— Отдай нам квартиру! Она по праву наша! — визгливый голос золовки, Светланы, впился в тишину скромной кухни.
Инга медленно подняла глаза от чашки с остывшим чаем. Она ожидала этого. С того самого дня, как девять дней назад они похоронили Зинаиду Петровну, мать Сергея, она знала — они придут.
— Наша — это чья, Света? — Ингин голос был тихим, почти безразличным. Она работала медсестрой в районной поликлинике, и этот тон — спокойный, как скальпель — выработался годами. Он отрезвлял истеричных пациентов и, как она надеялась, подействует и сейчас.
— Моя! И тети Тамары! — Светлана ткнула пальцем в себя, а потом в молчавшую до этого пожилую женщину, сидевшую на табуретке у окна. — Мать бы никогда не оставила меня, родную дочь, ни с чем! Это ты! Ты все подстроила!
Сергей, муж Инги, крупный, но обмякший мужчина, сидевший за столом, вжал голову в плечи. Он работал слесарем в автосервисе, его руки, вечно в мазуте и ссадинах, сейчас беспомощно теребили краешек клеенки.
— Светик, ну что ты такое говоришь… Мама… она…
— Молчи! — взвилась сестра. — Тебя эта медсестричка твоя давно под каблук загнала! Опоила, приворожила! А мать, старая, больная… Ты ей, небось, колола что-нибудь, да? Чтобы она бумажки подписала?
Обвинение повисло в воздухе, тяжелое и ядовитое, как ртуть из разбитого градусника.
Тут подала голос тетя Тамара, сестра покойной Зинаиды. Она говорила вкрадчиво, положив сухую руку на сердце, всем видом изображая скорбь и праведность.
— Ингочка, деточка, ну зачем нам скандалы? Мы же родня. Сереженька, ты же единственный сын. Светлана — единственная дочь. Все пополам. Так по-божески. Разве Зиночка не этого хотела? Отдайте Светочке ее долю. Продайте квартиру и поделите. А себе… ну, купите что-нибудь поменьше. Вам с Сережей и в однушке будет хорошо, дети-то выросли.
Инга посмотрела на мужа. Сергей избегал ее взгляда. Он боялся сестру, с детства. Он всегда был «мягким», как говорила его мать. И сейчас он был готов сдаться.
— Сергей, — тихо сказала Инга, но в ее голосе прорезалась сталь, — сделай нам чаю. С лимоном.
Он вздрогнул, но послушно поднялся к чайнику. Это была их старая игра. «Сделай чаю» означало «дай мне пару минут, я все решу».
— Никакого чая! — взревела Светлана. — Мы не уйдем, пока не решим вопрос! Я пойду в суд! Я докажу, что ты ее обманула!
Инга встала. Она была невысокой, худой женщиной, и в своем стареньком домашнем халате выглядела почти бесплотной. Но глаза ее, серые, холодные, смотрели на золовку в упор.
— Во-первых, — начала она чеканить слова, — выйди из моей кухни.
— Что? Да как ты смеешь…
— Выйди. Из. Моей. Кухни. — Инга сделала шаг вперед. — И ты, тетя Тамара, тоже. Вон.
— Сережа! — взмолилась тетя, хватаясь за сердце. — Она нас гонит! Родню!
Сергей замер с чайником в руке, бледный, несчастный.
— Инга, ну правда…
— Сергей, — оборвала его жена, не поворачивая головы. — Ты помнишь, как твоя мама сломала шейку бедра? Пять лет назад.
Он кивнул.
— А ты помнишь, кто ее мыл? Кто менял ей памперсы? Кто обрабатывал пролежни, которые появились уже через неделю?
Сергей молчал.
— А я помню, — так же ровно продолжала Инга. — Я помню, как приходила после суточной смены и до утра не спала, потому что у Зинаиды Петровны болело все. А где была ты, Света?
— Я… я работала! У меня дети! — выкрикнула та.
— Ты была в Анапе. С любовником. На деньги, которые взяла у матери «в долг» на «ремонт». Твоя мать лежала в грязи, а ты загорала.
— Да как ты смеешь! — Светлана замахнулась, но Инга даже не моргнула.
— А вы, тетя Тамара? — Инга перевела взгляд на вторую гостью. — Вы приходили. Раз в неделю. Садились на этот самый табурет, съедали пирожок, который я пекла, качали головой и говорили: «Ох, грехи наши тяжкие…» А когда я просила вас посидеть с ней часок, чтобы я могла сбегать в аптеку, вы вспоминали про сериал.
Тишина в кухне стала неестественной. Было слышно, как капает вода из крана и как тяжело дышит Сергей.
— Так вот, — Инга подошла к двери. — Квартира эта, — она обвела взглядом чистенькую, отремонтированную ее руками кухню, — моя.
— Что значит — твоя? — прошипела Светлана. — Она материнская! И Сережина! Он наследник!
— А вот тут, Светочка, ты ошибаешься. — Инга улыбнулась. Той самой профессиональной, ничего не выражающей улыбкой медсестры. — Ты думаешь, я не знала, что вы устроите этот цирк, как только Зинаида Петровна глаза закроет? Вы же пять лет этого ждали.
Она видела, как побледнела тетя Тамара, как сузились глаза Светланы.
— Я не такая дура, как вы думаете. И Зинаида Петровна тоже дурой не была.
Пять лет назад.
Больничная палата, запах лекарств и несвежего белья. Инга меняет капельницу свекрови. Зинаида Петровна, еще не оправившаяся от операции, смотрит в потолок.
— Инга, ты прости меня, — вдруг тихо говорит она.
— За что это, мама? — Инга поправляет ей подушку.
— За детей моих… непутевых. Сережка — тюфяк, ведомый. А Светка… Светка — стервятник. Ждет, когда я сдохну.
— Мама, не говорите так…
— Говорю, как есть. — Зинаида тяжело вздыхает. — Она же вчера приходила. Не проведать. Денег просить. На дачу им, видите ли, надо. А я лежу, ногами не двигаю. «Мам, — говорит, — ну ты же все равно умрешь скоро, квартира Сережке останется, а он со мной поделится. Дай сейчас, какая разница».
Инга застыла.
— Что вы ей ответили?
— Сказала, что денег нет. Так она шипеть начала. Что ты, мол, меня против нее настраиваешь. Что квартиру себе захапать хочешь…
— Мне чужого не надо, Зинаида Петровна.
— А я хочу, чтобы она была твоя. — Свекровь посмотрела на нее прямо, ее выцветшие глаза были полны решимости. — Не Сережкина. Его Светка с потрохами съест, он ей все отдаст, а вы с сыном на улице окажетесь. Я нотариуса вызову. Прямо сюда.
Инга тогда испугалась. Это казалось неправильным.
— Мама, это… это же наследство. Пусть будет по закону.
— По закону? — Зинаида горько усмехнулась. — По закону эта гадюка, которая ко мне пять раз в год заходила, получит столько же, сколько Сережка, который хоть и тюфяк, а сын. А ты, которая меня с того света вытаскиваешь, — ничего. Это, по-твоему, справедливо? Нет, деточка. Справедливость — это когда ты защищаешь тех, кто тебе дорог. А ты мне стала дороже родной дочери.
Инга тогда вспомнила, как однажды на дежурстве старый врач-хирург сказал ей: «Ингочка, запомни, сестринское дело — это не только уколы. Это психология. Люди делятся на два типа: те, кто отдает, и те, кто берет. Твоя задача — научиться отличать одних от других и не дать вторым сожрать первых. И себя заодно».
Она поняла, что Зинаида Петровна права. Она видела, как Светлана манипулирует братом, как тот виновато отдает ей последние деньги, пока их собственный сын, Антошка, донашивает старые куртки.
— Хорошо, — сказала она тогда. — Но мы сделаем все по-умному.
И Инга начала действовать. Она не была юристом, но она была методичной. Она знала, что такое «собрать анамнез».
Первым делом она настояла, чтобы Зинаиду Петровну осмотрел психиатр из районного ПНД. Не частный, а государственный. Чтобы потом никто не сказал, что справка купленная. Доктор, пожилой еврей с умными глазами, долго беседовал с Зинаидой, провел тесты и вынес вердикт: «Абсолютно в здравом уме и твердой памяти. Сознание ясное. Просто очень устала от жизни». Инга взяла официальное заключение.
Вторым делом она вызвала нотариуса. И не одного. Она пригласила двух соседок по палате в качестве свидетельниц.
Зинаида Петровна, при полной памяти, твердым, хоть и ослабевшим голосом, продиктовала свою волю. Но это было не завещание. Завещание можно оспорить, можно выделить «обязательную долю» нетрудоспособным наследникам (а Светлана уже оформляла себе инвалидность по «гипертонии»).
Это был «Договор дарения». Дарственная.
Зинаида Петровна дарила свою двухкомнатную квартиру не сыну, а снохе, Инге. В благодарность за уход, поддержку и человеческое отношение.
Сергей узнал об этом вечером. Он был в шоке.
— Мама, как ты могла… А Света?
— А что Света? — жестко ответила мать. — Где она была, когда я под себя ходила? Я имею право распорядиться своим имуществом, пока жива. Я дарю квартиру Инге. Она ее заслужила. А ты, сынок, если мужик, будешь жить с женой. А если тряпка — иди к сестре, пол ей поцелуй. Может, пустит тебя в коридоре пожить.
Для Сергея это был удар. Но он остался. Он любил Ингу. И в глубине души понимал, что мать права.
В тот же день Инга, отпросившись с работы, съездила в Росреестр и зарегистрировала переход права собственности. С того момента, пять лет назад, квартира юридически принадлежала ей.
Они договорились с Зинаидой Петровной, что никому об этом не скажут. Зачем? Свекровь прожила еще пять лет. Инга так же ухаживала за ней. Светлана так же забегала «на минутку», чтобы стрельнуть денег. Тетя Тамара так же пила чай с пирожками. Никто ничего не знал.
— …так вот, уважаемые, — Инга открыла ящик комода в коридоре и достала толстую папку с документами. — Повторяю для тех, кто в танке. Квартира — моя.
— Что ты несешь? — Светлана выхватила у нее бумагу. Это был договор дарения.
Она впилась в него глазами. Ее лицо из красного стало мертвенно-бледным.
— Да это… это фальшивка! Она ее заставила!
— Там подпись твоей матери, — спокойно сказала Инга. — И нотариуса. И двух свидетелей. И, — она достала другой документ, — вот справка из ПНД, выданная в тот же день, что твоя мать была в полном адеквате.
Тетя Тамара ахнула и схватилась за сердце. На этот раз, кажется, по-настоящему.
— Ты… ты… — Светлана не могла подобрать слов. В ее глазах плескалась чистая, незамутненная ненависть. — Я тебя уничтожу! Я пойду… я пойду к президенту! Ты аферистка!
— Можешь идти. А можешь прямо сейчас убраться из моей квартиры. Иначе я вызову полицию. И заявлю о попытке вымогательства и угрозах.
— Сережа! — взвыла Светлана, бросаясь к брату. — Сережа, скажи ей! Ты же брат мне! Ты позволишь этой… этой чужой бабе выгнать твою родную сестру?
Сергей стоял, белый как стена. Он смотрел то на сестру, то на жену. Это был момент выбора, который Зинаида Петровна предвидела пять лет назад.
Он тяжело вздохнул. Вся его жизнь, полная уступок, компромиссов, вечного чувства вины, которое вбивала в него сестра, пронеслась перед ним. А потом он посмотрел на Ингу. На ее уставшее лицо, на руки с вечно обломанными от дезинфекции ногтями, на ее прямую спину. Инга, которая тянула на себе его мать, его сына, да и его самого, ни разу не попрекнув.
— Уходи, Света, — сказал он глухо.
— Что?
— Уходи. — Он поднял глаза, и в них не было привычной мягкости. Была тяжелая, слесарная усталость. — Инга права. Где ты была? Я помню, как мы с Ингой везли маму с операции. Вдвоем. Я нес на руках, а она сумки. А ты в это время с нами не поехала, у тебя «маникюр» был. Уходи.
Это был крах. Светлана поняла, что проиграла.
— Вы… вы еще пожалеете! — выплюнула она. — Вы сгниете здесь одни! Я прокляну вас!
Она рванула на себя дверь и выскочила на лестничную площадку. Тетя Тамара, не проронив больше ни слова, засеменила за ней.
Дверь захлопнулась.
Сергей сел на табурет и закрыл лицо руками. Его плечи тряслись.
Инга подошла и молча положила руку ему на голову. Не гладила, просто держала.
— Все, Сережа. Все закончилось.
— Они… они же теперь… никогда… — всхлипнул он.
— Да, — сказала Инга. — Никогда. И знаешь, что? Это к лучшему. Иногда, чтобы спасти организм, нужно отрезать гангрену. Как бы больно ни было. Это закон.
Он поднял на нее заплаканные глаза.
— Ты… ты все знала? Что так будет?
— Я знала, что они придут. — Инга пошла на кухню и все-таки поставила чайник. — Люди не меняются, Сережа. Твоя сестра всегда была такой. Просто твоя мама своим здоровьем и своей квартирой дала ей шанс это проявить в полной мере. А я дала тебе шанс не остаться на улице.
— Ты сильная, Инга… А я…
— А ты — мой муж. — Она посмотрела на него без злости, с той же усталой нежностью. — Ты хороший слесарь, Сергей. Но в людях ты разбираешься плохо. Ничего. Для этого у тебя есть я.
Она достала из папки еще одну бумагу.
— Что это? — спросил он.
— Это? — Инга повертела лист. — Это завещание. Мое.
Сергей непонимающе уставился на нее.
— Я написала его на следующий день после того, как мама подарила мне квартиру. Пять лет назад. Если со мной что-нибудь случится, квартира переходит тебе и нашему Антону. В равных долях.
Она положила документ обратно в папку.
— Нельзя опускать руки, Сережа. Никогда. Даже если кажется, что все против тебя. Надо бороться. За себя, за свой дом, за тех, кого любишь. Твоя мама это поняла. И я это знаю. Теперь и ты, кажется, начинаешь понимать.
Она разлила чай по чашкам.
— Пей. С лимоном. Говорят, от стресса помогает. Хотя, по-моему, от стресса помогает только холодный расчет и вовремя оформленные документы.
Сергей взял чашку. Он смотрел на жену, и в его взгляде впервые за долгие годы было не только привычное обожание, но и огромное, всепоглощающее уважение. Он был женат на женщине, которая предусмотрела все. И сейчас он был за это безмерно благодарен.
В квартире, за которую только что была дана последняя битва, воцарилась тишина. Но это была уже не та тишина, что перед бурей. Это был покой. Заслуженный. Выстраданный. И абсолютно законный.
