— Дочка, у нас карты заблокировали! — мама всхлипывала в трубку так, будто у них украли последнее.
Я стояла у плиты, помешивала кашу для бабушки и чувствовала, как внутри что-то сжимается. Не от жалости — от усталости.
— Мам, как заблокировали? Вы что-то покупали не там?
— Да нет же! Просто лимит закончился, понимаешь? Нам теперь нечем расплатиться за продукты. Папа уже два дня ничего толком не ел.
Я выключила конфорку. Каша булькнула последний раз и затихла.
— Мам, я же на прошлой неделе переводила.
Пауза. Долгая, неловкая.
— Ну там… коммуналка, продукты… Ты же знаешь, как сейчас всё дорого.
Я знала. Знала, что коммуналка у них не больше, чем у меня с бабушкой. Знала, что папа получает не меньше моего. И мама тоже работает. Но каждый месяц — один и тот же звонок. Один и тот же голос с надрывом.
— Хорошо. Сколько нужно?
— Ну… если можешь… хотя бы немного.
Немного — это всегда половина моей зарплаты.
— Переведу сегодня.
— Спасибо, доченька. Ты у нас такая…
Я положила трубку, не дослушав. Бабушка вышла из комнаты, посмотрела на меня долгим взглядом.
— Опять?
Я кивнула.
— Не давай больше.
— Как не давай? Она же мама.
Бабушка вздохнула, подошла к плите.
— Мама, которая тебя высасывает — это не мама. Это пиявка в красивой обёртке.
Через неделю я решила заехать к ним. Без звонка. Хотела посмотреть, правда ли у них так туго.
Дверь открыла мама. На ней было новое платье — тёмно-синее, с вышивкой по вороту. Из тех, что шьют на заказ. Дорого.
— Ой, доченька! Заходи, заходи!
Я прошла на кухню и замерла. Стол был накрыт так, будто ждали гостей. Сыр нарезанный, колбаса копчёная, красная рыба, пирожные в коробке из кондитерской. Папа сидел за столом и листал телефон. Новый. Последняя модель.
— Мам, а это что?
Она засуетилась, стала накладывать мне в тарелку.
— Ну мы же не каждый день так… Папе премию дали, вот и решили себя побаловать.
Я посмотрела на отца.
— Пап, тебе премию дали?
Он не поднял головы.
— Небольшую.
— И ты мне на прошлой неделе говорила, что папа два дня не ел?
Мама покраснела.
— Ну… тогда ещё премии не было.
— Премию дают в конце месяца. А звонила ты мне четыре дня назад.
Она отвернулась, начала что-то перекладывать на столе.
— Дочка, ну не начинай, пожалуйста. Мы и так еле концы с концами сводим.
Я посмотрела на платье, на стол, на телефон в руках у отца.
— Понятно. Мне пора.
— Ты что, обиделась? — мама схватила меня за руку. — Что ты как маленькая?
Я высвободила руку.
— Я не обиделась. Я просто поняла.
На следующий день мама снова позвонила. Голос был жёстким, без слёз.
— Папа сказал, что ты вчера уехала злая.
— Не злая. Просто увидела, на что уходят мои деньги.
— На что-на что! На жизнь уходят! Ты думаешь, мы тут праздники устраиваем?
— Думаю, что вы врёте.
Она замолчала. Потом голос стал ещё холоднее.
— Значит, помогать больше не будешь?
— Не буду.
— Ты забыла, кто тебя растил? Кто в институт отправлял? Мы на себе экономили, чтобы у тебя всё было!
— Не забыла. Спасибо вам за это. Но теперь мне нужно жить самой.
— Самой?! — она рассмеялась зло. — С бабкой своей в однушке? Это ты называешь жизнью?
— Называю. Там хотя бы никто не врёт.
Она бросила трубку. Я сидела на кухне и смотрела на погасший экран. Руки не тряслись. Внутри было пусто — но не больно.
Бабушка вышла из комнаты, молча поставила передо мной стакан воды.
— Всё правильно сделала. Не сомневайся.
Две недели мама не выходила на связь. Я ждала — и боялась, и надеялась. Боялась, что она снова начнёт давить. Надеялась, что поймёт.
Потом позвонил папа.
— Можно подъехать? Поговорить надо.
Он приехал через полчаса. Сел напротив, долго молчал. Потом положил на стол конверт.
— Это от мамы.
Я открыла. Внутри деньги. Не все, что я отдала за полгода. Но хотя бы часть.
— Она две недели работала на подработке, — папа говорил тихо. — По выходным в магазине стояла. Сказала, что должна вернуть.
Я смотрела на купюры и не понимала, что чувствую.
— Пап, мне не нужны были деньги. Мне нужно было, чтобы она перестала врать.
— Она перестала. Просто ей трудно признаться вслух. Ты же знаешь, какая она гордая.
Знала. Поэтому и не ждала извинений. Но то, что она две недели вкалывала, чтобы вернуть долг, — это было важнее любых слов.
— Как она?
— Молчит. Злится на себя. Говорит, стыдно ей.
Я кивнула.
— Передай, что я не держу зла. И если будет нужна настоящая помощь
— я помогу. Но по-другому.
Папа встал, остановился у двери.
— Ты выросла. Жаль, что я так поздно это заметил.
Прошёл месяц. Мама так и не позвонила, но папа иногда писал — коротко, без подробностей. Что справляются. Что мама устроилась на вторую работу, консультирует в магазине по субботам. Что урезали расходы и больше не заказывает себе наряды.
Я не чувствовала той тяжести, что раньше. Не просыпалась ночью с мыслью, хватит ли денег до зарплаты. Мы с бабушкой даже отложили немного — на её лекарства и на то, чтобы наконец-то купить нормальный обогреватель вместо старого, который трещал и пах палёным.
Однажды вечером я возвращалась с работы и увидела маму у подъезда. Она стояла с пакетом в руках, смотрела в сторону. Когда заметила меня, вздрогнула, но не отвернулась.
— Привет.
— Привет, мам.
Мы стояли молча. Ветер трепал её волосы — она не стала их красить, видимо, тоже экономила. Выглядела старше. И как-то проще.
— Это бабушке. — Она протянула пакет. — Там варенье и овощи. С дачи у Светки привезла.
Я взяла. Тяжёлый.
— Спасибо.
Она кивнула, развернулась. Потом остановилась, не оборачиваясь.
— Я не умею просить прощения. Никогда не умела. Но то, что ты тогда сказала… я поняла. Не сразу. Но поняла.
Я шагнула вперёд, коротко обняла её. Она не ответила на объятие, но и не отстранилась. Стояла, как деревянная, но я чувствовала, как у неё дрожат плечи.
Когда она ушла, я поднялась домой. Бабушка сидела у окна, смотрела в темноту.
— Это от мамы. — Я поставила пакет на стол.
Бабушка глянула, усмехнулась.
— Значит, дошло.
— Дошло.
Я села рядом. За окном горели фонари, кто-то спешил по своим делам, кто-то возвращался домой. Город жил своей жизнью — равнодушный, шумный, чужой. Но здесь, в этой маленькой кухне, рядом с бабушкой, я чувствовала себя на месте.
Больше не было вины за то, что я отказала. Не было страха, что я плохая дочь. Не было ощущения, что я кому-то что-то должна просто потому, что меня родили.
Впервые за долгое время я дышала свободно.
Бабушка взяла мою руку, сжала тонкими пальцами.
— Молодец. Самое трудное — это научиться говорить «нет» тем, кто приучил тебя говорить только «да».
Я кивнула. Мы сидели в тишине, и эта тишина была не пустой. Она была наполнена чем-то важным — пониманием, что я имею право на свою жизнь. Что любовь — это не жертва до самоуничтожения. Что помогать можно, только когда у тебя есть силы. А если их нет — ты не обязана рвать себя на части.
На телефоне пришло сообщение от папы: «Спасибо тебе. Мама сегодня первый раз за месяц улыбнулась».
Я улыбнулась в ответ. Не написала ничего — просто улыбнулась. И этого было достаточно.
