Ключ повернулся в замке с тихим щелчком, который в тишине прихожей прозвучал как выстрел. Анна замерла на пороге, прислушиваясь. В квартире пахло не привычной вечерней прохладой и уютом, а чужими духами и едва уловимым, терпким ароматом дорогого мужского парфюма. И тишина была не своя, не родная, а густая, натянутая, как струна, из которой вот-вот родится чужая нота. Она сбросила туфли, не ставя их на привычное место, и прошла вглубь. Из гостиной доносились приглушенные голоса. Женский, визгливый и знакомый до боли, — свекрови. И два низких, мужских, незнакомых. Сердце Анны бешено заколотилось, отливая кровь куда-то в поджилки. Она медленно подошла к арке и заглянула внутрь. В ее гостиной, на ее диване цвета выбеленного льна, восседала Лидия Петровна. Она держала в руках чашку из того самого дорогого фарфорового сервиза, который Анна берегла для особых случаев. Напротив нее, развалясь в кресле Максима, сидел немолодой мужчина с аккуратной седой проседью на висках и холодными, оценивающими глазами. Рядом, на табурете, который Анна использовала, чтобы достать книги с верхней полки, пристроил свою массивную фигуру другой — молодой, крепкий, с пустым взглядом, уставленным в одну точку на стене. Воздух был густ от паутины невысказанного. На журнальном столе, сдвинув в сторону ее дизайнерские альбомы, лежала развернутая папка с какими-то чертежами и схемами. Лидия Петровна первая заметила ее. Ее взгляд скользнул по Анне с ног до головы — быстрый, как удар хлыста.
— А, вернулась наша труженица, — голос ее звучал сладко и ядовито. — Мы уж думали, ты заночуешь на работе.
Незнакомец обернулся. Его взгляд был тяжелым, непроницаемым. Он медленно, с нескрываемым любопытством оглядел Анну, будто рассматривал новую модель автомобиля или лот на аукционе.
— Лидия Петровна, мы как раз к делу переходим, — произнес он, и его голос был глухим и бархатным одновременно, как шорох гравия по шелку. — Не помешаем?
Анна чувствовала, как по ее спине бегут мурашки. Она стояла на пороге своей же гостиной, как служанка, застигнутая врасплох визитом важных гостей. Ее пальцы непроизвольно сжались в кулаки.
— Нет, — выдавила она, обращаясь исключительно к свекрови. — А что за гости? Максим в курсе?
— Максим как раз подъедет, — отрезала Лидия Петровна, отхлебывая из чашки. — Это Сергей Иванович. Деловой партнер. Мы решаем важный вопрос. А ты не стесняйся, проходи, садись.
Она махнула рукой в сторону свободного кресла, жестом, не терпящим возражений. Анна медленно переступила порог. Каждый шаг давался с трудом. Она чувствовала себя чужой, прозрачной, не имеющей веса в собственном доме. Эти люди вошли сюда без спроса, сели на ее мебель, пили из ее чашек, и свекровь смотрела на это с видом полновластной хозяйки. Она опустилась в кресло, поймав на себе пристальный взгляд Сергея Ивановича. Он что-то тихо сказал своему молчаливому спутнику, и тот кивнул, ни на миг не отрывая пустого взгляда от стены.
— Анна, я правильно понял, вы занимаетесь дизайном интерьеров? — вдруг спросил Сергей Иванович. Улыбка тронула уголки его губ, но до глаз не дошла.
— Да, — коротко ответила она.
— Интересное дело, — протянул он, окидывая взглядом гостиную. — Чувствуется рука. Но вот планировку, я смотрю, не трогали. А зря. Несущие стены — это, конечно, проблема, но не приговор. Всегда есть возможности.
Анна похолодела. Он говорил об их квартире так, будто это был не их дом, а объект недвижимости, выставленный на продажу. И в его словах было что-то такое, от чего по коже пополз ледяной червь.
Тишину в гостиной, густую и звенящую, разрезал звук ключа в замке. Анна невольно выпрямилась, в ее груди вспыхнула маленькая, слабая надежда. Шаги в прихожей были знакомыми, неторопливыми. Максим. Он появился в проеме, улыбаясь своему обычной, немного усталой улыбкой.
—Привет, все, я дома, — начал он и замер, его взгляд скользнул по гостям, по матери, по бледному лицу Анны. Улыбка медленно сползла с его лица, сменилась растерянной, виноватой гримасой.
— Сынок, наконец-то, — голос Лидии Петровны вновь обрел сладкие, властные нотки. — Мы тебя заждались. Знакомься, это Сергей Иванович, помнишь, я тебе рассказывала? А это его помощник.
Максим кивнул, избегая смотреть на Анну. Он нервно провел рукой по волосам.
—Здравствуйте, — произнес он, и его голос прозвучал неестественно громко. — Все в порядке?
— Все прекрасно, — вмешалась Лидия Петровна, не дав ответить никому другому. — Мы как раз обсуждали перспективы. Сергей Иванович предлагает очень выгодное вложение. Как раз для молодой семьи, чтобы закрепиться в жизни.
Сергей Иванович молча кивнул, его холодные глаза изучали Максима с легким любопытством. Анна не выдержала. Она встала и быстрыми шагами вышла на кухню, чувствуя, как по щекам у нее разливается жгучий румянец обиды. Она ждала, что муж сейчас же, немедленно, потребует объяснений, извинится перед ней, попросит этих людей выйти. Но вместо этого он стоял там, в гостиной, и слушал. Через мгновение за ней последовал и Максим. Он вошел на кухню, закрыв за собой дверь, и его лицо было искажено тревогой.
—Ань, что случилось? Почему ты такая напряженная?
Она смотрела на него, не веря своим ушам. Она говорила шепотом, но каждый ее звук был отточен, как лезвие.
—Макс, что они здесь делают? Кто эти люди? Ты знал, что они будут?
Он отвел взгляд, уставившись в пол. Плечи его ссутулились.
—Мама сказала, что это важно. Что речь идет о выгодной сделке. Не устраивай сцен, ладно? Они скоро уйдут.
— Сцен? — прошептала она, и в ее голосе задрожали слезы ярости и бессилия. — Ты называешь это сценой? Они в нашем доме, Максим! В нашем! Твоя мать привела сюда каких-то посторонних мужчин, когда нас не было дома! Они сидят на нашем диване, пьют из наших чашек! А ты… ты просто стоишь и улыбаешься им!
— Она же моя мать, Анна! — его голос сорвался на фальцет. — Она не «посторонние»! И она хочет как лучше. Не драматизируй.
В этот момент она увидела его настоящего. Не успешного айтишника, не сильного мужчину, а того самого мальчика, которого годами дрессировали чувством вины и долга. Мальчика, который до сих пор боялся ослушаться маму.Надежда в ее груди погасла, словно ее залили ледяной водой. Он не защитит ее. Не защитит их дом. Он выбрал сторону. И это была не ее сторона.
— Хорошо, — тихо сказала она, и ее голос стал вдруг странно ровным и безжизненным. — Хорошо, Максим. Я все поняла.
Она повернулась и вышла обратно в гостиную. Она не смотрела на него. Она знала — если посмотрит сейчас, то уже не сможет сдержаться. А срываться при этих людях, при этой холодной тени Сергея Ивановича и его безмолвной глыбе помощника, она не имела права. Это было бы поражением. Она вернулась на свое место, поймав на себе быстрый, торжествующий взгляд свекрови. Лидия Петровна все поняла без слов. Она всегда все понимала. И всегда побеждала.
Анна вернулась в гостиную и села в свое кресло с видом холодного, отстраненного спокойствия. Внутри все кипело, но она сжала эту ярость в тугой, раскаленный комок и спрятала его глубоко внутри. Она положила руки на колени, чтобы скрыть дрожь, и встретила взгляд Сергея Ивановича. На этот раз он смотрел на нее с новым, более пристальным интересом. Максим, потупившись, вернулся в комнату и неуклюже пристроился на подлокотнике дивана рядом с матерью, словно подросток, ждущий выговора.
— Ну вот, все на месте, — с напускной легкостью произнесла Лидия Петровна, будто небольшой размолвки на кухне и не было. — Так вот, Сергей Иванович, вы извините, мелкие бытовые неурядицы. Молодые, сами понимаете.
Сергей Иванович кивнул, его тонкие губы тронула едва заметная улыбка.
—Все мы были молодыми. Но к делу. Анна, вы как специалист по обустройству пространства, наверняка понимаете, что недвижимость — это лучшая инвестиция. А удачно расположенная квартира — это уже готовый капитал.
— Мы не планируем продавать квартиру, — четко, без колебаний, ответила Анна. — Мы здесь живем.
— Кто же говорит о продаже? — мягко парировал он. — Речь о более разумном использовании активов. Ваша теща, Лидия Петровна, обладает определенными ресурсами, долевым участием в одном надежном бизнесе. Мы готовы выкупить ее долю. Но для оформления и дальнейших, скажем так, операций, требуется определенные гарантии. Банки сейчас такие сложности создают… А вот залог в виде ликвидной недвижимости значительно упрощает процесс.
Анна почувствовала, как по спине пробежал ледяной мурашек. «Залог». Это слово повисло в воздухе, тяжелое и зловещее.
— То есть, вы предлагаете нам заложить нашу квартиру? — уточнила она, глядя прямо на него.
— Вовсе нет, — вмешалась Лидия Петровна, ее голос зазвенел от раздражения. — Я предлагаю вам не упустить свой шанс! Сидят тут в своей норке, тычутся в свои компьютеры, а жизнь проходит мимо! Сергей Иванович дает возможность реально заработать, встать на ноги! А ты, Анька, вместо того чтобы о будущем подумать, о детях, например, все о своих дизайнерских фантазиях. Максим тебе такую жизнь обеспечил, а ты все недовольна.
Анна перевела взгляд на мужа. Он смотрел в окно, его лицо было каменным. Он отстранился. Он уже не был здесь.
— Лидия Петровна, мои «дизайнерские фантазии», как вы выражаетесь, приносят в наш общий бюджет вполне реальные деньги, — сказала Анна, и ее голос зазвучал тихо, но с такой стальной твердостью, что свекровь на мгновение отступила. — А обеспеченную жизнь мы строим вместе. И решения, касающиеся нашего общего дома, мы также принимаем вместе. Без нежданных гостей и непрошеных советов.
— Это мой сын! — вспыхнула Лидия Петровна, ее щеки покрылись красными пятнами. — И я вложила в этот дом свои кровные! Без моего первоначального взноса вы бы до сих пор по съемным углам шныряли! А теперь я не имею права голоса?
— Мама, хватит, — беззвучно прошептал Максим.
— Нет, не хватит! — она резко повернулась к нему. — Ты посмотри на нее! Она тебя в ничто превращает! Сидит, молчит, смотрит на нас, как на недочеловеков! А на самом деле боится, что ее уютному миру придет конец!
Сергей Иванович наблюдал за этой перепалкой с видом знатока, оценивающего бойцов на ринге. Его холодные глаза переходили с разгневанной свекрови на бледного, беспомощного сына и, наконец, остановились на Анне. На ее сжатых кулаках, на прямой спине, на глазах, в которых горел огонь неукротимой воли. Он понял, что просчитался. Эта женщина была не просто раздраженной невесткой. Она была крепостью. И чтобы ее взять, нужен был не штурм, а осада. Или более мощная артиллерия. Тишина, последовавшая за взрывом Лидии Петровны, была еще более гнетущей, чем прежде. Воздух был наполнен током непроизнесенных угроз и обид. Игра шла не на жизнь, а на смерть. И Анна, наконец, поняла ее правила. Правил не было.
Слова свекрови повисли в воздухе, ядовитые и жгучие. Казалось, сама комната затаила дыхание. Даже Сергей Иванович перестал барабанить пальцами по колену, его внимание полностью сосредоточилось на Анне. Он ждал. Ждал срывов, слез, истерики.Но то, что произошло дальше, было страшнее любой истерики. Анна медленно поднялась. Движения ее были плавными, почти воздушными, но в них чувствовалась такая сконцентрированная сила, что Лидия Петровна невольно откинулась на спинку дивана. Анна больше не смотрела на мужа. Ее взгляд, тяжелый и неотвратимый, как судьба, был прикован к свекрови. Когда она заговорила, ее голос был тихим, низким, и от этого каждое слово обретало звенящую, хрустальную четкость.
— Лидия Петровна, вы привели в мой дом чужих людей. Но самый чужой человек здесь — это вы.
Она сделала небольшую паузу, давая этим словам проникнуть в самое нутро.
— Вы все время твердите о своих «кровных», о том, что вложили в наш дом. Давайте же наконец поговорим о том, откуда взялись эти ваши «кровные».
Лидия Петровна попыталась что-то сказать, издать какой-то звук, но из ее горла вырвался лишь хрип.
— Вы думаете, я не знаю про «дело вашего мужа»? — продолжила Анна, и ее голос зазвучал еще тише, еще страшнее. — Про то, откуда на самом деле взялись те деньги на наш первый взнос? Я молчала. Годами. Потому что боялась за Максима. Хотела оградить его от правды о его отце. А вы… вы привели в наш дом ту самую грязь, от которой он бежал тогда, пятнадцать лет назад.
Максим резко поднял голову, его глаза округлились от непонимания.
—Аня? О чем ты?
— Твой отец, Максим, не просто умер от сердечного приступа, — Анна произнесла это прямо, глядя в побелевшие глаза свекрови. — Он покончил с собой. В своем же гараже. В тот самый день, когда к нему должны были прийти с обыском. Его обвиняли в крупных махинациях на том самом заводе, где он работал с Сергеем Ивановичем. Не так ли, Сергей Иванович?
Все взгляды устремились на немолодого мужчину. Его лицо не дрогнуло, но в глазах на мгновение мелькнуло что-то острое, опасное.
— Молодая женщина, вы говорите очень рискованные вещи, — холодно произнес он.
— Рискованные? — Анна горько усмехнулась. — Для кого? Для вас? Или для нее? — она снова повернулась к Лидии Петровне. — Эти деньги, которые вы с таким презрением нам бросили, были частью тех самых нечистых средств. Вы получили их на следующий день после похорон. От Сергея Ивановича. Как плату за молчание. Как отступные. Вы построили наш первый взнос на крови своего мужа. И теперь вы снова притащили эту тень в наш дом, чтобы ради новой «выгодной сделки» поставить на кон все, что у нас есть. Вы не защищаете семью. Вы топите в этом болоте своего сына, как когда-то утопили своего мужа.
Последняя фраза прозвучала как приговор. Лидия Петровна сидела, не двигаясь. Ее лицо было серым, как пепел. Вся ее надменность, вся спесь разом испарились, обнажив дряхлую, испуганную старуху. Она пыталась что-то сказать, но лишь беззвучно шевелила губами. Ее руки беспомощно дрожали на коленях. В комнате воцарилась абсолютная, гробовая тишина. Было слышно, как за окном проехала машина и где-то вдалеке залаяла собака. А в гостиной рухнул целый мир. Рухнули мифы о благородном прошлом, о честно заработанных деньгах, о святой материнской жертве. Осталась лишь неприкрытая, уродливая правда.
Тишина, наступившая после слов Анны, была плотной и тягучей, как смола. Она вбирала в себя все звуки, даже собственное биение сердца. Казалось, время в гостиной остановилось, застыв в одной ужасной, невыносимой точке. Первым пошевелился Сергей Иванович. Медленно, с виду совершенно спокойно, он поднялся с кресла. Его лицо было каменной маской, но в глазах бушевала настоящая буря — холодная, безэмоциональная ярость расчетливого человека, чьи планы рухнули из-за непредвиденной мелочи. Он отряхнул рукав пиджака, будто стряхивая пыль не только с ткани, но и со всей этой неприятной истории. Его взгляд, тяжелый и острый, как шило, уставился на Лидию Петровну. Та сидела, не двигаясь, превратившись в бледное, безжизненное изваяние. Ее глаза были пусты и широко раскрыты от ужаса.
— Лида, — произнес Сергей Иванович, и в его бархатном голосе теперь звенела сталь. — С твоей семьей явно не все в порядке. И с твоим языком тоже. Разберись. И связываться с тобой больше никто не будет. Дело закрыто.
Он не стал ничего больше объяснять, не стал оправдываться или угрожать. Эффект неожиданности был уничтожен, почва под ногами перестала быть надежной. А он не любил работать в неустойчивых условиях. Он кивнул своему молчаливому спутнику. Тот встал с табурета, и его массивная тень на мгновение заслонила свет от лампы. Двое мужчин, не говоря больше ни слова, направились к выходу. Их шаги по паркету отдавались гулко, как удары погребального колокола. Щелчок замка в прихожей прозвучал оглушительно громко. Они ушли. Но гнетущая атмосфера не исчезла, она лишь сменила свой характер — с враждебной на исповедальную, полную стыда и боли. Лидия Петровна вдруг содрогнулась, как будто ее ударили током. Из ее горла вырвался не то стон, не то всхлип. Она обернулась к сыну, и в ее глазах плескался настоящий, животный страх.
— Максим… Сынок… — залепетала она, протягивая к нему дрожащие руки. — Она врет… Она все врет! Она хочет нас поссорить! Она…
Она не договорила. Максим смотрел на нее. Он смотрел не как сын на мать, а как судья на подсудимую. Его лицо было серым, изможденным. Все его прежнее беспокойство, вся вина куда-то испарились, оставив после себя лишь пустоту и холодное осознание.
— Правда? — произнес он тихо. Всего одно слово. Но в нем была вся его разрушенная вера, все годы лжи, весь образ отца-трудяги, который он все это время бережно хранил в сердце. — Он… он покончил с собой? Из-за махинаций? И ты… ты взяла эти деньги?
— Я делала это для тебя! — закричала Лидия Петровна, и ее голос сорвался на визгливую, истеричную ноту. В ее глазах не было раскаяния, лишь паническое желание оправдаться любой ценой. — Чтобы ты учился! Чтобы у тебя было будущее! Чтобы ты не был никем, как мы! Твой отец… он был слабак! Он не смог ничего решить, он просто сбежал! А я… я все исправила! Я все для тебя!
Она рыдала, но ее слезы были уже не в силах разжалобить сына. Они были слезами самооправдания, а не раскаяния. Максим медленно покачал головой. Он отвернулся от нее и посмотрел на Анну. В его взгляде была невыносимая боль, но также и благодарность. Благодарность за то, что она, наконец, прекратил этот мучительный спектакль, длиною в пятнадцать лет. Анна стояла все там же, у своего кресла. Вся ее решимость, вся собранность, которая держала ее на плаву, вдруг ушла. Она чувствовала лишь страшную, выматывающую усталость. Она сказала все, что должна была сказать. Дальше — было не ее дело.
Она повернулась и молча вышла из гостиной, оставив за спиной двух самых близких людей, которых только что навсегда разлучила пропастью правды.
Анна стояла на кухне, опершись ладонями о столешницу. Дрожь, которую она так сдерживала в гостиной, теперь прорывалась наружу — мелкая, неконтролируемая, идущая из самой глубины. Она смотрела в окно на темнеющее небо, но не видела ни закатных красок, ни первых огней в окнах напротив. Перед ее глазами стояло серое, искаженное ужасом лицо свекрови и пустые, разбитые глаза мужа. Из гостиной доносились приглушенные звуки — сначала бессвязные, полные отчаяния оправдания Лидии Петровны, потом ее рыдания, переходящие в истеричный вой. Затем раздался тяжелый, мужской стон, и все стихло. Стеклянный звон — должно быть, упала и разбилась чашка. Потом — звук захлопнувшейся двери в прихожей. Лидия Петровна ушла, не попрощавшись, не сказав больше ни слова. Тишина, которая воцарилась в квартире, была иной — болезненной, выстраданной, но уже не той враждебной, что была раньше. Анна не двигалась, не зная, есть ли у нее силы выйти и встретиться с взглядом Максима. Что она увидит там? Обвинение? Благодарность? Ненависть за разрушенные иллюзии? Шаги позади заставили ее вздрогнуть. Он вошел на кухню и остановился в дверном проеме. Она не сразу обернулась, боясь этого момента.
— Как давно? — его голос был хриплым, чужим. — Как давно ты знала?
Анна медленно повернулась. Он стоял, прислонившись к косяку, и смотрел куда-то в пол. Его плечи были безвольно опущены, в руке он сжимал какой-то обрывок бумаги, вероятно, схваченный им в прихожей перед уходом матери.
— Полтора года, — тихо ответила она. — Когда мы разбирали ее старые бумаги перед переездом в ту однокомнатную. В папке со старыми счетами я нашла вырезку из газеты. Маленькую заметку. И расписку. От Сергея Ивановича. Без указания причины, но на круглую сумму. Дата — через неделю после похорон.
— И почему… почему ты ничего не сказала? — он поднял на нее глаза, и в них была такая бездонная боль, что у Анны перехватило дыхание.
— Потому что боялась, — честно призналась она. — Боялась именно этого. Этого взгляда. Этой пустоты. Ты так ее любил. Так идеализировал отца. Я не хотела это разрушать. Думала, что это прошлое, что оно похоронено. Пока она сама не привела его к нам в дом.
Максим кивнул, отрывисто, будто ему было больно шевелить головой. Он прошел к столу и тяжело опустился на стул.
— Я… я всегда чувствовал, что там что-то не так, — он говорил медленно, с трудом подбирая слова. — Мать всегда резко обрывала разговоры об отце. Говорила, что больно вспоминать. А я… я предпочитал не копать. Мне было удобнее верить в красивую сказку. — Он горько усмехнулся. — Какой же я был слепой. И трус.
— Ты не трус, — тихо сказала Анна, садясь напротив. — Ты просто хотел сохранить семью. Пусть и ненастоящую.
— Какой в этом смысл теперь? — он сжал кулаки. — Все, во что я верил, оказалось ложью. Отец — вор и самоубийца. Мать… мать стала соучастницей, взяла эти деньги и всю жизнь смотрела на меня, зная, на чем построено мое благополучие. И жила в страхе, что правда всплывет. И поэтому всегда пыталась все контролировать. Меня, тебя, нашу жизнь.
Впервые за много лет они говорили не о бытовых проблемах, не о работе, не о претензиях друг к другу. Они говорили о самом главном. О боли, о предательстве, о лжи, которая годами отравляла их собственную семью изнутри, как червь, точащий яблоко с сердцевины.
— Что мы будем делать? — спросила Анна, не имея в виду конкретных действий. Это был вопрос о будущем. Об их будущем.
Максим долго молчал, глядя на скомканный в его руке клочок бумаги.
—Не знаю, — честно ответил он. — Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь посмотреть ей в глаза. Но я знаю одно… — он перевел взгляд на Анну, и в его глазах, помимо боли, появилась какая-то новая, зрелая решимость. — Эта ложь кончилась. Благодаря тебе. И теперь… теперь у нас есть только мы. И эта правда. Какой бы уродливой она ни была.
Он протянул руку через стол, и Анна, после секундного колебания, взяла ее. Его ладонь была холодной, но крепко сжимала ее пальцы. Это был не романтический жест, а жест выживших, нашедших друг друга после кораблекрушения. Их брак, их любовь стояли на краю пропасти. Но впервые за долгое время они смотрели в эту пропасть вместе. И это был единственный шанс не упасть.
Прошло три месяца. Тяжелых, медленных, как вызревание грубого рубца на глубокой ране. Квартира, когда-то бывшая их крепостью, теперь молчала по-иному. В ее стенах не осталось ни напряженности, ни показного уюта — лишь тихая, сосредоточенная работа по расхлёбыванию последствий того вечера. Анна закручивала последнюю крышку на картонной коробке, подписав ее ровным почерком: «Кухня. Посуда». Комната была почти пуста. Голые стены, на которых остались лишь бледные тени от когда-то висевших здесь фотографий и картин. Пол, испещренный следами от ножек мебели. Сквозь незавешенные окна лился холодный свет зимнего утра. Они продавали квартиру. Решение пришло быстро, почти сразу после того, как стихли первые, самые горькие разговоры. Жить здесь, в пространстве, куда Лидия Петровна привела свою тень, где каждый угол напоминал о сломанном доверии и деньгах, пахнущих смертью, — не мог никто из них. Дверь в прихожей скрипнула. Вошел Максим. Он выглядел старше, в его глазах появилась новая, несвойственная ему прежде глубина. Он поставил на пол сумку с инструментами — только что забирали последние полки.
— Все? — спросил он, его голос отдавался эхом в пустоте.
— Почти, — кивнула Анна. — Осталось только вынести это.
Он подошел к окну, глядя на знакомый двор, который теперь виделся чужим.
—Мама переехала, — сказал он без предисловий. — В ту самую однушку на окраине. Говорит, ей там спокойнее.
Анна молчала, давая ему говорить. Их общение с Лидией Петровной теперь сводилось к редким, сухим звонкам о формальностях. Сын навещал ее всего пару раз. Говорил, что в ее глазах он видит не раскаяние, а сломленную гордыню и вечный, затаенный упрек. Она до конца считала себя жертвой.
— Врач говорит, нам нужно время, — тихо произнес Максим, поворачиваясь к ней. Они ходили к психологу. Сначала по отдельности, потом — вместе. Это было тяжелее любой ссоры — разбирать по косточкам свои обиды, страхи и то самое молчаливое предательство, которое копилось годами.
— Я знаю, — ответила Анна.
Он подошел ближе, его взгляд был серьезным и чистым.
—Я все думаю… о тех стенах. Несущих. Сергей Иванович тогда говорил, что они — не приговор. А ведь оказался прав. Мы сломали не их. Мы сломали те стены, что сами построили. Из страха, из лжи, из недоверия.
Он обвел взглядом голую комнату.
—Здесь нет чужих, Ань. Впервые за долгое время. Только мы. И только наша правда. Какой бы страшной она ни была.
Анна почувствовала, как в ее груди что-то сжимается — не от боли, а от чего-то нового, хрупкого и ранимого, похожего на надежду. Они стояли посреди пустоты, которую сами же и создали, расчищая место для чего-то нового. Не было гарантий, что получится. Не было уверенности, что старые раны не заноют снова. Она сделала шаг к нему и взяла его руку. Ладонь к ладони. Было холодно, но уже не ледяной холод отчуждения, а живой холод утраты, с которой только предстоит смириться и жить дальше.
— Мы строим новую жизнь, — сказала она, и это прозвучало не как обещание, а как констатация факта. Тяжелого, неотвратимого, но их общего.
Максим кивнул, крепче сжимая ее пальцы.
—И первым делом договорились — никаких секретов.
Он посмотрел на голые стены, на пыль, кружащуюся в лучах света, на коробки с их общим прошлым, которое они теперь несли на своих плечах.
— Потому что самые страшные чужие, — тихо, почти шепотом, добавил он, — приходят не с улицы. Они годами живут в твоей гостиной, притворяясь семьей.
Они стояли так еще несколько минут, держась за руки, в центре пустоты, которая была уже не концом, а самым трудным, самым честным началом.
