— Вадим, что это за перевод на сорок тысяч? — Голос Анны звучал ровно, почти безразлично, но в этой ледяной ноте скрывалась буря. Она сидела на диване в гостиной, поджав под себя ноги, и держала планшет так, чтобы экран был хорошо виден. — Романовой Светлане Павловне. Каждый месяц. Уже год.
Вадим, только что вошедший в комнату и стягивавший с себя галстук, замер. На его лице промелькнуло что-то похожее на испуг, но он тут же взял себя в руки, изобразив лёгкое недоумение.
— А, это… — он махнул рукой, стараясь придать голосу беззаботность. — Старый долг, Анечка, не бери в голову. Помнишь, я рассказывал про приятеля, с которым мы в юности пытались дело одно провернуть? Вот, отдаю потихоньку его сестре.
Анна не сводила с него глаз. Её взгляд был подобен скальпелю, он словно пытался проникнуть под кожу, добраться до самой сути. Они были женаты восемь лет, и Анна знала Вадима как облупленного. Или ей так казалось. Она знала, как он морщит нос, когда ему что-то не нравится, как поджимает губы, когда сосредоточен, и как сейчас он отводил взгляд, пытаясь казаться убедительным. Он врал. Так неумело, так откровенно, что у Анны заныло где-то под рёбрами.
— Ты никогда не рассказывал ни про какое дело, ни про приятеля, — спокойно парировала она. — И уж тем более про его сестру, которой ты почему-то должен почти полмиллиона в год.
— Да ладно, забыла просто, — Вадим подошёл к ней, попытался обнять за плечи, но Анна едва заметно уклонилась. Его руки неловко замерли в воздухе. Он опустил их. — Ань, ну что за допрос? Это просто деньги. Наши дела идут хорошо, мы можем себе это позволить.
«Дело не в деньгах», — хотела крикнуть она, но вместо этого лишь плотнее сжала губы. Дело было в этой лжи, липкой и внезапной, которая вторглась в их уютный, выстроенный годами мир. Вадим всегда был воплощением открытости. Они вместе планировали бюджет, вместе выбирали, куда поехать в отпуск, вместе смеялись над глупыми комедиями по вечерам. У них не было секретов. До этого момента.
— Я хочу знать правду, Вадим.
Он тяжело вздохнул, прошёлся по комнате. Вид у него был усталый и раздражённый.
— Аня, я не хочу об этом говорить. Это дела давно минувших дней, неприятные. Зачем ворошить прошлое? Я закрываю старый гештальт, вот и всё. Пожалуйста, давай не будем портить вечер.
Он говорил слова, которые должны были успокоить, но эффект был обратным. «Гештальт». Модное слово, за которым он прятал что-то совсем другое. Что-то, о чём не хотел говорить даже ей. Анна молча выключила планшет и положила его на столик. В комнате повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов. Каждый удар отдавался у неё в висках. В этот вечер она впервые почувствовала себя чужой в собственном доме.
Ночью она лежала без сна, вслушиваясь в ровное дыхание мужа. Он спал спокойно, словно и не было этого разговора. А для Анны мир перевернулся. Кто такая Светлана Павловна Романова? Почему Вадим так упорно скрывает правду? Мысли роились в голове, одна страшнее другой. Самое очевидное и банальное — другая женщина. Но почему тогда перевод оформлен так открыто, с его личной карты? И почему «сестра приятеля»? Слишком неуклюжая ложь для человека, который хочет скрыть измену.
Анна работала в городском архиве. Её профессия научила её терпению, внимательности к деталям и умению складывать из разрозненных фактов целостную картину. Она ненавидела себя за то, что собиралась сделать, но не могла иначе. Её спокойная жизнь дала трещину, и она должна была понять, насколько эта трещина глубока.
На следующий день, едва Вадим ушёл на работу, Анна села за компьютер. Поисковик на запрос «Светлана Павловна Романова» выдал сотни ссылок. Безнадёжно. Тогда она добавила город — Стародубск. Маленький городок в трёхстах километрах от них, откуда Вадим был родом и куда он ездил пару раз в год «навестить могилу отца».
И тут же — попадание. Профиль в социальной сети. Светлана Романова, 40 лет, город Стародубск. На аватарке — приятная женщина с усталой улыбкой и светло-русыми волосами, собранными в хвост. Анна открыла фотографии. Обычная жизнь: вот она с подругами в кафе, вот на даче с какими-то заготовками, вот… Анна замерла. На нескольких снимках рядом со Светланой был мальчик. Лет девяти-десяти. Он смеялся, и в его улыбке, в разрезе глаз, в ямочках на щеках было что-то до боли знакомое. Анна открыла в соседней вкладке фотографию Вадима из их свадебного путешествия. Сравнила. Сомнений не было. Мальчик был копией её мужа в детстве.
Воздух будто выкачали из комнаты. Анна откинулась на спинку кресла, чувствуя, как холодеют руки. Это было хуже, чем просто измена. Это была целая тайная жизнь. Ребёнок. Его ребёнок.
Она механически листала дальше. Статус на странице Светланы гласил: «Всё в жизни — к лучшему!». Последние фотографии были сделаны около года назад. Потом — затишье. Анна нашла её страницу на местном городском форуме. И там, в разделе соболезнований, увидела короткое сообщение от коллеги Светланы: «Светлая память Игорю Романову. Светочка, держись». Дата — чуть больше года назад.
Паззл начал складываться в страшную, уродливую картину. Муж Светланы умер. И ровно год назад Вадим начал переводить ей деньги. Не просто так. На содержание их общего сына.
Анна закрыла ноутбук. Ей казалось, что она тонет. Все восемь лет их брака, все признания в любви, все совместные планы — всё это было ложью? Или частью лжи? Он жил, зная, что где-то растёт его сын, и ни разу не обмолвился об этом. Он смотрел ей в глаза, обнимал, говорил о будущем, о их общих детях, которых они планировали завести в следующем году, и при этом хранил такую тайну.
Вечером Вадим пришёл домой с букетом её любимых пионов. Он вёл себя так, будто вчерашнего разговора не было. Улыбался, рассказывал что-то о работе, пытался шутить. Анна смотрела на него и видела перед собой чужого человека. Она поддерживала разговор, кивала, даже выдавила из себя подобие улыбки. Она решила, что не будет устраивать истерику. Она соберёт все факты. Ей нужна была не просто правда, ей нужна была вся правда целиком, без утайки.
Через несколько дней она, под предлогом плохого самочувствия, отпросилась с работы и поехала к свекрови, Нине Ивановне. Она жила в часе езды, в небольшом загородном доме. Отношения у них были прохладными, но ровными. Нина Ивановна была женщиной старой закалки, сдержанной и немногословной. Она никогда не лезла в их семью, не давала советов, но и душевной теплоты от неё не исходило.
— Анечка, что-то случилось? — Нина Ивановна окинула её цепким взглядом, наливая в чашку чай. — Ты сама не своя.
— Да нет, всё в порядке, Нина Ивановна, — Анна сделала глоток. — Просто замоталась. Хотела вот у вас спросить, пока вспомнила. Перебирала старые альбомы Вадима, и наткнулась на фото, где он с какой-то девушкой. Не подписано. Может, вы знаете? Это ещё до меня было, конечно.
Она говорила как можно беззаботнее, но чувствовала себя предательницей.
Нина Ивановна на мгновение замерла. Её сухие, тонкие пальцы чуть сжали блюдце.
— Мало ли у него было девушек в юности, — сказала она чуть более резким, чем обычно, тоном. — Разве всех упомнишь.
— Да нет, там такая… заметная. Светленькая. Может, из Стародубска? — Анна смотрела прямо, не отводя глаз.
Лицо свекрови стало непроницаемым, как маска.
— Не припомню, — отрезала она. И тут же сменила тему: — Как у тебя герань на балконе? Прижилась та, что я давала?
Анна поняла, что дальше расспрашивать бесполезно. Свекровь знала. И она была на стороне сына. Этот короткий разговор сказал Анне больше, чем могли бы сказать часы откровений. Это был семейный заговор. Они оба — Вадим и его мать — хранили эту тайну.
Вернувшись домой, Анна почувствовала приступ глухой ярости. Она начала перебирать вещи Вадима. Не его одежду или документы на виду. Она полезла в дальний ящик его стола, заваленный старыми проводами, неработающими мышками и прочим хламом. На самом дне, под стопкой старых университетских конспектов, она нашла небольшую картонную коробку из-под обуви. Внутри лежали письма, перевязанные выцветшей лентой. Письма от Светланы.
Она читала их, и мир рушился окончательно. Письма были написаны больше десяти лет назад. Почерк — торопливый, сбивчивый, полный отчаяния и любви.
«Вадик, родной, мама твоя сказала, что ты не приедешь. Сказала, чтобы я тебя не ждала, что у тебя другая жизнь, большое будущее… Она дала мне деньги, Вадик. Как будто от сына можно откупиться…»
«Я не знаю, что мне делать. Отец грозится из дома выгнать. Говорит, опозорила на весь город. А я всё жду, что ты вернёшься…»
«Его зовут Алёша. Он очень похож на тебя…»
И последнее, написанное уже другим, более ровным почерком:
«Я выхожу замуж. Игорь хороший человек, он знает всё и готов принять Алёшу как своего. Не ищи нас. Будь счастлив. Света».
Анна сидела на полу посреди комнаты, окружённая призраками чужого прошлого. Он не просто скрыл от неё сына. Он его бросил. Бросил их обоих — испуганную девчонку и своего новорождённого ребёнка. Испугался трудностей, позора, гнева родителей. Выбрал «большое будущее», которое ему нарисовали. И частью этого «большого будущего» стала она, Анна. Удобная, спокойная, ничего не подозревающая жена.
Её злость сменилась ледяным опустошением. Человек, с которым она делила постель, которого любила и считала своей опорой, оказался трусом. Мелким, малодушным человеком, построившим своё благополучие на руинах чужой жизни.
Вечером, когда Вадим вернулся, она ждала его в гостиной. На журнальном столике лежали распечатанные фотографии со страницы Светланы, выписка с банковского счёта и пачка старых писем. Композиция получилась почти художественной. Натюрморт разбитой жизни.
Вадим вошёл, увидел всё это и побледнел. Маска беззаботности слетела с него в одно мгновение. Он смотрел то на стол, то на неподвижное лицо Анны.
— Аня… я… я всё объясню.
— Не трудись, — её голос был тихим, но твёрдым. — Я, кажется, уже всё поняла. И про Светлану. И про Алёшу. И про твою маму с её деньгами.
Он опустился в кресло напротив. Впервые за все годы их совместной жизни он выглядел по-настоящему растерянным и жалким.
— Это было давно… Я был молод, глуп. Родители настояли… Отец тогда сказал, что или я уезжаю учиться и забываю о ней, или он меня знать не хочет. Я испугался.
— Испугался, — повторила Анна, как эхо. В этом слове была вся суть. — Ты бросил её. Беременную. Одну.
— Я не бросал! — он почти крикнул, но тут же сник. — Я… я не знал, что делать. Я был уверен, что она справится. Потом она вышла замуж… Я думал, что так будет лучше для всех. Я не лез в их жизнь.
— А год назад её муж умер, и ты решил поиграть в благородного отца? Начал откупаться деньгами за своё малодушие?
— Это не откуп! — в его голосе зазвенели слёзы. — Я просто хотел помочь! Она позвонила, была в отчаянии. Я должен был. Он же мой сын, Аня!
— Сын? — Анна усмехнулась, но смех получился горьким, сдавленным. — Ты вспомнил о том, что он твой сын, только сейчас? А десять лет до этого он кем был? Досадной ошибкой юности?
Она встала и подошла к окну. Вечерний город зажигал огни. Там, в этих окнах, тоже жили люди. И у каждого были свои тайны. Но её тайна была слишком большой, слишком уродливой.
— Почему ты мне не рассказал? — спросила она, не оборачиваясь. — Сразу. Когда мы познакомились.
— Я боялся, — прошептал он. — Боялся, что ты меня не поймёшь. Что осудишь. Что уйдёшь. Я так сильно тебя полюбил, Аня. Я не хотел тебя терять. Я думал, прошлое должно остаться в прошлом.
— Прошлое? — она медленно повернулась к нему. — Вадим, это не прошлое. Это мальчик, которому десять лет. Он — настоящее. И он — часть тебя. Та часть, которую ты отрезал и спрятал. А значит, я никогда не знала тебя настоящего. Я жила с твоей удобной версией. С фасадом, за которым ты прятал свою трусость и свою ложь.
Они долго молчали. Вадим сидел, ссутулившись, закрыв лицо руками. Анна смотрела на него без жалости. Любовь, которая ещё вчера казалась ей незыблемой, как скала, рассыпалась в пыль. На её месте была только выжженная пустыня разочарования.
Следующие несколько недель превратились в ад. Они жили в одной квартире как соседи. Вадим пытался что-то исправить. Он говорил правильные слова о прощении, о втором шансе, о любви. Он умолял её понять его. Но Анна не могла. Она смотрела на него и видела не любимого мужчину, а предателя. Каждое его прикосновение вызывало отторжение. Каждое слово казалось фальшивым.
Она представляла ту девочку Свету, пишущую отчаянные письма. Представляла мальчика Алёшу, который рос без отца, а потом потерял и того, кто отцом стал. И виновником всей этой боли был человек, который спал с ней в одной постели.
Однажды вечером он снова начал этот разговор.
— Аня, ну пожалуйста. Давай попробуем всё сначала. Я порву с ней все контакты. Перестану посылать деньги. Я сделаю всё, что ты скажешь. Только не молчи.
И в этот момент Анна поняла, что всё кончено. Окончательно.
— Ты до сих пор не понял, Вадим, — сказала она спокойно. — Дело не в деньгах. И не в Светлане. Дело в тебе. Ты предлагаешь снова спрятать своего сына. Снова от него отказаться, на этот раз — чтобы угодить мне. Ты ничему не научился. Ты просто хочешь, чтобы всё снова стало удобно.
Она подала на развод через неделю. Вадим был в шоке. Он до последнего не верил, что она решится. Он звонил, писал, подкарауливал у работы. Он просил, угрожал, плакал. Но Анна была тверда. Это было не то решение, которое принимают сгоряча. Она выстрадала его в бессонных ночах, в молчаливых ужинах, в пустых разговорах. Она просто больше не могла жить во лжи. Она не могла уважать этого человека. А без уважения нет любви.
В день, когда она забирала из их бывшей квартиры последние свои вещи, Вадима не было дома. Она оглядела пустые комнаты. Здесь они были счастливы. Или ей так казалось. Она не чувствовала ни грусти, ни злости. Только странную, звенящую пустоту и облегчение. Как будто она долго несла тяжёлый груз и наконец-то его сбросила.
Закрывая за собой дверь, она знала, что впереди — неизвестность. Но эта честная неизвестность была лучше, чем уютная, благополучная ложь, в которой она прожила восемь лет. Душа, сжатая в комок от боли и обмана, медленно начинала разворачиваться. Это было больно, но это было движение к себе настоящей.
