Резкий, раздраженный хлопок входной двери эхом прокатился по квартире, заставив Веру вздрогнуть. Она отложила недочитанную книгу, пальцем отмечая страницу. Сергей вернулся, и по звуку было ясно – сегодня у него снова «день сурка», когда любая мелочь выводила его из себя. Последние месяцы его характер изменчив, как апрельская погода: от внезапной, показной нежности до приступов необузданной ярости. Сегодня, похоже, наступила фаза шторма.
Он вошёл в гостиную, распахнув дверь с такой силой, что та ударилась о стену, оставив на свежепоклеенных обоях едва заметную вмятину. Лицо его было багровым, в глазах плясали бешеные огоньки.
— Ты! — прорычал Сергей, буквально ткнув в неё пальцем, словно она была нелюбимым домашним животным. — Я слышал, как ты разговаривала со своей сестрой! Опять её проблемы! Опять эти ваши деревенские разговоры! Неужели нельзя просто сказать ей, чтобы она сама справлялась со своими неудачами?!
Вера постаралась ответить спокойно, интонация её голоса была ровной, чтобы не подливать масла в огонь.
— Она просто попросила совета, Сергей. У неё сложности с детским садом для Лизы, мест нет, а ей нужно выходить на работу. Я обещала помочь с поиском.
— Сложности! — Муж схватил со стола свежую газету с важной финансовой статьёй, которую Вера только что отложила, и швырнул её в стену с такой силой, что страницы разлетелись, как птицы. — У неё всегда сложности! Как и у твоих родителей, вечно что-то не так, вечно им что-то надо! Стыдоба! Я же тебе говорил: не общайся с ними так часто!
Вера, как всегда, попыталась погасить конфликт, не дать ему разгореться, прежде чем он охватит весь их вечер, а может, и всю ночь. Она давно привыкла к ядовитым выпадам Сергея в адрес её семьи – этих простых, словно вспаханная земля, работящих людей. Они жили скромно, без показной мишуры, но честно, словно выверенный часовой механизм. Отец, Михаил Сергеевич, инженер-конструктор, творец секретных оборонных систем, окутанных завесой молчания. Мать, Ирина Петровна, блистала у доски, преподавая математику в элитном лицее. В их доме не царил культ богатства, но жили любовь, уважение и строгая, справедливая дисциплина, словно три грани кристалла. Сергея же эта «простота», словно бельмо на глазу, вызывала лишь раздражение, выливаясь в презрительное «нищебродство», «провинциальность» и «неумение жить».
— Сергей, не нужно так говорить. Мои родители… Они многое дали мне. И Оля справляется, как может. Она одна с ребёнком.
— Твои родители — колхозники! — оборвал её Сергей, делая шаг к ней. Его глаза метали молнии, венка на лбу пульсировала. Он был в ярости, и эта ярость была направлена исключительно на неё. — Стыдно мне за них! Ты вообще понимаешь, как это выглядит в моём кругу?! Какие вопросы мне задают?! Что мне приходится выдумывать?!
Он схватил её за плечо, сжал так сильно, что Вера вскрикнула, чувствуя, как кости скрипнули под его пальцами. Его лицо было перекошено от злости, из губ брызнула слюна.
— Твоя семья — позор! — заявил муж, ударив меня. Удар пришёлся не сильно, скорее пощёчина, чем настоящий удар кулаком, но острая боль пронзила не столько кожу, сколько её душу.
Вера отшатнулась, прижав дрожащую руку к горящей щеке. В глазах защипало, но она сдержала слёзы. Не перед ним. Впервые за все годы брака, в её сердце поднялась не боль, не обида, не страх, а ледяная, звенящая пустота. И в этой пустоте вызревала абсолютная, бесповоротная решимость.
— Ясно, — только и смогла выдавить она. Голос звучал чужим, холодным.
Сергей, кажется, был доволен произведенным эффектом. Он выпятил грудь, оглядывая комнату, словно завоёванную территорию.
— Вот так! Чтобы впредь понимала! Это мой дом, моя семья! И никакого позора я здесь не потерплю! Пошла вон, если не хочешь слушать!
Он демонстративно отвернулся и пошёл на кухню, чтобы «выпить и успокоиться», грохоча посудой и доставая из бара свою дорогую шотландскую выпивку.
Вера не двинулась с места. Она смотрела на свои дрожащие руки, на газету, валяющуюся под стеной. На её лице остался не столько след от удара, сколько след от осознания: это конец. Её семья была её опорой, её честью, её безусловной любовью. И он только что на неё наступил. С презрением. С насилием. Она чувствовала, как последние крохи привязанности к Сергею испаряются, оставляя за собой только горечь.
На следующее утро Сергей отправился на работу, как всегда, самоуверенный и надменный. Он был одним из вице-президентов крупного федерального банка, гордился своим положением, связями, своей властью, своими деньгами. Его мир был железобетонным, и он был уверен, что держит в нём все нити, а Вера – лишь красивое, но незначительное дополнение к его статусу.
Однако утро началось не так, как обычно. В офисе царила нервозная суета. Секретарши шептались по углам, коллеги выглядели растерянными. Говорили о каком-то срочном собрании, о внезапной проверке, о «смене курса» и «новых инвесторах». Сергея это раздражало, он чувствовал, что его авторитет под угрозой, а он ничего не знает.
В полдень его вызвал к себе председатель правления, обычно спокойный и невозмутимый человек, сегодня выглядел на удивление бледным. В его кабинете помимо председателя сидели ещё двое. Один из них был солидный мужчина в строгом, идеально сидящем на нём костюме, с внимательным, проницательным взглядом, который, казалось, видел его насквозь. Другой… Другим был отец Ани. Михаил Сергеевич. Он был одет в такой же строгий, безупречно сшитый костюм, но на его губах играла та же самая мягкая, чуть хитрая улыбка, что и всегда, когда он рассказывал Вере забавные истории из жизни.
Сергей остолбенел. Он несколько раз моргнул, пытаясь убедиться, что не спит.
— Михаил Сергеевич? Вы что здесь делаете? — выдавил он, чувствуя, как его голос предательски дрожит.
Отец Ани лишь чуть заметно кивнул, его улыбка стала шире. Председатель правления откашлялся, явно нервничая.
— Сергей Владимирович, — начал он официальным, но на удивление покорным тоном, — позвольте представить вам нового председателя совета директоров. А точнее, основного акционера нашей банковской группы. Михаил Сергеевич… и его семья.
Голова Сергея закружилась. Он чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Он смотрел на отца Ани, на человека, которого ещё минуту назад считал «колхозником», «позором», «простым работягой», а теперь… теперь он сидел во главе стола, как хозяин. Как человек, который одним своим словом мог решить его судьбу.
Михаил Сергеевич спокойно посмотрел на зятя. В его глазах не было злорадства, только глубокое разочарование.
— Сергей, я никогда не распространялся о своих делах. Мой «заводик», как ты любишь называть то оборонное предприятие, где я работал, не такой уж и маленький. И банковская группа «Финансовый Рассвет», в которой ты занимаешь столь высокую должность, — всего лишь часть нашего семейного холдинга. Мы давно наблюдаем за работой банка, и, увы, некоторые моменты, особенно касающиеся этики управления, нас перестали устраивать.
Он взял со стола тонкую папку с логотипом банка.
— Например, до нас дошли весьма тревожные слухи о вашем… отношении к сотрудникам. И, что особенно неприятно, к моей дочери.
Сергей побледнел. В его голове, как молнии, проносились обрывки фраз, сцен из прошлого. Его высокомерные усмешки над «простыми» родственниками Ани. Его убеждённость в собственной исключительности и безнаказанности. Его вчерашний гнев, его удар… Всё это теперь обрушилось на него с оглушительной силой.
Он не знал, что моя «позорная» семья владела его банком.
В этот миг в кабинет, словно статуя, воплыла Аня. Безупречный, строгий деловой костюм облегал ее фигуру, каждый волосок прически лежал идеально, словно выточенный из мрамора. В руках она держала папку – безмолвное эхо отцовской власти. Но самым леденящим был ее взгляд: холодный, отстраненный, в котором не осталось и искры тепла по отношению к Сергею – лишь выжженная пустота.
— Здравствуйте, — произнесла она, глядя прямо на Сергея, без тени эмоций. — Я принесла документы на развод. И уведомление о вашем немедленном увольнении с должности вице-президента. Все ваши служебные карты уже заблокированы, доступы аннулированы. А ваша машина, кажется, должна быть возвращена банку?
Сергей опустился на стул, который стоял за его спиной, словно ноги перестали держать его. Его мир рухнул, разлетевшись в пыль. Тот «позор», которым он швырялся, оказалось, был фундаментом, на котором стояла вся его жизнь, его карьера, его самомнение. Аня, которую он считал наивной и бесхребетной, теперь стояла перед ним, как вершительница его судьбы. И впервые он увидел в её глазах не боль, а ту же самую сталь, что была в глазах её «простого» отца, а в её голосе – абсолютную, неоспоримую власть.
