— Нет, сейчас никак. Она рядом… Потерпи, я что-нибудь придумаю. Скоро.
Марина застыла в коридоре, сжимая в руке влажный зонт. Ключ так и остался в замочной скважине. Голос Олега, ее мужа, доносился из гостиной — тихий, напряженный, совсем не такой, каким он говорил с коллегами или друзьями. В нем сквозила странная, почти интимная усталость. Марина медленно, стараясь не шуметь, прикрыла входную дверь и шагнула в комнату.
Олег сидел на диване, отвернувшись к окну. Он торопливо закончил разговор и сунул телефон в карман, но его плечи остались напряженными.
— О, ты уже пришла? А я не слышал, — он обернулся, и на его лице промелькнуло что-то похожее на испуг, тут же сменившееся натянутой улыбкой. — Дождь сильный? Промокла вся, наверное.
— Немного, — Марина смотрела на него в упор, пытаясь поймать тот бегающий взгляд. — С кем ты говорил, Олег?
— По работе, — слишком быстро ответил он, вставая. — Опять эти поставщики… Давай лучше чаю выпьем, замерзла, поди.
Он прошел на кухню, нарочито бодро гремя чайником. Марина осталась стоять посреди гостиной. Работа. Он всегда говорил, что работа. Но никогда прежде он не прятал от нее рабочие разговоры. Никогда не говорил таким тоном, полным заговорщической нежности и вины. «Она рядом». Она. Это была она.
Вечером ложь стала густой и осязаемой. Олег был неестественно весел, рассказывал анекдоты, пытался обнимать ее, но его руки были чужими, а глаза смотрели куда-то сквозь нее. Марина молчала. Она чувствовала себя следователем в собственном доме, и это ощущение было отвратительным. Она задавала простые вопросы о его дне, и он отвечал гладко, но слишком подробно, словно заранее продумал каждую деталь своего рассказа.
Ночью, когда Олег уснул, она взяла его телефон. Сердце колотилось так, что отдавало в висках. Пароль. Она знала его пароль — дата их свадьбы. Банально, но он никогда не был мастером конспирации. Список звонков был пуст. Последние вызовы стерты. Сообщения тоже. Чисто. Слишком чисто. Это было хуже, чем найти переписку с другой женщиной. Это означало, что он заметал следы. Осознанно.
Следующие недели превратились в пытку. Марина жила в тумане подозрительности. Она прислушивалась к каждому его шагу, вздрагивала от звука уведомлений на его телефоне. Олег стал еще более осторожным. Он выходил говорить на лестничную клетку, ссылаясь на плохую связь, задерживался «на совещаниях», которые внезапно стали неотложными. Он приносил ей цветы без повода, делал комплименты, но все это было фальшивым, как пластиковые яблоки в вазе на кухне.
Марина начала худеть. Пропал аппетит, сон стал прерывистым и тревожным. Она смотрела на себя в зеркало и не узнавала: под глазами залегли тени, а во взгляде появилась боязнь. Она пыталась поговорить с ним еще раз.
— Олег, что происходит? Я же вижу, что ты не со мной. Если у тебя кто-то есть, просто скажи. Это будет честнее.
Он тогда посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом и сказал:
— Марина, ты накручиваешь себя. У меня никого нет. Просто завал на работе, я вымотан. Прости, если я стал невнимательным.
И он был так убедителен, что на мгновение ей захотелось ему поверить. Забыть тот разговор, списать все на собственную усталость и мнительность. Но интуиция кричала, что это ложь. Самая настоящая, продуманная ложь.
Точкой невозврата стал день, когда она зашла в банк оплатить коммунальные услуги. Операционистка, милая девушка, предложила заодно проверить состояние их с мужем общего счета, с которого списывалась ипотека.
— Ой, а у вас тут крупный перевод был на днях, — щебетала она, глядя в монитор. — На имя некой Анны Викторовны Кравцовой. Это вы на что-то копите?
Марина почувствовала, как земля уходит из-под ног. Анна Викторовна Кравцова. Имя было незнакомым, но оно прозвучало как приговор.
— Распечатайте, пожалуйста, выписку за последние полгода, — попросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Дома, разложив на кухонном столе листы с цифрами, она увидела всю картину. Каждый месяц, пятнадцатого числа, со счета уходила одна и та же сумма. Немаленькая. А три месяца назад переводы стали вдвое больше. И все на имя этой женщины. Анны Кравцовой.
Кто она? Бывшая одноклассница, попавшая в беду? Дальняя родственница? Но почему такая таинственность? Почему Олег не мог просто рассказать ей? Марина открыла ноутбук и вбила имя в поисковик. Социальные сети. Конечно.
Страничка была полузакрытой, но несколько фотографий были в общем доступе. Немолодая, уставшая женщина с добрыми глазами. И рядом с ней… девочка-подросток. Лет тринадцати. Светловолосая, с упрямым подбородком и знакомой ямочкой на щеке. Такой же, как у Олега.
Марина смотрела на фотографию, и мир вокруг нее рассыпался на мелкие осколки. Это была его дочь. Не могло быть никаких сомнений. Сходство было поразительным. Девочка, о которой она ничего не знала. Десять лет их брака, десять лет совместной жизни, планов, надежд — все это было построено на обмане.
Вечером, когда Олег вернулся домой, она ждала его на кухне. Листы с банковской выпиской лежали на столе рядом с распечатанной фотографией. Он вошел, увидел это и замер. Вся его напускная бодрость слетела, как шелуха. Он медленно опустился на стул напротив и закрыл лицо руками.
— Кто она, Олег? — голос Марины был тихим и пустым. Ни крика, ни слез. Только звенящая пустота внутри.
— Ее зовут Катя, — хрипло ответил он, не поднимая головы. — Ей тринадцать.
— Твоя дочь.
— Да.
Тишина в кухне стала оглушительной. Было слышно, как гудит холодильник и как капает вода из крана.
— Почему? — спросила Марина. Это был единственный вопрос, который имел значение. — Почему ты молчал? Все эти десять лет.
Олег наконец поднял на нее глаза. В них была такая смесь вины, страха и отчаяния, что на секунду ей стало его жаль.
— Я познакомился с ее матерью, Аней, еще до тебя. У нас был короткий роман… Я был молодой, глупый. Когда она сказала, что беременна, я испугался. Просто сбежал. А потом, через несколько лет, она нашла меня. Сказала, что ничего ей от меня не нужно, только помощь для дочки. Я… я не мог отказать. И не мог тебе рассказать. Я встретил тебя, полюбил и ужасно боялся тебя потерять. Думал, ты не простишь, уйдешь. А потом… потом стало уже поздно что-то менять. Я привык к этой тайне. Платил деньги, иногда видел Катю издалека… Аня хорошая женщина, она никогда ничего не требовала, не лезла в мою жизнь. Но три месяца назад она серьезно заболела, потеряла работу. Понадобились деньги на лечение, на жизнь. Вот и все.
Он говорил, а Марина смотрела на него и понимала, что перед ней сидит совершенно чужой человек. Не ее муж, не ее опора, а трусливый мальчишка, который десять лет жил двойной жизнью, потому что боялся. Боялся сказать правду. И самое страшное было не в том, что у него есть ребенок. А в том, что он позволил ей, Марине, прожить десять лет во лжи. Каждый их отпуск, каждый праздник, каждый интимный момент — все было отравлено этой тайной.
— А твоя мама? — вдруг спросила она. — Она знает?
Олег вздрогнул и опустил взгляд.
— Да.
И это был последний гвоздь. Его мать, Светлана Петровна, которая всегда была с Мариной такой милой и приветливой, которая называла ее «доченькой» и при каждом удобном случае говорила, как ей повезло с невесткой. Она тоже знала. Они все были в сговоре.
На следующий день Марина поехала к свекрови. Светлана Петровна встретила ее на пороге, и по ее настороженному взгляду Марина поняла — Олег уже позвонил.
— Проходи, дочка, — сказала она, но голос звучал натянуто. — Чаю хочешь?
— Не хочу, — Марина остановилась в прихожей. — Я приехала спросить вас об одном. Почему вы мне не сказали? Вы же все знали.
Светлана Петровна тяжело вздохнула и провела рукой по седым волосам.
— А что я должна была сказать, Мариночка? Разрушить семью своего сына? Он и так натерпелся. Ошибся по молодости, с кем не бывает. Но он тебя любит, это главное. А та жизнь… она отдельно. Он свой долг исполняет, как мужчина. Разве это плохо?
— Плохо то, что вы все вместе врали мне в лицо десять лет! — в голосе Марины наконец появились злые нотки. — Вы смотрели, как мы строим семью, берем ипотеку, планируем будущее, и молчали! Вы считали меня за кого? За удобную дурочку, которой не обязательно знать правду?
— Ну зачем ты так, — свекровь поджала губы. — Я хотела как лучше. Для Олега. Он с тобой счастлив. Зачем было все портить старыми историями? Та девочка… она же не виновата. И Аня та тоже женщина порядочная, в семью не лезла. Олег бы тебе рассказал, а ты бы что? Собрала вещи и ушла? А он бы остался один. Я не могла этого допустить.
Марина слушала ее и чувствовала, как внутри все замерзает. Она хотела как лучше. Для сына. А на чувства Марины, на ее жизнь, на ее право знать правду — всем было наплевать. Она была лишь функцией для обеспечения счастья Олега.
Вернувшись домой, она собрала свои вещи в спальне. Не в чемодан, а просто перенесла подушку и одеяло в гостиную. Она не собиралась убегать, хлопнув дверью. Она просто больше не могла находиться с ним в одной комнате.
Дом превратился в ледяную пустыню. Они жили как соседи в коммунальной квартире. Молча завтракали, молча расходились по комнатам. Олег пытался говорить с ней, просил прощения, клялся, что все исправит.
— Что ты исправишь, Олег? — однажды спросила она его. — Ты вернешь мне десять лет жизни? Ты сотрешь из моей памяти тот факт, что мой муж и его мать считали меня достаточно глупой, чтобы жить во лжи?
Он не знал, что ответить. Он приносил ей отчеты по тратам, предлагал познакомить с дочерью, говорил, что готов на все. Но он не понимал главного. Дело было не в деньгах и не в ребенке. Дело было в тотальном, всепоглощающем предательстве со стороны самых близких людей. Он разрушил доверие — единственный фундамент, на котором держалась их семья.
Прошел месяц. Марина ходила на работу, встречалась с подругами, даже пыталась улыбаться. Но внутри была выжженная земля. Она смотрела на Олега и видела только ложь. В его привычках, в его словах, в его прикосновениях.
Однажды вечером она села напротив него в тихой кухне. Он с надеждой поднял на нее глаза.
— Олег, я подаю на развод, — сказала она спокойно, без всякого надрыва. — Квартиру будем делить через суд.
— Марина, нет! Пожалуйста, не надо! — он вскочил, его лицо исказилось. — Я все сделаю! Я больше никогда…
— Дело не в будущем, — перебила она его ровным голосом. — Дело в прошлом, которого у нас с тобой, как оказалось, никогда и не было. Была только иллюзия. А я не хочу больше жить в иллюзиях. Я хочу жить в правде. Даже если она будет одинокой.
Он смотрел на нее, и в его глазах стояли слезы. Но впервые за все это время она не почувствовала к нему ни капли жалости. Только холодное, отстраненное опустошение. Она сделала свой выбор. Не в обиде, не в гневе, а с ясным и трезвым пониманием, что склеить разбитую вдребезги чашку уже невозможно. Можно лишь собрать осколки, чтобы не пораниться снова.
