Вечер пятницы. Время, которое Вера, в свои сорок девять, научилась ценить не за предвкушение праздника, а за тишину. Тишина означала, что можно, наконец, сесть за кухонный стол, включить ноутбук и заняться тем, до чего у «главы семьи», ее мужа Кирилла, никогда не доходили руки.
Оплата счетов.
— Ты мое золото, Верунчик, — пробормотал он ей в макушку час назад, уходя в гостиную «смотреть что-то важное по аналитике». — Что бы я без тебя делал. Ты же у нас финансовый гений.
Она усмехнулась. «Финансовый гений» — это было красивое прикрытие для того факта, что она была единственным, по сути, источником дохода в этой семье, пока ее «гений» Кирилл уже третий год «искал себя» после «несправедливого» увольнения.
Ее зарплата главного юриста в строительной компании была более чем приличной. Но в последние месяцы деньги, по ее ощущениям, утекали, как вода сквозь пальцы.
— Кир, мы в этом месяце превысили все лимиты, — сказала она ему за ужином. — Я смотрела на наш общий счет…
Он тут же тяжело вздохнул, всем своим видом показывая, как ему неприятна эта «мелочность».
— Вер, ну что ты опять? Я же… я пытаюсь. Ты же знаешь, Алине надо было помочь. У нее машинка стиральная сломалась. Ну не на руках же ей стирать, в самом деле? Она же…
— …слабая, — закончила за него Вера сухим, привычным тоном.
Алина. Его бывшая жена. Вечная «слабая» женщина, тень которой незримо присутствовала в их доме все пятнадцать лет их, казалось бы, счастливого брака. Алине всегда было «тяжело». А Кириллу, как «порядочному мужчине», всегда было «неудобно» ей отказать. Платила за эту «порядочность», разумеется, Вера.
— И потом, — он виновато улыбнулся, включая свое обезоруживающее обаяние, — у меня у самого сейчас ни копейки! Я бы рад, но… ты же знаешь.
Да, она знала. А мне жалуется, что у него нет денег. Это была его любимая мантра. Денег не было, когда у Веры разваливались зимние сапоги («потерпи, милая, ну что ты как девочка»). Денег не было, чтобы съездить в отпуск («какое море, Вера, нам бы кредитку закрыть»).
И вот сейчас она сидела, открыв ту самую кредитку. Ту, что предназначалась «только для экстренных случаев».
Сумма долга заставила ее похолодеть.
Она начала прокручивать выписку.
«М.Видео»… «Пятерочка»… «АЗС»…
А это что?
«Ювелирный салон „Адамас“». 3 ноября. 64 000 рублей.
У Веры перехватило дыхание. Это… что? Подарок? Ей? Но ее день рождения в марте…
Она прокрутила дальше.
«Бутик „Caterina Leman“». 4 ноября. 48 000 рублей.
Что? Платье?
«Re:Store». 4 ноября. 115 000 рублей.
Новый смартфон.
Руки стали ледяными. Триста тысяч. Почти. За два дня. На «экстренной» кредитке, проценты по которой платила она.
Это… это не он. Это ошибка. Это мошенники. Она сейчас же должна…
И тут ее взгляд упал на даты. 3 и 4 ноября. А сегодня — седьмое.
День рождения Алины был… 4 ноября.
Вера почувствовала, как кровь отхлынула от лица, оставляя после себя только звенящий, ледяной шум в ушах.
Нет. Он не мог. Он же… он же «помогал на стиральную машинку». Он же «без копейки».
Пальцы, как деревянные, сами открыли новую вкладку. Социальная сеть. Страница Алины. Она была открыта. Вера никогда на нее не заходила, считая это ниже своего достоинства.
Последний пост. Опубликован вчера.
На фотографии сияющая, улыбающаяся Алина сидела в ресторане. В новом, идеально сидящем на ней шелковом платье винного цвета. В ушах — длинные, сверкающие золотые серьги. А в руке — она держала его, как трофей, — новенький, последний айфон, делая на него селфи.
А подпись гласила: «Спасибо, мой волшебник! ✨ Ты, как всегда, знаешь, как сделать меня счастливой! Даже „бывшие“ могут быть лучшими друзьями! 😉 #счастье #подарки #лучшиймужчина».
Вера смотрела на этот экран. На сияющую Алину. На свою кредитную выписку. На дверь в гостиную, откуда доносились «важные» аналитические новости.
Ее мозг, мозг юриста, привыкший к фактам, сложил их воедино с оглушающей, тошнотворной ясностью. Узнала, что муж тратит мои деньги на свою бывшую жену — купил ей новое платье, серьги и смартфон. А мне жалуется, что у него нет денег.
Он не просто ей врал. Он не просто тратил ее деньги. Он воровал. Он воровал ее жизнь, ее труд, ее сапоги, ее отпуск — и отдавал все это ей. Другой.
В кухню вошел Кирилл, зевая.
— Ну что там, Верунчик? Сильно мы в этом месяце потратились? Опять эта Алина со своими проблемами…
Он налил себе воды и посмотрел на жену.
И только тогда он заметил ее лицо.
Он посмотрел на нее. И только тогда он заметил ее лицо.
Он остановился на полпути к раковине, так и не сделав глотка. Его легкая, сонная улыбка, с которой он вошел, — улыбка человека, который ждет, что его сейчас похвалят за то, что он просто существует, — медленно сползла.
— Вер? — он нахмурился, и в его голосе прозвучало не беспокойство, а знакомое ей раздражение. Раздражение от того, что что-то пошло не по его сценарию. — Что с тобой? Ты… ты бледная, как смерть. На тебя… лица нет.
«Лица нет». Какая точная формулировка.
Вера медленно, очень медленно, подняла на него глаза. Она не чувствовала ни ярости, ни желания плакать. Она, главный юрист, человек, который мог разорвать оппонента в суде одним ледяным взглядом, чувствовала только… тошноту. И холод. Внутри нее, там, где двадцать лет горел огонь ее любви, ее терпения, ее «понимания», — все только что залили жидким азотом.
Она смотрела на него. На своего мужа. На этого красивого, стареющего, обаятельного лжеца. И она видела его. Впервые.
Она видела не «любимого». Она видела… подсудимого. А она, Вера, только что превратилась из «золота» и «Верунчика» в государственного обвинителя. И у нее на руках были все улики.
— Ты сказал… — ее голос был чужим, скрипучим, как несмазанная дверь, — …у тебя нет денег.
Он моргнул. Не понял. Он ожидал чего угодно — скандала из-за счетов, упреков. Но не этого тона.
— Ну… — он нервно усмехнулся, пытаясь вернуть свое обаяние. — Верунчик, ну что ты опять? Ты же знаешь, я…
— Ты сказал, — прервала она его, и в ее голосе появилась сталь, — что Алине нужна была стиральная машинка.
— Да! — он ухватился за эту спасительную ложь. — Да! Я… я же тебе говорил! У нее…
— Какая? — так же тихо спросила Вера.
— Что «какая»? — он окончательно растерялся.
— Стиральная машинка. Какой марки, Кир? «Caterina Leman»? Или, может быть, «Re:Store»?
Он застыл. Эти названия, произнесенные ею, в ее кухне, в одиннадцать часов вечера, прозвучали, как выстрелы.
Он смотрел на нее, и его мозг лихорадочно работал, пытаясь понять, откуда.
— Я не… я не понимаю, о чем ты…
— Ты не понимаешь? — Вера медленно, как будто ей было тяжело, повернула к нему ноутбук.
На экране ярко светились две вкладки.
Слева — банковская выписка. Три строки, подсвеченные красным: «Адамас», «Caterina Leman», «Re:Store». И общая сумма — 227 000 рублей.
Справа — сияющее, счастливое лицо Алины. В новом платье. В новых серьгах. С новым телефоном.
Кирилл посмотрел на экран.
И Вера увидела. Она увидела, как в его глазах, на одну долю секунды, мелькнул… нет, не стыд. Не раскаяние. А чистый, животный страх. Страх пойманного вора.
— Вера… — прохрипел он. — Это… это не то, что ты думаешь! Это…
— А что я должна думать, Кирилл? — она, наконец, встала. Она больше не сидела. Она стояла над ним. — Что я должна думать, когда ты три месяца подряд жалуешься мне, что у тебя «нет ни копейки»? Что я должна думать, когда я хожу в сапогах, у которых скоро отвалится каблук, потому что у нас «нет денег»? Когда мы не были в отпуске три года, потому что «надо закрыть кредитку»?
Она ткнула пальцем в экран. В ту самую кредитку.
— И ты ее «закрывал»! Вот так! Ты покупал своей бывшей жене платья за пятьдесят тысяч! Серьги за шестьдесят! И телефон за сто пятнадцать! За мой счет, Кирилл! С моей кредитной карты, проценты по которой плачу я!
Он отшатнулся.
— Вера, тише! Милая, умоляю, тише! Это… это ошибка!
— Ошибка? — она горько, беззвучно рассмеялась. — Ошибка — это когда ты не ту цифру в отчете ставишь. А это, — она снова ткнула в сияющее лицо Алины, — это, дорогой мой, называется «мошенничество». Или «кража». Я, как юрист, еще не определилась с формулировкой.
— Да как ты можешь! — он вдруг взорвался. Это была его лучшая защита — нападение. — Ты… ты… Это она… она меня попросила! У нее… у нее была депрессия! Ее… ее бросил ухажер! Я… я просто…
— …поддержал? — ледяным тоном закончила за него Вера. — Ты «поддержал» ее на двести тысяч? А меня? Меня, Кирилл? Кто «поддержит» меня?
Она смотрела на него, и вся ее двадцатилетняя любовь, вся ее жалость, все ее «понимание» — все это ссыпалось с нее, как старая, грязная штукатурка.
Она увидела его.
Не «гения в поиске». Не «порядочного мужчину».
Она увидела… паразита.
Слабого, лживого, обаятельного паразита, который присосался к ней, к ее силе, к ее деньгам, и выкачивал из нее жизнь, чтобы кормить призраков своего прошлого.
— Ты жаловался, что у тебя нет денег, — повторила она, как эхо. — Ты был прав. У тебя их нет. Они есть у меня. И это, — она захлопнула ноутбук с таким звуком, что он вздрогнул, — кажется, твоя главная ошибка. Ты забыл, кто здесь «финансовый гений».
Его лицо было театром. Секунда паники сменилась… праведным гневом. Он, загнанный в угол, выбрал не раскаяние, а нападение. Это было так предсказуемо, что Вере стало почти скучно.
— Ты… ты… — он задохнулся от возмущения, его лицо пошло пятнами. — Ты что, шпионила за мной? Ты рылась в наших счетах? Ты… ты, как крыса, проверяла выписки?!
Он наступал, пытаясь вернуть себе рост, вернуть себе статус «обвинителя».
— Я тебе доверял! Я думал, у нас… семья! А ты, оказывается, считаешь каждую копейку, как… как… бухгалтерша!
Бухгалтерша. Какое презрение в этом слове. Как будто считать ее собственные деньги, которые он швырял на ветер, было преступлением.
Вера не отступила. Она просто смотрела на него. И в этот момент, под его злым, испуганным напором, она вдруг поняла. Она поняла, почему она не видела этого раньше.
Не потому, что он был гениальным лжецом. А потому, что она не хотела видеть.
Она, «финансовый гений», «главный юрист», она просто… боялась. Боялась заглянуть в эту выписку. Боялась подтвердить то, что и так знала ее интуиция. Боялась, что если она это увидит, ей придется действовать. А действовать — страшно. Гораздо проще было жить в этой тихой, удобной, лживой гавани, где она была «сильной», «умной», «понимающей» Верой, а он — ее «заблудшим», но таким обаятельным Кириллом. Она была соучастницей. Она своей слепотой, своим «пониманием» спонсировала этот обман.
Вспомнился прошлый февраль.
Она стояла на остановке после работы. Мокрый снег с дождем. Ее старые сапоги, которые она «потерпела» и не поменяла, предательски промокли. Она чувствовала, как ледяная вода хлюпает у пальцев, как стынут ноги. Она позвонила ему, почти плача от холода и жалости к себе: «Кир, забери меня, пожалуйста, я замерзла».
— Зайка, — проворковал он в трубку, — не могу! Я тут… я тут за городом, нашел просто гениальный японский спиннинг со скидкой! Такая удача! Ты же… ты же умница, ты на такси?
Он нашел деньги на спиннинг. На десятый, в его коллекции. А она… она поехала домой на вонючей, битком набитой маршрутке, пряча в кармане триста рублей, которые сэкономила, не взяв такси. Потому что «у нас же кредитка».
И вот сейчас этот человек обвинял ее в том, что она «считает копейки».
— Это не наши счета, Кирилл, — ее голос был таким тихим и таким смертельным, что он осекся. — Это мои счета. Счета, которые я оплачиваю. Счета, с которых ты воруешь.
— Я не воровал! — он снова взвизгнул, как мальчишка. — Я… я… ты не понимаешь!
— Что я не понимаю? — она сделала шаг к нему. — Что стиральная машинка Алины стоит сто пятнадцать тысяч и похожа на айфон?
— Ей было плохо! — это была его последняя, самая жалкая линия защиты. — Ты… ты бессердечная! Ты юрист, ты… ты сухарь! А она… она живой человек! У нее депрессия! Ее… ее бросил ухажер! Я… я просто… я должен был ее поддержать! Она же… она же мне не чужая! Она…
Он запнулся, но Вера закончила за него:
— Она «слабая». А я — «сильная». Я та, кто должна все понять. Оплатить ее платье, ее серьги, ее телефон. А мне, Кирилл, кто оплатит? Кто «поддержит» меня?
Он молчал, глядя на нее с ненавистью. С ненавистью слабого человека, которого лишили кормушки и разоблачили.
— Ты… — прошептал он. — Ты просто… ревнуешь.
Вера посмотрела на него. На этого красивого, седеющего мужчину, которого она когда-то любила до дрожи. И рассмеялась.
Она не смеялась так уже много лет. Это был короткий, сухой, почти лающий смешок.
— Ревную? — она подошла к столу и взяла свой ноутбук. — Нет, Кир. Я… провожу аудит. И знаешь, что? Баланс не сошелся.
Он смотрел, как она идет. Он не понимал, что она делает.
— Вер? Ты куда? Вер, подожди! Давай… давай поговорим! Ну, я погорячился! Ну…
Он пошел за ней, как побитая собака, бормоча оправдания.
Она вошла в свой кабинет. В свое единственное личное пространство в этом доме. Села в свое рабочее кресло. Открыла ноутбук.
Он стоял в дверях, жалкий, растерянный.
— Вер, ну что ты как ребенок? Ну, хочешь, я… я верну!
— Как? — она не посмотрела на него. Она вводила пароль. — Ты же «без копейки».
— Я… ну… мы… мы продадим…
Она вошла в личный кабинет банка.
— Мы ничего не будем продавать.
Она открыла ту самую кредитку.
— Вер, ну не делай глупостей! Ну…
Она нажала кнопку: «Заблокировать карту».
Подтвердить.
— Вер!
Она открыла их «общий» счет. Тот, куда падала ее зарплата.
— Я… я поговорю с Алиной! Я скажу ей, чтобы она…
Вера нажала: «Перевести средства». Ввела номер своего личного, сберегательного счета, о котором он, конечно, не знал. Ввела всю сумму. До последней копейки.
Подтвердить.
— Вер, ну ты…
В этот момент у него в кармане завибрировал телефон. Раз. И два.
Он машинально достал его.
На экране светились два сообщения от банка.
«Карта ***4589 ЗАБЛОКИРОВАНА».
«Общий счет. Баланс: 0.00 руб.»
Он медленно поднял глаза от телефона. И посмотрел на жену.
И только в этот момент, в тишине кабинета, он, кажется, понял.
Он понял, что «золото» и «Верунчик» — закончились. А «финансовый гений» и «главный юрист» — только что приступили к работе.
Он смотрел на телефон в своей руке так, как будто это была дохлая крыса.
«Баланс: 0.00 руб.»
Его лицо. Вера, как юрист, привыкла наблюдать за людьми в моменты, когда рушится их мир. Она видела это в судах сотни раз. Но сейчас она наблюдала это вживую, в своем кабинете. Это был не гнев. Это была не обида. Это был чистый, неприкрытый, животный ужас. Ужас паразита, у которого только что выдернули из-под ног теплое, сытное, уютное тело-носителя.
— Вер… — прошептал он. Он не мог говорить громче. «Верунчик» и «золото» испарились из его лексикона. — Вер, это… это что? Это шутка?
— Это не шутка, Кирилл, — ее голос был ровным, спокойным, почти безжизненным. Она чувствовала себя не женой, а хирургом, констатирующим смерть. — Это называется «обеспечительные меры».
— Какие… какие меры?! — он, наконец, оторвал взгляд от телефона и посмотрел на нее. — Ты… ты… ты что наделала?! Ты оставила нас без копейки!
«Нас». Какое удобное, какое лживое слово. «Нас». То есть «нас», которые зарабатывают (в единственном лице — она, Вера), и «нас», которые тратят (во множественном — он и Алина).
— Я не «оставила нас», — Вера медленно откинулась в своем рабочем кресле. Она была на своей территории. Она была в своей силе. — Я вернула то, что принадлежит мне. Мою зарплату. С «общего» счета, который, как оказалось, был просто твоей личной кормушкой. А кредитная карта, — она кивнула на свой ноутбук, — заблокирована.
— Да как ты… — он сделал шаг в ее кабинет, на ее территорию. Он все еще пытался наступать. — Это… это наши деньги! Мы… мы семья! Ты не имеешь права!
Вера посмотрела на него. По-настоящему. Не как жена, которая должна «понять». А как юрист.
Он был жалок.
Обаятельный, красивый, «гений в поиске» исчез. В дверях ее кабинета стоял растерянный, стареющий мужчина в дорогом домашнем костюме (который, конечно, купила она), и он не понимал, как его, такого прекрасного, вдруг лишили довольствия.
— Права? — она почти улыбнулась. — Кирилл, давай не будем говорить о «правах». Я — юрист. Я в этом получ
е тебя разбираюсь. Давай поговорим о фактах.
Она загнула один палец.
— Факт: ты три года не работаешь. Ты «ищешь себя».
Она загнула второй палец.
— Факт: я одна оплачиваю эту квартиру, эту еду, эту одежду. И эту кредитку.
Она загнула третий.
— Факт: ты жалуешься мне, что у тебя нет денег, когда я прошу тебя купить мне новые сапоги. Мои, — она посмотрела на свои ноги, — кстати, окончательно развалились на прошлой неделе.
Она посмотрела ему прямо в глаза, и ее голос стал ледяным.
— И четвертый, самый интересный, факт: пока я хожу в рваных сапогах, ты тратишь мои деньги на свою бывшую жену. Ты покупаешь ей платье за сорок восемь тысяч. Ты покупаешь ей серьги за шестьдесят четыре тысячи. И ты покупаешь ей смартфон за сто пятнадцать тысяч.
Она произносила эти цифры медленно, по слогам, как приговор.
— Хватит! — заорал он. Это была его последняя, самая предсказуемая реакция. — Хватит! Ты… ты… ты бессердечная! Сухарь! — он швырнул в нее ее же собственное, «рабочее» прозвище. — Ты… ты просто ревнуешь! Ты завидуешь Алине!
Вера встала.
Она подошла к нему. Он отшатнулся.
— Завидую? — спросила она так тихо, что ему пришлось напрячься, чтобы ее услышать. — Завидую, что она «слабая»? Что она, в свои сорок пять, не может сама себе заработать на телефон, а должна, как… содержанка, выпрашивать его у чужого мужа? Нет, Кирилл. Я не завидую. Я…
Она поняла, что больше не злится. Она не чувствовала ненависти. Она не чувствовала ревности. Она чувствовала только… освобождение. Она была не женой, которую предали. Она была юристом, который только что закрыл самое убыточное, самое токсичное дело в своей жизни.
— Я подаю на развод, — сказала она.
— Вер! Нет! — вот оно. Паника сменилась торгом. — Вер, постой! Ну… я… я все верну! Я не хотел! Это она…
— Как ты вернешь, Кирилл? — она усмехнулась. — Ты же «без копейки».
— Я… я… я продам спиннинги! Я…
— Спиннинги? Ты оцениваешь двести двадцать семь тысяч в… спиннинги? — она покачала головой. — Нет. Этого больше не будет.
Он смотрел на нее, и в его глазах, наконец, отразилось понимание. Не вины. А того, что игра окончена.
— Ты… ты… ты меня выгоняешь?
Вера посмотрела на него. На этого чужого, слабого, красивого мужчину.
— Эта квартира, — сказала она, — моя. Она была моей до тебя. Она будет моей и после.
Она подошла к двери своего кабинета и открыла ее настежь, указывая ему на выход.
— Я даю тебе час, чтобы ты собрал свои… спиннинги. И ушел.
— Куда?! — его голос сорвался на визг. — Куда я пойду?! На ночь глядя?!
Вера посмотрела на него в последний раз. С ледяной, хирургической жалостью.
— Я не знаю, Кирилл. Можешь поехать к Алине. Она же «слабая». Ей, наверное, как раз не хватает «сильного» мужчины в доме. Которого теперь нужно будет содержать. А теперь — иди. Ты мне мешаешь работать.
Она села обратно в свое кресло и отвернулась к ноутбуку. Дверь в ее новую жизнь была открыта.
