— Моя мать напрямую сказала, что наши дети не от меня, а ты хочешь отвезти их к ней на неделю?! — Светлана швырнула губку в раковину так, что брызги полетели на белоснежную плитку.
Виктор отшатнулся, словно она замахнулась на него. Всего пять минут назад он зашёл на кухню с улыбкой и лёгким предложением, которое казалось ему идеальным решением. Отправить Дашу и Мишу к бабушке в посёлок. Свежий воздух, деревенское молоко, бабушкины пироги. Может, наконец всё наладится между его матерью и женой. Но вместо благодарности он получил взрыв, которого совершенно не ожидал.
— Света, ну брось ты, — он попытался взять её за руку, но она отдёрнула ладонь, как от горячего утюга. — Мама на эмоциях сказала тогда. Не со зла же. Она простая женщина, что думает, то и говорит. Это же кровь её, внуки родные!
Светлана обернулась к нему, и он увидел в её глазах не гнев, а что-то гораздо страшнее — ледяное презрение. Она смотрела на него так, будто видела впервые. Будто только сейчас разглядела то, что скрывалось за привычным лицом мужа все эти годы.
— Твоя мать заявила мне в лицо, что наши дети — чужая кровь. Она сказала это при детях, Виктор. При наших детях! Даша тогда спросила меня вечером: «Мама, а что такое ‘чужая кровь’? Это про нас бабушка говорила?» Ей семь лет! Семь! И ты думаешь, что я отдам их этой женщине на неделю?
Виктор почувствовал, как жар подступает к лицу. Да, тот случай был неприятным. Полгода назад его мать приехала погостить на пару дней. Всё шло хорошо, пока не дошло до семейного ужина. Дети шумели, смеялись, Миша случайно опрокинул стакан с компотом. Обычная детская возня. Но мать вдруг побледнела, поджала губы и процедила сквозь зубы: «Ну вылитая не наша порода. Чужая кровь в них. Не наши они».
Тогда Светлана замерла с тряпкой в руках. Дети тоже замолчали. А он… он попытался засмеяться. Сказал что-то про усталость после дороги, про то, что все дети шумные. Сгладил, спустил на тормозах. Как всегда.
— Света, ну пойми, — он снова потянулся к ней, но на этот раз даже не дотронулся, остановившись на полпути. — Она моя мать. Единственная мать. Мы не можем её вычеркнуть из жизни из-за одной фразы. Нужно быть мудрее, понимаешь? Простить и двигаться дальше.
— Одной фразы? — Светлана тихо засмеялась, и этот смех прозвучал так страшно, что Виктор почувствовал, как по спине побежали мурашки. — Ты правда думаешь, это была одна фраза? Или тебе просто удобно так думать?
Она отошла к окну, скрестила руки на груди и начала говорить. Медленно, отчётливо, словно зачитывала приговор.
— Мишкин первый день рождения. Мы пригласили твою мать заранее, за месяц. Купили билет, всё подготовили. Ребёнок весь день спрашивал: «Бабушка приедет?» А она позвонила утром и сказала, что заболела. Помнишь?
Виктор кивнул неуверенно.
— А на следующий день твоя тётка рассказала мне по телефону, как твоя мама весь вечер пекла пироги и несла их соседскому мальчишке. У него тоже был праздник. Она выбрала, Виктор. Выбрала чужого ребёнка вместо своего внука.
Он открыл рот, чтобы возразить, но слова застряли в горле. Он помнил тот случай. Тогда тоже сказал жене, что не нужно преувеличивать. Что, может, мать действительно себя плохо чувствовала, а потом полегчало.
— А когда Даша родилась, — продолжала Светлана, не отрывая взгляда от окна, — твоя мать посмотрела на неё и сказала: «Волосы какие-то слишком тёмные. У нас таких не было. Это в вашу сторону пошло». Вашу сторону, Виктор. Как будто мы с другой планеты. Как будто моя семья — это какое-то клеймо.
Он вспомнил. Вспомнил, как тогда неловко рассмеялся и сказал матери: «Мам, ну что ты, дети же все разные». Вот и всё. Он не защитил жену. Не сказал матери остановиться. Просто… сгладил углы. Как он привык делать всю жизнь.
— И эти бесконечные истории про сыновей её подруг, — голос Светланы задрожал, но она взяла себя в руки. — Как Серёжа своей матери дачу отстроил. Как Андрей машину купил. Как все они заботятся, ценят, любят. А ты… ты просто неудачник, который не оправдал её надежд. И я рядом с тобой — женщина, которая испортила ей сына.
Виктор чувствовал, как внутри него начинает закипать что-то тёмное и злое. Она права. Во всём права. И именно это злило его больше всего. Потому что признать это — значит признать, что всю жизнь он был трусом.
— Ты просто ненавидишь её! — он не выдержал и повысил голос. — Ты настраиваешь меня против собственной матери!
— Я не ненавижу её, Виктор, — Светлана повернулась к нему, и её лицо было спокойным. Слишком спокойным. — Я просто вижу её такой, какая она есть. А ты… ты её боишься. Боишься её неодобрения. Боишься, что она никогда не скажет тебе, что ты хороший сын. И ради этого призрачного шанса ты готов пожертвовать своими детьми.
— Неправда! — крикнул он. — Полная чушь! Хочешь — я сейчас ей позвоню и всё докажу! Прямо сейчас!
Он выхватил телефон из кармана, ткнул в контакт «Мама» и нажал на громкую связь. Пусть Светлана услышит. Пусть убедится, что она неправа.
Гудки заполнили кухню. Один. Два. Три.
— Алло, — послышался ровный, безэмоциональный голос матери.
— Мам, привет! — Виктор постарался говорить бодро. — Как дела? Как твоё здоровье?
— Нормально, — коротко ответила мать. Пауза. Она не спрашивала о нём, не интересовалась внуками. Просто ждала.
— Мам, я тут подумал… Погода хорошая сейчас. Может, я привезу к тебе Дашу и Мишу на недельку? Им полезно будет на свежем воздухе побегать.
Молчание. Долгое, тяжёлое молчание. Виктор видел, как Светлана смотрит на него, и ему вдруг стало страшно.
— Ну, раз решил, привози, — наконец произнесла мать. Не радостно. Не тепло. Просто как констатацию факта.
Виктор уже хотел облегчённо выдохнуть, когда она добавила:
— Посмотрю хоть, на кого они стали похожи.
Эта фраза прозвучала обыденно. Как комментарий о погоде. Но в ней было всё. Вся холодность. Всё отчуждение. Всё то недоверие, о котором говорила Светлана.
— Хорошо, мам… Я перезвоню, — он быстро отключился.
Телефон выскользнул из его пальцев и со стуком упал на стол. Виктор стоял, не поднимая глаз. Унижение было тотальным. Его собственная мать только что подтвердила каждое слово жены.
Но вместо раскаяния в нём проснулось нечто иное. Злость. Яд. Стыд, который не мог излиться на мать, развернулся и нашёл другую цель.
— Так вот оно что, — проговорил он глухо, медленно поднимая голову. — Теперь я всё понял.
Светлана насторожилась. Она видела, как что-то в нём ломается.
— Дело не в ней, — продолжал Виктор, делая шаг вперёд. — Дело в тебе. И в них. Ты когда-нибудь думала, почему моя мать их не принимает? Не потому что она злая. А потому что она чувствует. Она видит, что в этих детях нет ничего от меня. От нашей семьи. Твой характер. Твои повадки. Твоя порода.
Он выплюнул последнее слово с такой злобой, что Светлана вздрогнула.
— Они — твоё продолжение. И именно поэтому она не хочет их видеть. И я… я тоже больше не хочу.
Тишина. Оглушающая тишина.
Он сказал это. Отрёкся от собственных детей, чтобы оправдать мать и спасти свою гордость.
Светлана смотрела на него долго. Потом медленно подошла к столу, взяла губку и снова начала протирать его. Методично. Спокойно. Будто его слова были просто грязью, которую нужно стереть.
— Ты всё сказал? — спросила она ровным голосом, не поднимая головы.
Виктор молчал. Он сам был ошеломлён тем, что произнёс.
— Хорошо, — она выпрямилась и посмотрела на него. — Теперь всё ясно. Ты выбрал. Твоё место там, в посёлке. Рядом с женщиной, которая тебя понимает. Поезжай к ней. Она погладит тебя по голове и скажет, что ты хороший сын.
Она сделала паузу.
— А здесь, в этом доме, для тебя и для твоей правды места больше нет.
Виктор хотел что-то сказать, но она подняла руку, останавливая его.
— Я не выгоняю тебя прямо сейчас. Не создам скандал. Но завтра утром ты соберёшь вещи и уедешь. К своей матери. К той, которая тебя действительно понимает. Детям я всё объясню сама. Скажу, что папа уехал к бабушке и останется там надолго. Они поймут. Дети всегда понимают больше, чем мы думаем.
Она повернулась к раковине и включила воду.
— Иди, Виктор. Мне нужно закончить с кухней.
Он стоял ещё несколько секунд, потом развернулся и вышел. Его шаги по коридору звучали глухо и окончательно.
Прошло две недели.
Виктор вернулся в город только для того, чтобы забрать последние вещи. Он приехал днём, когда Светлана была на работе, а дети в школе. Не хотел встреч. Не хотел объяснений.
Он собирал вещи молча, механически. Рубашки, документы, книги. Всё это вдруг показалось чужим. Как будто не его жизнь лежала в этих коробках.
Закончив, он остановился у детской комнаты. Дверь была приоткрыта. Он толкнул её и вошёл.
На столе лежали тетради, карандаши. На стене — детские рисунки. Один из них привлёк его внимание. Это была семья. Мама, папа и двое детей, держащихся за руки. Над ними яркое солнце. Подпись внизу кривыми буквами: «Наша семья. Даша».
Виктор присел на край кровати. Руки задрожали. Он вдруг отчётливо вспомнил, как Миша делал первые шаги. Как Даша училась читать и приносила ему книжку каждый вечер: «Папа, почитай!» Как они оба забирались к нему на колени, когда он приходил с работы. Как смеялись. Как доверяли.
«Твоя порода». Эти слова эхом отдавались в голове. Он сказал их. Он действительно сказал, что не хочет больше видеть своих детей. Чтобы защитить мать, которая никогда не защищала его.
Телефон завибрировал. Сообщение от матери: «Ты когда приедешь? Я уже всё приготовила. Будешь жить в большой комнате».
Он посмотрел на рисунок. Потом на сообщение. И вдруг всё стало предельно ясно.
Мать ждала его. Но не потому, что любила. А потому, что он был удобен. Он был тем, кто всегда подчинялся, всегда прощал, всегда оправдывал. Он был её продолжением, её собственностью. А дети… дети были настоящими. Живыми. Его.
Виктор достал телефон и набрал номер Светланы. Гудки. Он боялся, что она не возьмёт трубку.
— Да? — её голос был сдержанным.
— Света… Это я.
— Знаю. Что тебе нужно?
— Я… — он сглотнул. — Я всё понял. Прости меня. Я был полным идиотом. Я предал вас. Предал детей. Ради женщины, которая никогда меня не любила.
Молчание.
— Я не прошу тебя простить меня прямо сейчас, — продолжал он, чувствуя, как голос дрожит. — Но дай мне шанс. Один шанс всё исправить. Я порву все связи с ней. Больше никаких звонков, никаких визитов. Только мы. Только наша семья. Пожалуйста.
Ещё одна пауза. Он слышал её дыхание.
— Ты сейчас где? — спросила она.
— Дома. В детской. Смотрю на рисунок Даши.
— Тот, где мы все вместе?
— Да.
Она молчала несколько секунд. Потом тихо произнесла:
— Приходи вечером. Поговорим. Но это не значит, что всё сразу наладится. Мне нужно время. Детям нужно время.
— Я понимаю, — быстро сказал он. — Спасибо. Спасибо, Света.
— Не благодари раньше времени. Ты должен будешь доказать. Делами, а не словами.
— Я докажу. Обещаю.
Она положила трубку.
Виктор сидел в детской ещё минут десять. Потом встал, аккуратно снял рисунок со стены и положил его в карман. Открыл телефон и нашёл контакт «Мама».
Написал коротко: «Я не приеду. Не жди. Больше не звони».
Заблокировал номер.
Вышел из квартиры, оставив коробки с вещами. Они ему больше не нужны.
Вечером он сидел на кухне напротив Светланы. Даша и Миша уже спали. Разговор был долгим, тяжёлым. Она не делала вид, что всё хорошо. Она говорила прямо: доверие сломано, нужно будет строить его заново. Он слушал, кивал, не оправдывался.
— Я пойду к психологу, — сказал он. — Мне нужно разобраться, почему я всю жизнь боялся её неодобрения. Почему я предавал вас ради этого страха.
Светлана внимательно посмотрела на него.
— Ладно. Это уже шаг вперёд.
Они ещё долго сидели, молча пили чай. Потом она встала и сказала:
— Диван твой. Пока. Заслужишь — вернёшься в спальню.
Он кивнул.
Через три месяца Виктор действительно начал ходить к психологу. Работал над собой. Учился говорить «нет». Учился защищать семью. Однажды мать всё-таки дозвонилась ему с чужого номера. Начала давить, обвинять, плакаться. Он выслушал и спокойно сказал:
— Мама, я сделал выбор. Моя семья — это жена и дети. Если ты не можешь их принять — значит, нам не по пути.
Положил трубку.
Светлана стояла рядом. Она ничего не сказала. Просто взяла его за руку.
А через полгода, когда Даша снова нарисовала семью, там были только четверо. Мама, папа и двое детей. Держались за руки. Над ними светило солнце.
