прошептал он. — Ты… ты…
— Завтра, в десять утра, первое слушание, — ледяным тоном сообщила она. — Я не хотела тебя… расстраивать. Я думала, мы решим все тихо. Но раз уж ты решил повесить на меня еще три миллиона и отправить на три работы…
Она улыбнулась. Страшной, мертвой улыбкой.
— …боюсь, твой план немного устарел.
— Развод?
Он прошептал это слово. Не поверив. Оно, казалось, ударило его сильнее, чем коллекторы, сильнее, чем его собственный провал.
— Рита… ты… ты… это шутка?
Его лицо, секунду назад бывшее самодовольным и жестоким, превратилось в маску — маску испуганного, пойманного ребенка. Его вся бравада, вся его «мужская» спесь слетела, как дешевая позолота, обнажив то, что Маргарита отказывалась видеть все пятнадцать лет: панический, липкий страх.
— Это не шутка, Андрей. Это — последствие, — она спокойно, как будто убирая ненужный документ, сдвинула исковое заявление на центр стола. — Завтра в десять утра.
Он рванулся с дивана. Не в гневе. В мольбе. Вся его поза, его тело, которое секунду назад «нависало» над ней, теперь было сгорбленным, умоляющим.
— Нет! Нет! Рита, постой! — он попытался схватить ее за руки, но она отступила на шаг, и он неловко замер. — Ришенька, милая! Я… я же… я не то имел в виду! Я был зол! Ты же знаешь, я… я просто сорвался!
Он пытался говорить. Он пытался включить то самое, старое, безотказное обаяние. Он пытался вернуть ее обратно — в ее привычную, удобную для него роль «понимающей» жены, «спасительницы».
— Я… я люблю тебя! Ты… ты же… ты же не бросишь меня? Пятнадцать лет! Мы же… мы же семья! Ты не можешь…
— Пятнадцать лет, Андрей, — ее голос был ровным, в нем не осталось ни капли тепла, ни капли обиды. Только холодная, бухгалтерская констатация. — Пятнадцать лет, которые я, как ты видишь, — учла. Ты думал, я «прощала» и «забывала»? Нет. Я — финансист. Я «архивировала».
Он смотрел на нее, не понимая. Он все еще цеплялся за слово «развод», но он упустил второе, гораздо более страшное.
— Но… но… раздел… — пролепетал он, пытаясь найти спасительную лазейку. — Эта квартира! Она же… она же наша! Мы… мы продадим ее! Мы… мы погасим…
Он снова говорил «мы». Он все еще думал, что они — одна команда.
— Ты прав, — кивнула Маргарита. — Все, что нажито в браке, — «наше». И долги, Андрей, — тоже «наши». Особенно те, что взяты в браке.
Он, кажется, на секунду воспрял. Он увидел, что она «поможет». Что она, как всегда, «все решит».
— Так… так… ты… ты поможешь мне? Мы…
— О, нет, — она остановила его. И ее улыбка была такой ледяной, что он вздрогнул. — Ты опять меня не понял. Мои юристы — очень хорошие. Лучшие в городе. И они приложили к иску о разделе имущества вот это.
Она небрежно постучала дорогим ногтем по стопке его старых, закрытых ею долгов.
— Они приложили полные доказательства того, что я единолично гасила все твои предыдущие «бизнес-проекты». Что я единолично платила ипотеку за «нашу» квартиру. Что я единолично содержала «нашу» семью, пока ты пятнадцать лет «искал себя».
Он все еще не понимал.
— И?
— И поэтому мы будем делить не пятьдесят на пятьдесят, Андрей. Мы будем делить справедливо. Мы будем восстанавливать баланс.
— Что… что это значит? — его голос упал до шепота.
— Это значит, — сказала она, и каждое ее слово было гвоздем в крышку его гроба, — что этот дом, купленный и оплаченный мной, — останется у меня, в счет погашения твоей доли за те долги, что я за тебя выплатила. Это значит, что машина, купленная мной, — останется у меня.
Она сделала паузу, давая ему осознать.
— А твой новый, прекрасный кредит… этот долг в три миллиона, который ты взял втайне от меня, — останется тебе.
— Нет… — он попятился. — Нет… по закону… суд…
— Суд, — отрезала она, — учтет, что ты — дееспособный мужчина, который пятнадцать лет сознательно не вносил в семейный бюджет ни копейки, но при этом генерировал миллионные убытки, которые покрывал второй супруг. Суд учтет, что ты только что, полчаса назад, в этой самой комнате, пытался принудить меня к кабальной сделке.
Она подошла к нему, уже не боясь. Он был сломлен.
— Ты сказал мне: «Ты будешь работать на трех работах, чтобы платить мой кредит»? — тихо спросила она.
Он смотрел на нее, как на привидение.
— Кажется, ты ошибся в расчетах, Андрей. Кажется, это тебе… придется, наконец, найти хотя бы одну.
Он осел на диван. Он смотрел в пустоту. Его мир, построенный на ее деньгах, его «гениальность», его «статус» — все это рухнуло. Он был голым. Он был нищим. И он был в долгах.
Маргарита взяла свою сумочку. Она взяла ключи от своей машины.
— Куда… куда ты?! — прохрипел он, глядя ей вслед.
— Я — в отель, — сказала она, уже стоя в прихожей. — Мне нужно хорошо выспаться. У меня завтра суд.
Она на секунду обернулась.
— А ты… ты можешь оставаться. Пока. Мои юристы свяжутся с тобой по поводу выселения. Можешь… «искать себя». Можешь «думать». Но я бы на твоем месте, Андрей, начала искать адвоката. И работу.
Она вышла, не закрыв за собой дверь. Она оставила его одного. В ее квартире. С его долгами. И с итогами ее безжалостного, но справедливого аудита.
