— Твоя мамочка опять звонила, Валера? Я угадала?
Светлана не повернула головы от плиты, где жарились котлеты. Она просто спокойно переворачивала их лопаткой, наблюдая, как румяная корочка шипит на раскалённом масле. Но по тому, как напряглась её спина, как замедлились движения руки, Валерий понял — она всё слышала. Каждое слово его телефонного разговора. Каждую интонацию. Каждую паузу.
Он стоял в дверях кухни с телефоном в руке и чувствовал себя пойманным. Словно его застукали за чем-то запретным. Хотя что тут запретного? Мать позвонила. Обычное дело. Она всегда звонила по вечерам. Спрашивала, как дела, что на ужин, здоров ли он. Заботилась. Это же нормально, правда?
— Ну да, мама звонила, — он попытался сделать голос беззаботным, лёгким. — Спрашивала, как мы тут. Переживает за нас.
— За нас? — Светлана всё ещё не обернулась. — Или за тебя, потому что ты живёшь с этой ужасной невесткой, которая морит тебя голодом и не даёт прохода?
В её голосе не было злости. Только такая спокойная, почти безразличная констатация факта, от которой становилось не по себе. Валерий сглотнул. Он знал этот тон. Это был тон перед бурей. Или, наоборот, перед ледяным штилем, который был страшнее любой бури.
— Света, ты о чём вообще? — он подошёл ближе, пытаясь разглядеть её лицо. — Какой голод? Какие фантазии?
Она выключила плиту, переложила котлеты на тарелку и только тогда повернулась к нему. Её лицо было абсолютно спокойным. Даже слишком. Волосы, собранные в небрежный хвост, несколько прядей выбились и обрамляли щёки. Фартук в мелкий цветочек, который ей подарила его мать на прошлый Новый год с язвительным комментарием «хоть научится готовить, может». На руках следы муки. Она выглядела как обычная женщина после рабочего дня, которая готовит ужин своему мужу. Но глаза. Глаза были другими. Усталыми. Опустошёнными.
— Я слышала, как ты говорил ей, что я нормально готовлю, — медленно произнесла она. — Что она не права. Что у меня руки не из того места. Ты защищал меня, Валера. Целых две минуты. Это прогресс. В прошлый раз продержался только минуту.
Он почувствовал, как краснеет. Неловкость волной накрыла его с головой. Он действительно защищал её. По-своему. Он же не согласился с матерью, когда та в очередной раз начала своё. Он же не промолчал. Это же считается?
— Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, — он развёл руками. — Я же на твоей стороне. Я сказал маме, что она не права.
— А потом пообещал с ней поговорить, — продолжила Светлана тем же ровным тоном. — Про что поговорить, Валера? Про то, что я плохо готовлю? Про то, что плохо убираюсь? Или про то, что я, цитирую твою мамочку из прошлого разговора, «совсем не женщина, а карьеристка бездушная»?
Валерий открыл рот, чтобы возразить, но слова застряли в горле. Да, мать говорила такое. И не раз. И он каждый раз пытался её переубедить. Но получалось ли? Нет. Она продолжала. Звонила, писала, приезжала в гости и каждым взглядом, каждым вздохом показывала Светлане, что та недостойна её драгоценного сына.
— Слушай, она просто… она волнуется за меня, — начал он слабым голосом. — Ты же знаешь, какая она. Привыкла контролировать. Но я же не слушаюсь её во всём.
— Правда? — Светлана сняла фартук, аккуратно сложила его и положила на спинку стула. — А когда она сказала тебе, что нам не нужна кредитная карта, ты не послушался и оформил её?
Молчание.
— А когда она велела тебе отказаться от поездки в Турцию, потому что «мало ли что там с этими арабами случится», ты не послушался и мы поехали?
Молчание становилось тяжелее.
— А когда она попросила тебя в прошлом году на майские не ехать ко мне на дачу, а провести время с ней на её участке, ты тоже не послушался?
Валерий стоял и чувствовал, как земля уходит из-под ног. Каждый её вопрос был точным ударом в болевую точку. Он не мог ответить. Потому что ответ был очевиден. Он слушался. Каждый раз. Он отменял их планы, менял решения, корректировал свою жизнь под материнские указания. И делал это так естественно, так незаметно для себя самого, что не замечал, как это выглядит со стороны.
— Света, ну это же мелочи, — попытался он оправдаться. — Я просто стараюсь всех устроить. И тебя, и маму.
— Нельзя устроить всех, Валера, — она села за стол, и от её спокойствия веяло чем-то окончательным. — Нельзя служить двум хозяевам. Рано или поздно придётся выбирать. И ты каждый раз выбираешь её.
— Это нечестно! — в его голосе наконец прорвалось раздражение. — Она моя мать! Я не могу просто отрезать её от своей жизни!
— Я и не прошу, — ответила Светлана. — Я прошу тебя отрезать её от нашей жизни. От моей жизни. Пусть она звонит тебе. Пусть советует тебе. Но пусть она не лезет в то, как я готовлю, как я убираюсь, во что я одеваюсь, как я работаю и как я вообще дышу. Мне надоело быть объектом её критики и твоей жалости.
Он хотел возразить. Хотел сказать, что она преувеличивает. Что мать не так уж страшна. Что можно как-то договориться, найти компромисс. Но слова не шли. Потому что где-то глубоко внутри он понимал — Светлана права. Его мать действительно не упускала ни единой возможности указать Светлане на её недостатки. Реальные или выдуманные — неважно. И он, вместо того чтобы жёстко пресечь это, лишь слабо отбивался, а потом покорно выслушивал материнские наставления о том, «как правильно воспитывать жену».
Телефон в его руке завибрировал. Сообщение. От матери. «Валера, я серьёзно волнуюсь за тебя. Поговори с ней. Она тебя совсем не уважает. Я вижу это. Приезжай завтра, обсудим.»
Он посмотрел на экран, потом на Светлану. Она тоже смотрела на телефон. Она не видела текст, но ей и не нужно было его видеть. Она и так всё знала. Валерий медленно опустил телефон в карман.
— Ладно, — выдохнул он. — Что ты предлагаешь?
Светлана встала, подошла к холодильнику, достала бутылку воды и налила себе стакан. Выпила несколько глотков. Потом обернулась к нему.
— Я предлагаю тебе сделать выбор, — сказала она тихо. — Либо ты говоришь своей матери, что я твоя семья. Что мы с тобой пара. Что она может общаться с нами, но не может указывать нам, как жить. И если она не может принять это, то её общение с нами будет сведено к минимуму. Либо…
Она не договорила. Но Валерий понял и так. Либо они с ним закончат. Всё. Точка. Никаких полумер, никаких компромиссов. Выбор был прост и страшен одновременно.
— Ты ставишь мне ультиматум? — голос его прозвучал тише, чем он рассчитывал. — Ты или она?
— Нет, — Светлана покачала головой. — Я не ставлю тебе ультиматум. Я говорю тебе правду. Я больше не могу так жить. Я устала быть плохой во всём. Устала доказывать, что я достойна тебя. Устала бороться за право быть твоей женой не на бумаге, а по-настоящему. Если ты не можешь обозначить границы со своей матерью, то мне незачем оставаться в отношениях, где я всегда буду на второй позиции.
Валерий стоял и смотрел на неё. На эту уставшую, измотанную женщину, которая больше не собиралась притворяться, что всё нормально. Которая больше не собиралась быть удобной и молчаливой. И впервые за все годы их брака он увидел её не глазами мужа, а просто глазами человека. И то, что он увидел, напугало его.
Он понял, что теряет её. Не когда-нибудь потом, а прямо сейчас. С каждой секундой его молчания она отдалялась от него всё дальше. И если он сейчас не скажет что-то правильное, не сделает что-то решительное, то она уйдёт. Не в истерике, не с криками, а просто спокойно соберёт вещи и уйдёт. И он останется один. Со своей матерью, которая будет утешать его, говорить, что так и надо, что он найдёт лучшую. Но лучшей не будет. Потому что Светлана была лучшей. Просто он этого не замечал.
— Мне нужно время подумать, — выдавил он из себя.
Светлана кивнула. Без осуждения, без разочарования. Просто кивнула.
— Хорошо. У тебя есть время. Но знай — я больше не буду терпеть. Если ты не готов изменить ситуацию, то я изменю её сама.
Она вышла из кухни, оставив его одного с остывающими котлетами и тяжёлыми мыслями. Валерий медленно опустился на стул. Достал телефон. Перечитал материнское сообщение. Потом открыл чат со Светланой. Там была последняя переписка. Она писала ему с работы: «Валер, купи, пожалуйста, молоко и хлеб. Я задержусь. Люблю.»
Он посмотрел на эту простую, обыденную фразу. «Люблю.» Когда он в последний раз говорил ей это? Когда он в последний раз делал что-то для неё просто так, без повода? Когда он в последний раз защищал её по-настоящему, а не вяло отбивался от материнских претензий?
Он встал, подошёл к спальне. Светлана сидела на кровати с книгой. Читала. Или делала вид, что читает. Он сел рядом. Она не подняла глаз.
— Извини, — сказал он тихо. — Я правда не замечал, как всё плохо.
Она перевернула страницу.
— Замечал. Просто не хотел ничего менять. Потому что тебе было удобно.
Он не стал спорить. Она была права. Ему действительно было удобно. Удобно делать вид, что конфликта нет. Удобно надеяться, что всё как-нибудь само рассосётся. Удобно перекладывать ответственность на обстоятельства, на женский характер, на что угодно, только не на себя.
— Я поговорю с мамой, — сказал он. — По-настоящему. Не отговорками, а серьёзно.
Светлана подняла глаза. В них не было надежды. Только усталость.
— Ты уже говорил это. Много раз.
— Знаю. Но на этот раз я серьёзно.
— Посмотрим, — она вернулась к книге.
Валерий встал, вышел в коридор. Достал телефон. Набрал номер матери. Она ответила на втором гудке.
— Валера, сынок, как ты там? Я так волнуюсь. Эта девица совсем с ума сошла, да? Ты приедешь завтра? Мы всё обсудим, я тебе супчика сварю…
— Мам, — перебил он её, и голос его прозвучал твёрже, чем обычно. — Нам нужно поговорить.
— Ну вот и поговорим завтра, сынок…
— Нет. Сейчас. По телефону. Потому что мне важно, чтобы ты меня услышала.
Она замолчала. В трубке повисла напряжённая тишина.
— Мам, я люблю тебя. Ты моя мать, и это никогда не изменится. Но Светлана — моя жена. Она моя семья. И если я хочу, чтобы мой брак сохранился, мне нужно научиться ставить её на первое место. Не тебя. Её.
— Валера, ты что несёшь? — голос матери стал резким. — Эта девица вбила тебе в голову какую-то чушь? Я твоя мать! Я родила тебя, я вырастила тебя, я всю жизнь…
— Я знаю, мам. Я помню. И я благодарен. Но это не значит, что ты можешь контролировать мою жизнь. Ты не можешь критиковать мою жену при каждом удобном случае. Ты не можешь указывать нам, как жить.
— Я просто хочу, чтобы тебе было хорошо! — в её голосе появились слёзы. — Я вижу, что она тебя не ценит! Что она тебя не любит!
— Она меня любит, мам. Больше, чем я заслуживаю. И если я не изменюсь, я её потеряю. И это будет моя вина. Не её. Моя.
Мать заплакала. Тихо, но слышно. Она всегда умела плакать так, чтобы его сердце сжималось от вины. Но в этот раз он не поддался. Он продолжал стоять в коридоре, сжимая телефон, и молчать. Дать её выплакаться. Дать понять, что на этот раз её слёзы не сработают.
— Ты выбираешь её вместо меня, — прошептала она сквозь всхлипы. — Собственную мать предаёшь ради этой…
— Мам, стоп, — резко оборвал он её. — Не говори про неё так. Никогда. Если хочешь общаться со мной, ты будешь уважать мою жену. Если не можешь — тогда давай действительно сделаем паузу в общении. Пока ты не будешь готова принять, что она часть моей жизни.
Долгое молчание. Потом мать тихо сказала:
— Ты пожалеешь об этом.
И отключилась. Валерий опустил руку с телефоном. Он чувствовал себя опустошённым. Но не разбитым. Он впервые сделал то, что должен был сделать много лет назад. Он провёл границу. Чёткую, жёсткую, непреодолимую. И это было страшно. Но правильно.
Он вернулся в спальню. Светлана всё ещё держала книгу, но он видел, что она не читает. Просто смотрит в одну точку. Он сел рядом.
— Я поговорил с ней, — сказал он. — Сказал, что если она не будет уважать тебя, то мы прекратим общение.
Светлана медленно повернула голову. Её глаза были влажными.
— Правда?
— Правда. Она повесила трубку. Наверное, обиделась. Но я всё сказал. Всё, что должен был сказать много лет назад.
Она молчала. Потом тихо спросила:
— А если она не примет? Если она решит, что лучше вообще не общаться?
Валерий взял её руку.
— Тогда это её выбор. Я сделал свой.
Светлана прижалась лбом к его плечу. Он обнял её. Они сидели так долго, в тишине. Валерий чувствовал, как её плечи вздрагивают от беззвучных слёз. Слёз облегчения. Слёз усталости. Слёз благодарности.
Он гладил её по волосам и думал о том, как легко было потерять её. Как близко он подошёл к этому. И как важно было сделать этот шаг. Пусть болезненный, пусть страшный, но необходимый. Потому что семья — это не кровное родство. Семья — это выбор. И он наконец-то сделал правильный выбор.
На следующий день мать не звонила. Не писала. Валерий ждал. Он знал, что она обижена. Что она ждёт, когда он первым придёт просить прощения. Но он не пришёл. Не позвонил. Он просто жил дальше. Со Светланой. Они ужинали вместе. Говорили о работе, о планах на выходные, о мелочах. Обычная, спокойная жизнь без материнских звонков и критики.
Прошла неделя. Потом две. Валерий скучал по матери. Он хотел позвонить ей, узнать, как она. Но он понимал — если он сделает это первым, то всё вернётся на круги своя. Она примет это как слабость. Как победу. И начнёт всё заново.
А потом, спустя три недели, она позвонила сама. Он взял трубку.
— Валера, — голос её был тихим, непривычно смущённым. — Как ты там?
— Нормально, мам. А ты?
— Я… тоже нормально. Слушай, я подумала. Может, мне правда не стоило так… вмешиваться. Вы взрослые люди. Вы сами разберётесь.
Он понял — это было максимально близко к извинениям, на что она была способна. Она не скажет «прости». Она не признает, что была не права. Но она сделала шаг навстречу. Маленький, но важный.
— Спасибо, мам, — ответил он. — Нам правда важно, чтобы ты нас поддерживала. Обоих.
— Ладно. Постараюсь. Передай… передай Светлане привет.
Он улыбнулся.
— Обязательно передам.
Когда он рассказал об этом Светлане, она долго молчала. Потом тихо сказала:
— Спасибо. За то, что не побоялся.
Он обнял её.
— Спасибо тебе. За то, что не сдалась.
Их отношения изменились. Мать стала звонить реже. Её комментарии стали осторожнее. Она больше не позволяла себе открытой критики. Светлана оттаяла. Перестала напрягаться при каждом материнском звонке. Они начали медленно, но верно строить новый формат отношений. Непростой, но честный.
Валерий понял — семейные связи важны. Но ещё важнее уметь их правильно выстраивать. Уметь говорить «нет». Уметь защищать тех, кто рядом с тобой. Уметь выбирать не между людьми, а между правильным и удобным. И он выбрал правильное. Наконец-то.
