– Ириш, тут такое дело… деликатное, – начал Вадим, вертя в руках телефон и не глядя на жену. Он всегда так делал, когда разговор предстоял не из приятных: смотрел куда угодно – в окно, на экран, на свои ботинки – лишь бы не встречаться с ней взглядом.
Ира отложила книгу и поправила очки. Она сразу поняла, что за «деликатным делом» скрывается очередная просьба от его многочисленной родни. За два года их брака она уже привыкла, что семейство мужа периодически нуждалось то в деньгах до зарплаты, то в помощи с переездом, то в совете, где найти хорошего мастера.
– Слушаю тебя, Вадим. Что-то у твоей мамы случилось?
– Да нет, с мамой все в порядке, – он наконец поднял на нее глаза, и в них плескалась такая смесь надежды и вины, что Ира внутренне напряглась. – Помнишь Зойку мою, двоюродную сестру? Из Ульяновска. Она с мужем и дочкой в наш город перебраться решила. Ну, там с работой совсем туго, а у нас перспективы.
Ира молча кивнула, давая ему выговориться. Она видела эту Зою один раз на их свадьбе – шумную женщину с громким смехом и цепким взглядом, которая то и дело отводила Вадима в сторонку для каких-то таинственных бесед.
– В общем, им на первое время зацепиться надо. Работу найти, дочку в школу устроить. А для этого регистрация нужна. Временная. Чисто формальность, понимаешь? На полгодика, может, на год максимум. Пока свое жилье не снимут.
Он замолчал, сглотнув, и Ира почувствовала, как в груди зародился холодный комок. Она знала, к чему он клонит.
– Они хотят зарегистрироваться у нас? – спросила она ровно, хотя сердце забилось чаще.
– Ну да. А где еще? – Вадим улыбнулся, будто говорил о самой очевидной вещи на свете. – Мы же семья. У нас трешка, места всем хватит. Поживут немного в дальней комнате, а как только, так сразу.
Ира сняла очки и потерла переносицу. Она очень устала после смены в аптеке, где каждый второй покупатель пытался доказать ей, что лучше знает, какое лекарство ему нужно. И сейчас ей предстоял еще один раунд борьбы за здравый смысл, но уже на своей территории.
– Вадим, давай сразу проясним. Жить у нас они не будут. И прописывать я их тоже не буду.
Муж замер, его добродушное лицо вытянулось.
– В смысле? Ир, ты чего? Это же Зоя, моя сестра! Им помощь нужна.
– Я понимаю. Но эта квартира – моя. Я купила ее задолго до нашего знакомства, выплачивая ипотеку пять лет, экономя на всем. Мы с тобой сразу договорились, что это мое личное пространство, моя крепость. Ты помнишь?
– Помню, – буркнул он, начиная заводиться. – Но это же не значит, что ты должна быть бессердечной! Людям идти некуда! Они на вокзале ночевать должны, по-твоему?
– По-моему, взрослые люди, планируя переезд в другой город с ребенком, должны заранее продумать вопрос с жильем. Снять комнату, найти недорогую квартиру на окраине. А не рассчитывать, что они всей семьей упадут на голову родственникам.
– Да какая ты мне родственница! – в сердцах воскликнул он. – Ты жена моя! А это моя семья!
Слово за слово, разговор перерос в первую серьезную ссору на эту тему. Вадим обвинял Иру в черствости, эгоизме и нежелании войти в положение. Ира спокойно, но твердо стояла на своем, объясняя про риски с регистрацией, про коммунальные платежи, которые вырастут, и про элементарное нарушение личных границ. Она видела, что он ее не слышит. Для него существовала только одна правда: «своим надо помогать».
На следующий день позвонила свекровь, Тамара Павловна. Она никогда не повышала голоса, ее речь всегда была вкрадчивой и мягкой, как будто она убаюкивала капризного ребенка.
– Ирочка, деточка, здравствуй. Вадим мне звонил, расстроенный такой. Говорит, вы повздорили из-за Зоеньки.
– Здравствуйте, Тамара Павловна. Да, был разговор.
– Я ведь понимаю, ты девочка современная, самостоятельная. У вас сейчас другие взгляды на жизнь. Но ведь семья – это святое. Как же можно родной крови отказать? Мы всегда друг другу помогали. Помню, когда Вадик маленький был, мы с его отцом копейки считали. Так мне моя тетка из деревни и картошку мешками возила, и соленья свои. Не просила ничего взамен. Потому что родня.
Ира слушала эти приторные речи и чувствовала, как внутри все закипает. Она прекрасно знала, что свекровь живет в просторной трехкомнатной квартире одна.
– Тамара Павловна, а почему Зоя с семьей не может остановиться у вас? У вас же тоже места достаточно.
На том конце провода повисла пауза. Затем свекровь вздохнула так тяжело, будто несла на плечах все горести мира.
– Ох, Ирочка, если бы я была здорова… Ты же знаешь, у меня давление скачет, сердце пошаливает. Мне покой нужен. А там ребенок, шум, гам. Я просто не выдержу. А вы молодые, вам все нипочем.
После этого разговора Вадим ходил мрачнее тучи. Он перестал рассказывать, как прошел его день, ужинал молча и ложился спать, отвернувшись к стенке. Ира чувствовала, как между ними нарастает ледяная стена. Он не просто обижался, он наказывал ее молчанием.
Через неделю, в субботу утром, в дверь позвонили. На пороге стояла та самая Зоя с мужем, долговязым и угрюмым типом, и их дочкой лет десяти. За их спинами виднелись объемные сумки и чемодан.
– Иришка, привет! А мы к вам! – пропела Зоя так, будто они договаривались. – Вадик сказал, можно у вас перекантоваться!
Ира остолбенела. Она посмотрела на мужа, который стоял за ее спиной и виновато прятал глаза. Он поставил ее перед фактом. Расчет был прост: не выгонит же она их теперь, когда они уже здесь.
– Проходите, – процедила она сквозь зубы, чувствуя, как по лицу расползается багровое пятно.
С этого дня ее уютная, тихая квартира превратилась в проходной двор. Зоя вела себя как хозяйка. Она без спроса брала продукты, пользовалась Ириной косметикой и могла часами болтать по телефону, развалившись в кресле в гостиной. Ее муж почти все время молчал, но постоянно курил на балконе, оставляя после себя горы окурков в банке из-под горошка. Дочка носилась по квартире, то и дело что-то роняя и разбивая.
Ира пыталась поговорить с Вадимом, но он только отмахивался.
– Ну что ты придираешься? Люди обживаются. Они же не навсегда. Вот найдут работу, и съедут.
Но работу они искали вяло. Зоя говорила, что за копейки горбатиться не собирается, а ее муж ждал «достойного предложения». Дни превращались в недели. Атмосфера в доме становилась все более гнетущей. Ира стала задерживаться на работе, лишь бы приходить домой попозже и не видеть чужих людей в своем личном пространстве.
Однажды вечером она случайно подслушала разговор Вадима с матерью по телефону. Он вышел на кухню, думая, что Ира в ванной.
– Мам, да не кричит она, но ходит с таким лицом, будто лимон съела… Да, я ей сказал, что надо быть мягче… Нет, документы на регистрацию еще не показывал. Жду подходящего момента. Ты же знаешь Ирку, она упрямая. Надо ее потихоньку подготовить… Да, Зойка права, с регистрацией дочку в хорошую школу будет проще устроить. Ладно, мам, давай, а то она сейчас выйдет.
В этот момент для Иры все встало на свои места. Это был не просто порыв Вадима помочь сестре. Это был спланированный за ее спиной спектакль, в котором ей отводилась роль безмолвной статистки, которая в конце концов сдастся под натиском. Чувство обиды и предательства обожгло ее сильнее, чем все бытовые неудобства, вместе взятые.
Она дождалась, когда он закончит разговор и войдет в комнату.
– Вадим, я хочу, чтобы завтра твоих родственников здесь не было, – сказала она холодно и спокойно.
Он вздрогнул от неожиданности.
– Ир, ты опять за свое? Я же просил тебя…
– Я все слышала. Весь ваш разговор с мамой. Про «подготовить», про «документы на регистрацию». Вы решили все за меня, так?
Вадим покраснел. Он понял, что попался.
– Ну а что я должен был делать?! Ты же уперлась! Я просто хотел как лучше для всех!
– Для всех, кроме меня? Ты не подумал, каково мне жить в этом балагане? В моей собственной квартире, за которую я платила, отказывая себе во всем!
– Опять ты про свою квартиру! – взорвался он. – Да что она тебе, дороже семьи?! Дороже наших отношений?!
– Эта квартира – моя безопасность! Моя единственная опора! А ты пытаешься превратить ее в общежитие для всей своей родни, даже не спросив моего мнения! Ты не уважаешь ни меня, ни мой труд!
На следующий день он пришел с работы злой и решительный. Он бросил на стол папку с документами.
– Вот. Это бланки для временной регистрации. Либо ты сейчас их подписываешь, и мы живем дальше как нормальная семья, либо я не знаю, зачем нам все это.
Ира посмотрела на его перекошенное от гнева лицо, на эти бумаги, которые должны были лишить ее последнего клочка суверенитета. Вся любовь, вся нежность, которую она к нему испытывала, в один миг испарилась, оставив после себя лишь горький пепел разочарования.
– Хорошо, – сказала она тихо. – Раз уж ты поставил вопрос так. Тогда слушай. Я квартиру купила до замужества и твою родню тут прописывать не собираюсь.
Она взяла папку и демонстративно разорвала ее пополам, а потом еще раз.
– И жить они здесь тоже больше не будут. Завтра утром чтобы их духа тут не было. Вместе с их сумками.
Вадим смотрел на нее, не веря своим глазам. Он ожидал слез, уговоров, скандала, но не этого ледяного, несокрушимого спокойствия.
– Ты… ты меня выгоняешь? С моей семьей?
– Ты сам сделал свой выбор, Вадим. Ты выбрал не меня. Ты выбрал удобство для своей сестры и послушание своей маме. А я выбираю себя и свое спокойствие.
Он еще что-то кричал, обвинял ее во всех смертных грехах, говорил, что она разрушила их брак. Ира молчала. Говорить было больше не о чем. Он так и не понял, что брак разрушил не ее отказ, а его предательство и тотальное неуважение к ней как к личности.
Ночью он собрал свои вещи и уехал к матери. Зоя с семейством съехала на следующий день, бросив на прощание что-то язвительное. В квартире воцарилась оглушительная тишина.
Ира не плакала. Она чувствовала странную, звенящую пустоту внутри. Несколько дней она ходила по квартире как во сне. Потом медленно, методично начала делать генеральную уборку. Она вымыла полы, протерла пыль во всех углах, выбросила банку с окурками с балкона, постирала все постельное белье. А потом позвонила мастеру и попросила сменить замки во входной двери.
Когда раздался щелчок нового замка, она выдохнула. Боль от расставания еще долго будет с ней, но в эту минуту она впервые за много недель почувствовала себя в безопасности. В своей тихой, чистой, неприкосновенной крепости. Она потеряла мужа, но сохранила себя. И это была единственная победа, которая сейчас имела значение.
