— Деньги я вам уже перевела, — Светлана Борисовна торжественно водрузила на стол хрустальный салатник, похожий на музейный экспонат. — Пользуйтесь, дети мои. На первоначальный взнос для большой квартиры вам должно хватить.
Марина замерла с вилкой в руке. Она посмотрела на мужа. Дима сидел с такой улыбкой, словно только что выиграл в лотерею. Кажется, для него это не было новостью.
— Какой… большой квартиры? — медленно переспросила Марина, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Ну как какой? — всплеснула руками свекровь. Она выглядела сегодня особенно нарядно: идеально уложенные светлые волосы, строгая, но дорогая блузка, тонкая нитка жемчуга. — Семейной! Гнёздышко вить. Вы же не собираетесь всю жизнь в этой однушке ютиться? А там, глядишь, и пополнение. Я же помочь хочу. От чистого сердца.
Дима наконец оторвался от созерцания материнского великодушия и взял жену за руку.
— Марин, мама свою квартиру продала. Решила нам помочь, представляешь? Мы сможем взять трёшку в хорошем районе!
Продала квартиру. Эта новость оглушила Марину сильнее, чем известие о внезапно свалившемся на них богатстве. Квартира Светланы Борисовны на Фрунзенской была её крепостью, её гордостью. Сталинка с высокими потолками, которую она с невероятным трудом «выбила» ещё в советские годы и которой страшно дорожила.
— Вы продали свою квартиру? — только и смогла выговорить Марина. — Совсем? А… а где вы теперь будете жить, Светлана Борисовна?
Свекровь издала короткий смешок, будто услышала забавную детскую наивность.
— Ой, да обо мне ли думать! Главное — чтобы у вас всё было хорошо. Я уж как-нибудь перекантуюсь. Мир не без добрых людей. Может, у подруги какой поживу, пока вы не переедете. А там видно будет. Не волнуйся, деточка, я вам на шею не сяду.
Она говорила это с таким трагическим надрывом и одновременно с такой светлой улыбкой, что Марине стало не по себе. В этом жесте, в этой жертвенности было что-то театральное, неправильное. Она знала свою свекровь — женщину властную, привыкшую всё контролировать. Такой человек не станет добровольно бездомным ради туманной перспективы внуков.
— Мама, ну что ты такое говоришь, — Дима нахмурился. — Какая подруга? Поживёшь у нас, конечно. Места хватит. Правда, Марин?
Он посмотрел на неё умоляющим взглядом. И что она должна была ответить? «Нет, не хватит, твоя мама только что провернула какую-то аферу, а мы в ней — главные герои»? Марина выдавила из себя слабую улыбку и кивнула.
— Конечно… поживёт.
Вечер превратился в какой-то фарс. Дима без умолку строил планы, открывал на ноутбуке сайты с недвижимостью, показывал варианты планировок. Светлана Борисовна с видом знатока комментировала каждый вариант: «Этот район слишком шумный», «А здесь школа далеко», «Окна на север — это вечный мрак в доме». Она говорила так, будто уже была полноправной хозяйкой этой будущей, ещё не купленной квартиры. Марина молчала, чувствуя, как внутри нарастает ледяная тревога.
Через два дня Светлана Борисовна переехала к ним. Она привезла всего два чемодана, но её присутствие мгновенно заполнило всё пространство их маленькой квартиры. Она не командовала, не пыталась установить свои порядки. Наоборот, она была образцом тихой и кроткой гостьи. Целыми днями сидела в кресле с вязанием или книгой, говорила вполголоса, отказывалась от ужина, вздыхая: «Не хочу вас объедать, деточки, вам и так тяжело».
Эта её кротость была хуже любого скандала. Она создавала вокруг себя облако невысказанной жертвы. Дима, приходя с работы, первым делом шёл к матери, спрашивал, как она себя чувствует, не нужно ли ей чего. Он чувствовал себя виноватым. Виноватым за то, что его мать, отдав им всё, теперь ютится в их однушке на раскладном диване в кухне.
Марина пыталась поговорить с ним.
— Дима, мне это не нравится. Что-то здесь не так. Она не могла просто так продать свою квартиру.
— Марин, ну что ты начинаешь? — устало отмахивался он. — Мама сделала для нас такой подарок! А ты ищешь подвох. Она просто хочет, чтобы у нас всё было хорошо. Она одинока, пойми.
— Я понимаю. Но это не помощь, это манипуляция. Она поставила нас в такое положение, что мы не можем ей отказать. Теперь она будет жить с нами вечно.
— Не вечно! Как только купим новую квартиру — сразу ей снимем что-нибудь приличное рядом. Я тебе обещаю. Просто нужно немного потерпеть.
Но «немного» растягивалось. Поиски квартиры зашли в тупик. Каждый вариант, который нравился Марине, Светлана Борисовна браковала по какой-нибудь надуманной причине. А те, что одобряла она, были либо в ужасном состоянии, либо стоили астрономических денег.
— Вот эта неплохая, — говорила она, указывая на фотографию просторной квартиры в новом доме. — И парк рядом. Будет где с колясочкой гулять.
Марина смотрела на цену и понимала, что даже с «подарком» свекрови и их накоплениями им придётся влезть в такую ипотеку, что расплачиваться будет не одно поколение.
Присутствие Светланы Борисовны становилось невыносимым. Она незримо присутствовала при каждом их разговоре, при каждом решении. Их супружеская жизнь, их маленькие ритуалы — всё было разрушено. Они больше не могли вечером обняться на диване перед телевизором, потому что в соседней комнате (кухне) спала мама. Они не могли спорить или просто громко разговаривать. Квартира превратилась в тихий, полный напряжения аквариум.
Марина чувствовала, что сходит с ума. Она начала действовать. Для начала решила выяснить, кому и за сколько Светлана Борисовна продала свою знаменитую квартиру. Это было несложно. Через знакомых в риелторском агентстве она получила выписку из Росреестра.
Когда она увидела имя покупателя — крупная строительная компания — у неё всё похолодело внутри. Зачем застройщику одна квартира в старом доме? Ответ пришёл сам собой: дом готовили к сносу под новую застройку.
Следующим шагом был визит в тот самый двор на Фрунзенской. Марина посидела на лавочке с местными старушками. Разговор начала издалека — про старые дома, про то, как всё меняется.
— А ваш-то пятый корпус скоро снесут, — сообщила ей словоохотливая пенсионерка в цветастом платке. — Застройщик уже всех выкупил. Кому деньги дал, а кому — квартиры обещал в новом доме, который тут построят. Вон, Светка из тридцать второй тоже согласилась. Ей денег дали на первое время, а через три года — однушку в новой высотке. Хитрая, всё просчитала.
Марина слушала и не верила своим ушам. Три года. Не пять, как она думала сначала, а три. Значит, Светлана Борисовна не осталась бездомной. Она просто променяла свою старую квартиру на новую, получив при этом от застройщика солидную компенсацию «на аренду жилья» на время строительства. Ту самую компенсацию, которую она преподнесла им как «подарок от чистого сердца».
Всё встало на свои места. Весь этот спектакль с жертвенностью, продажей «последнего», переездом к ним — это был гениально разыгранный план. План, как на три года бесплатно и с комфортом устроиться у сына, окружив себя заботой и вниманием, и при этом заставить их чувствовать себя вечно обязанными. Она не просто хотела жить с ними, она хотела жить за их счёт, за счёт их нервов, их брака.
Вечером, когда Дима вернулся с работы, Марина ждала его на кухне. Она была абсолютно спокойна.
— Нам нужно поговорить, — сказала она ровным голосом. Светлана Борисовна, как обычно, уединилась в комнате, чтобы «не мешать молодым».
Марина выложила перед ним всё. Про застройщика, про снос дома, про обещанную квартиру, про компенсацию, которую его мать выдала за свои последние сбережения. Дима слушал, и его лицо менялось. Улыбка сползла, сменившись растерянностью, а затем — гневом.
— Этого не может быть, — прошептал он. — Мама бы так не поступила.
— Поступила, Дима. Она всё рассчитала. Она не бездомная жертва. Она — очень расчётливая женщина, которая решила пожить за наш счёт три года.
Дима вскочил, прошёлся по кухне.
— Я поговорю с ней. Я сейчас же всё выясню.
Он ворвался в комнату без стука. Марина пошла за ним. Светлана Борисовна сидела в кресле с книгой. Она подняла на сына удивлённый взгляд.
— Дима, что случилось? Ты меня напугал.
— Мама, это правда? — Дима говорил громко, срываясь. — Про застройщика? Про квартиру, которую тебе дадут? Это правда, что деньги, которые ты нам дала, — это компенсация?
Светлана Борисовна не дрогнула. Она медленно закрыла книгу, положила её на столик и посмотрела на сына с укоризной.
— И это твоя благодарность? Ты врываешься ко мне с какими-то допросами? Да, мне обещали квартиру. Через три года! А где мне жить эти три года, ты подумал? На вокзале? Я отдала вам все деньги, до копейки! Чтобы у вас была своя большая квартира, чтобы вы жили как люди! Я пожертвовала всем ради вас!
Она говорила так страстно, так убедительно, что на мгновение даже Марина засомневалась. Но только на мгновение.
— Вы не пожертвовали, Светлана Борисовна, — тихо, но твёрдо сказала она. — Вы вложили деньги в новую недвижимость, а на время строительства решили бесплатно пожить у нас, выдав компенсацию за подарок. Это не жертва. Это — расчёт.
Свекровь перевела на неё взгляд, полный ледяной ненависти.
— Я с тобой вообще не разговариваю. Я говорю со своим сыном. Дима, посмотри на неё! Она меня, твою мать, обвиняет в корысти! Меня, которая жизнь на тебя положила!
Дима стоял между ними, как между двух огней. Он был бледен.
— Мама, зачем ты нам соврала? Почему сразу не сказала правду?
— Какую правду? Что я осталась на улице ради вашего счастья? Вы бы меня не пустили! Эта… — она кивнула на Марину, — она бы ни за что не согласилась! Я знаю её!
Наступила тишина. Тяжёлая, удушливая. Дима смотрел то на мать, то на жену. Он выглядел потерянным. Вся его уверенность, все его планы рухнули в один миг. Он понял, что его обманули. Но обманула его собственная мать.
— Мы вернём вам деньги, — сказала Марина. Голос её был спокойным, почти безжизненным. — Все до копейки. У нас есть свои накопления. Мы переведём их вам на счёт. Вы сможете снять себе квартиру на эти три года.
— Что? — ахнула Светлана Борисовна. — Ты меня выгоняешь? Сын, ты слышишь? Она выгоняет твою мать на улицу!
— Я не выгоняю, — терпеливо повторила Марина. — Я предлагаю вам жить самостоятельно, как вы и планировали. На ваши же деньги.
Она посмотрела на Диму. Ждала от него поддержки. Ждала, что он скажет: «Да, мама, Марина права. Так будет лучше для всех».
Но Дима молчал. Он смотрел на мать, на её дрожащие губы, на слёзы, которые начали скатываться по её щекам, и в его глазах была мука.
— Марин, — наконец сказал он, и голос его был глухим. — Не надо так. Это же мама. Она… она пожилая женщина. Куда она пойдёт? Как она будет одна?
— Она не одна, Дима. У неё есть деньги, чтобы снять жильё. И она не пожилая, а очень энергичная и предприимчивая женщина.
— Ты не понимаешь… Это жестоко, — прошептал он, не глядя на неё. — Я не могу так с ней поступить. Я не могу выставить собственную мать за дверь.
И в этот момент Марина всё поняла. Он не выбирал мать. Он не был «маменькиным сынком» в классическом понимании. Он просто был слабым. Парализованным чувством вины, которое его мать взращивала в нём годами. Он не мог противостоять её слезам, её давлению на жалость, её образу великой страдалицы. Он не мог установить границы. Никогда не сможет.
Марина не стала кричать. Не стала собирать вещи. Она просто посмотрела на мужа долгим, холодным взглядом и вышла из комнаты.
Она не ушла из квартиры. В ту ночь она перенесла свои вещи в кухню, на тот самый диван, где до этого спала её свекровь. Она отдала им свою спальню, свою кровать, свою жизнь.
Никто ни с кем не примирился. Светлана Борисовна осталась. Она победила. Она жила в комнате с сыном, который так и не смог сделать выбор. А Марина жила на кухне. В их квартире воцарилась тишина. Не мирная, а звенящая, ледяная тишина разорванных отношений и несбывшихся надежд. Они существовали втроём в одном пространстве, чужие друг другу люди, связанные обманом и неспособностью одного из них стать взрослым. И это было страшнее любого скандала.
