Аромат свежемолотого кофе, горький и бодрящий, наполнял кухню, создавая обманчивую картину утра. Я медленно подносила чашку к губам, чувствуя, как тепло керамики согревает ладони. В этом ритуале была моя маленькая крепость, островок тишины перед началом дня.
Дверь с грохотом распахнулась, впустив с собой порцию холодного воздуха и разъяренного Дмитрия. Он стоял на пороге, сжимая в руке пластиковую карту, его лицо было перекошено от гнева.
— Ты представляешь?! — его голос, хриплый и резкий, разрезал тишину. — Ты хоть можешь себе представить, каково это?!
Я не оторвала взгляда от своей чашки. В ней отражался кусочек окна и мое бледное, бесстрастное лицо.
— Я только что стоял в магазине, как последний нищий! Матери сапоги нужны, самые простые, зимние! А я не могу их купить! Моя карта не прошла!
Он швырнул карту на стол. Она заскользила и упала на пол у моих ног.
— Ну? Ничего не скажешь? — он подошел ближе, его тень накрыла меня. — Куда ушли деньги, Аня? На какие твои бесконечные кремы, на эту твою дурацкую йогу? Я вкалываю как вол, а ты тут… кофе пьешь!
Последние слова он прошипел, склонившись ко мне. Его дыхание пахло мятной жвачкой и адреналином.
Я сделала последний глоток. Горьковатый вкус разлился по языку, проясняя мысли. Год назад, когда он отменил нашу долгожданную поездку в санаторий из-за «срочной сделки», у меня случился приступ. Резкая боль в груди, темнота в глазах. Тогда он сказал по телефону из командировки: «Не драматизируй. Вызови врача. Деньги сами себя не заработают». Я лежала на холодном полу кухни и думала, что умру в одиночестве.
— С сегодняшнего дня все, точка, — объявил Дмитрий, выпрямляясь во весь свой рост. Он любил такие позы, властные и решительные. — Никаких больше самостоятельных трат. Все покупки — через меня. Будешь отчитываться за каждую копейку. Хватит с меня нахлебников.
Он произнес это с таким презрением, словно я была уличной попрошайкой, а не женщиной, которая когда-то ночами сидела с ним над чертежами, помогая строить его первый бизнес. Он говорил о деньгах, а слышала я только одно: он отрезал мне воздух. Последнюю ниточку к независимости.
Но он ошибался. Страшно ошибался. Он думал, что отрезал мне доступ к деньгам. Он не знал, что ровно год назад, после того приступа, я начала по крохам, тайно откладывать свои средства. Не из жадности. Из инстинкта самосохранения, который проснулся во мне вместе с тем страхом смерти на холодном кафеле.
Я молча встала, поставила пустую чашку в раковину и, не глядя на него, вышла на балкон. Прохладный осенний воздух обжег легкие. Я достала из кармана домашних брюк телефон. Пальцы сами нашли нужный номер.
— Оля, — сказала я, глядя на огни машин внизу. Голос мой был ровным и чужим. — Ты была права. Начинаем наш «План Б».
Час спустя я сидела на просторном кожаном диване в гостиной у Ольги. В руках у меня дымилась чашка травяного чая с липой и мятой, а за окном медленно темнело осеннее небо. В ее квартире всегда пахло воском для дерева и книгами, это был запас спокойствия и надежности.
— Рассказывай, — Ольга отодвинула свой ноутбук и устроилась поудобнее в кресле напротив. Ее взгляд был острым и готовым к действию.
Я пересказала утреннюю сцену, слово в слово. Говорила ровно, почти монотонно, но внутри все сжималось от унижения. Когда я произнесла фразу про «нахлебников», Ольга резко встала и подошла к окну.
— Ну вот, — она обернулась ко мне, скрестив руки на груди. — Я же говорила. Он окончательно перестал видеть в тебе человека. Ты для него теперь приложение к его благосостоянию.
— Он не всегда был таким, — тихо сказала я, глядя на золотистый чай.
— Нет, он всегда был таким! — поправила меня Ольга. — Просто раньше это скрывалось за маской влюбленного романтика. А теперь он считает, что достиг такого уровня, когда маска ему больше не нужна.
Она была права. В памяти всплывали обрывки прошлого. Наша первая общая студия, пахнущая краской и свежей штукатуркой. Я тогда разрабатывала логотипы и фирменный стиль для его первых клиентов. Мы работали ночами, сидя на полу, обложившись чертежами, пили дешевый кофе и верили, что можем свернуть горы. Его успех был наполовину моим. Вернее, мне так тогда казалось.
Все изменилось после того, как я потеряла ребенка. Пятый месяц, долгожданная девочка. Пустота, которая осталась внутри, была страшнее любой физической боли. А он… Он тогда взял больничный на неделю, улаживал какие-то срочные дела по телефону, а потом сказал: «Аня, надо жить дальше. Не зацикливайся. Сосредоточься на том, чтобы помогать мне. Впереди новый контракт». Он не понимал, что часть меня умерла тогда вместе с нашей дочерью. Он видел лишь мою апатию, мою неспособность встать с кровати и снова рисовать его чертежи. И постепенно, под предлогом моей «слабости», он вытеснил меня из бизнеса. Сначала перестал советоваться, потом нанял молодого дизайнера, а потом и вовсе заявил, что мне лучше «беречь нервы» и заниматься домом.
— Помнишь, как ты ко мне приехала три года назад? — голос Ольги вернул меня в present. — Сидела вот на этом же диване, завернулась в плед и молчала. А потом сказала: «Я боюсь, что однажды он оставит меня ни с чем».
Я кивнула. Помнила. Именно тогда Ольга, мой личный адвокат и стена, предложила мне «План Б».
— Мы назвали это «План Б», — проговорила она, как будто прочитав мои мысли. — Не для развода. Для выживания. Чтобы однажды не остаться у разбитого корыта с пустыми руками и растоптанной душой.
Это не было воровством. Деньги, которые я начала тайно откладывать, были моими. То, что дарили мне родители на дни рождения, скромные суммы с продажи моих старых работ, о которых Дмитрий и не вспоминал. Я копила это на отдельный, нигде не зарегистрированный счет, доступ к которому был только у меня и Ольги. Для Дмитрия эти суммы были мелочью, не стоящей внимания. Для меня — глотком воздуха.
— Он нарушил все устные договоренности, — холодно констатировала Ольга, возвращаясь к своему креслу. — Теперь мы играем по моим правилам. По закону.
Она открыла ноутбук и несколько раз щелкнула по клавишам.
— Пока ты наслаждалась своим утренним кофе, я проверила кое-какую информацию. Тот его новый, «грандиозный» проект с застройкой участка у реки? Там не все чисто, Аня. Он работает с людьми, у которых очень сомнительная репутация. Я уже слышала эти фамилии в связи с одним судебным разбирательством о мошенничестве.
Я почувствовала, как по спине пробежал холодок. Криминал. Это была уже другая лига. Не просто жадность и самодурство, а что-то по-настоящему опасное.
— Что мы будем делать? — спросила я, и голос мой прозвучал чуть хрипло.
— А пока — ничего, — Ольга закрыла крышку ноутбука. — Мы продолжаем действовать тихо. Ты возвращаешься домой и играешь роль послушной жены. А я буду копать глубже. Он сам дал нам повод, начав эту войну. Теперь мы просто должны быть готовы к тому, чтобы ее выиграть.
Я допила свой остывший чай. Горечь полыни смешалась со сладостью меда. Почти как моя жизнь — горькая правда, которую пришлось подсластить ложью, чтобы выжить.
Возвращалась я домой с тяжелым чувством. Слова Ольги о сомнительных партнерах Дмитрия звенели в ушах навязчивым эхом. Подъезжая к дому, я увидела знакомую старенькую Ладу — машину свекрови. Сердце невольно екнуло. Визит Валентины Ивановны редко сулил что-то хорошее.
Она сидела на кухне на моем месте и пила чай из моей любимой чашки. На столе лежало полотенце, в которое были завернуты какие-то пирожки.
— Ань, пришла, — встретила она меня без улыбки. Ее взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по мне с головы до ног. — Я уж думала, ты до вечера пропадешь. Димочка один голодный останется.
— Я была у сестры, — спокойно ответила я, снимая пальто и вешая его в прихожей.
— У сестры, — передразнила она меня, делая глоток чая. — У этой твоей стряпухи, которая все умнее всех. Лучше бы о муже подумала. Мой Димочка все на себе один тащит, горб горит, а ты тут по гостям разъезжаешь, кофе пьешь.
Я молча начала разогревать обед. Каждый ее визит был похож на небольшой допрос с пристрастием. Она до сих пор не могла простить мне, что ее единственный сын, вырвавшийся из бедности их старой двухкомнатной хрущевки, женился на «интеллигентке из города», которая не умела, по ее мнению, как следует готовить борщ и мыть полы.
Вскоре с работы вернулся Дмитрий. Увидев мать, он нахмурился, но быстро сменил выражение лица на почтительное.
— Мама, что ты приехала? Знал бы, я тебя на машине встретил.
— Не надо, Димуль, я на автобусе хорошо доехала, — она потянулась к нему, и он позволил себя обнять. — Привезла тебе пирожков с капустой. Ты у меня такой худой, совсем не ешь.
Мы сели ужинать. Дмитрий, обычно молчаливый за столом, сегодня был разговорчив. Он с аппетитом ел пирожки и рассказывал матери о своих успехах, о новой сделке, о том, какие перспективы открываются.
— Вот, мам, скоро купим тебе новую квартиру, в хорошем районе, — хвастал он, отламывая кусок пирожка. — Чтобы ты не в этой развалюхе ютилась.
— Ой, не надо мне, сынок, — замахала она руками, но глаза ее блестели от гордости. — Мне и там хорошо. Ты лучше о себе подумай. Осторожнее ты с этим своим новым партнером, Дима. Слышала я, нехорошие про него разговоры ходят. Помнишь, с твоим отцом как было? Из-за таких же темных дел…
Дмитрий резко опустил вилку на тарелку с грохотом. Его лицо помрачнело.
— Мама, хватит! Какие темные дела? Какие разговоры? Я сам все знаю и все контролирую. Не неси ерунды.
В кухне повисла неловкая тишина. Валентина Ивановна смущенно потупилась, а Дмитрий мрачно смотрел в тарелку. Я наблюдала за этой сценой и думала о том, что он сейчас делал. Он кричал на меня из-за пары сапог, а сам ввязывался в авантюры, о которых его собственная мать, видевшая в сыне только гения, высказывала опасения. Его жадность была слепой и безрассудной.
После ужина, провожая мать до машины, Дмитрий снова стал милым и заботливым сыном. Я осталась убирать со стола. Протирая стол, я заметила на полке в серванте старый, пыльный фотоальбом, который обычно лежал в самом дальнем углу. Я не знала, зачем я это делаю, но взяла его и открыла.
На первых страницах — молодые родители Дмитрия. Потом он сам, маленький, щурящийся на солнце. И вот фото, которое привлекло мое внимание: два подростка, Дмитрий и его старший брат Сергей. Они стоят, обнявшись, на фоне обшарпанного гаража. Сергей, кажется, смеется, а Дмитрий смотрит в кадр с каким-то напряженным, не по-детски серьезным выражением лица. Я слышала, что они давно не общаются. Дмитрий отзывался о брате с презрением: «Неудачник, пошел в отца».
Я смотрела на это фото и думала о страхе Дмитрия снова стать тем мальчиком из бедной семьи. Его жадность — это не про деньги. Это про страх. Страх снова стать тем мальчиком из ободранного подъезда, который никому не нужен. И ради того, чтобы никогда не вернуться в то прошлое, он, похоже, был готов на все. Даже на то, чтобы оттолкнуть тех, кто был с ним рядом тогда.
Я закрыла альбом и поставила его на место. Но образ двух братьев, стоящих у ржавого гаража, не выходил у меня из головы. Возможно, стоит найти этого «неудачника» Сергея. Возможно, он знает о моем муже что-то такое, чего не знаю я.
Найти Сергея оказалось проще, чем я думала. Через старую одноклассницу, которая жила в том же районе, что и их мать, я узнала, что он работает автомехаником в небольшом сервисе на окраине города. Я сказала Дмитрию, что еду на встречу с подругой-дизайнером, которая может предложить мне фриланс. Он лишь фыркнул: «Только чтобы это не мешало твоим прямым обязанностям».
Сервис представлял собой несколько заляпанных мазутом боксов, пахло бензином, металлом и жженым пластиком. Музыка гремела из динамиков, заглушая стук молотков и шипение пневматики. Мне указали на мужчину, который, высунувшись из-под капота какого-то старого автомобиля, что-то кричал помощнику.
Когда он выпрямился и вытер руки о ветошь, я увидела в его чертах смутное, но неуловимое сходство с Дмитрием. Тот же разрез глаз, но взгляд у него был усталым и спокойным. Та же линия носа, но без надменной горбинки. Он был одет в засаленную спецовку, и на его лице не было и тени того вечного напряжения, которое я читала в лице моего мужа.
— Сергей? — окликнула я его, подойдя ближе.
Он обернулся, удивленно посмотрел на меня, и через секунду в его глазах мелькнуло узнавание.
— Аня? — он отложил ветошь. — Давно не виделись. Что случилось? С Димкой что-то?
Его первая мысль была о брате. Несмотря на все, что между ними было.
— Нет, с Дмитрием все в порядке, — сказала я, чувствуя, как нелепо звучат эти слова. — Можно поговорить?
Он кивнул и провел меня в маленькую, захламленную каморку, служившую ему кабинетом. Предложил чаю из электрического чайника. Я отказалась.
— Я не буду отнимать у тебя много времени, Сергей. Мне нужна правда.
— О какой правде речь? — он сел на стул, скрипящий под его весом.
— О твоем отце. О том, что на самом деле случилось. Дмитрий говорит, что он просто ушел.
Сергей горько усмехнулся. Он посмотрел куда-то мимо меня, в прошлое.
— Ушел. Да, конечно. Он «ушел» за решетку, Аня. На семь долгих лет.
Я почувствовала, как пол уходит из-под ног. Все мои догадки оказались жалкими домыслами по сравнению с этой суровой правдой.
— За что?
— За мошенничество. Мелкое, по тем временам. Но схема была грязная. Отец работал кладовщиком на складе. Димка, ему тогда девятнадцать было, он уже вовсю вертелся, искал легкие деньги, уговорил отца списать часть товара «как брак», а потом они его продавали через знакомых. Дело раскрылось быстро.
Он помолчал, глядя на свои грубые, в порезах и ссадинах руки.
— Отец взял всю вину на себя. Сказал на суде, что Димка ничего не знал, просто помогал ему по хозяйству. Димка вышел сухим из воды. А отец… Он не выдержал тюрьмы. Умер там, через три года. От сердечного приступа.
В маленькой каморке стало нечем дышать. Я представляла Дмитрия, кричавшего о «нахлебниках», и его отца, который стал настоящим козлом отпущения ради сына.
— И Дмитрий… он что? Ничего не сделал?
— Что он мог сделать? — Сергей пожал плечами, и в его глазах я увидела не злость, а глухую, застарелую печаль. — Он устроился на нормальную работу, начал зарабатывать. А когда разбогател, и вовсе отгородился от прошлого. От меня в том числе. Я ему напоминал о том, чего он так старается стыдиться. О бедности. О тюрьме. Об отце, которого он фактически похоронил заживо. Он не изменился, твой муж. Он просто научился носить дорогой костюм. Под ним все тот же перепуганный пацан, готовый подставить родного отца, лишь бы самому выплыть.
Сергей тяжело вздохнул, потянулся к ящику стола и достал оттуда потрепанную, в потертом переплете записную книжку.
— Отец вел это. Там его заметки, расчеты. Имена, телефоны. И первые, самые грязные схемы Димки. Он, видимо, хотел разобраться, как это работает. Или просто хотел иметь доказательства. На, бери.
Он протянул мне книжку. Я взяла ее. Она была тяжелой, как надгробие.
— Может, пригодится тебе, — тихо сказал Сергей. — Отец простил его перед смертью в своем последнем письме. А я… я не смог. Не могу. Иди, Аня. И береги себя.
Я вышла из сервиса, сжимая в руке потрепанный блокнот. Он обжигал ладонь. Теперь я понимала природу страха, который двигал моим мужем. И понимала, что этот страх делал его по-настоящему опасным. Он уже однажды сбежал от ответственности, принеся в жертву собственного отца. Что удержит его от того, чтобы сделать это снова?
На следующий день я проснулась с холодным, кристальным спокойствием. Тяжелый блокнот, спрятанный на дне шкафа под стопкой белья, больше не давил на сознание. Теперь он был не грузом, а оружием. И я решила сделать первый, почти невесомый выпад.
По дороге из магазина я зашла в цветочный павильон и купила себе огромный, пышный букет из белых хризантем и алых гербер. Он был ярким, дорогим и абсолютно бесполезным. Именно таким, каким Дмитрий представлял себе все мои «женские радости».
Когда он вечером вернулся домой, букет стоял в высокой вазе на обеденном столе, невозможно яркий и чужеродный в его строгом, минималистичном интерьере.
— Это что такое? — спросил он, снимая пальто и бросая на него неодобрительный взгляд.
— Букет. Красиво же, — ответила я, продолжая накрывать на стол.
— Я вижу, что букет. На какие деньги? — его голос приобрел знакомый металлический оттенок.
Я повернулась к нему, держа в руках салатник.
— Найденные. Ты же не единственный, кто умеет находить возможности, Дмитрий.
Его лицо исказилось от изумления и мгновенно вспыхнувшей злости. Он подошел ко мне вплотную.
— Что это значит? Ты что, нашла работу? Тайком? Или… — его глаза сузились, — ты что-то утаиваешь от меня? Имеешь свой заначек?
Я посмотрела ему прямо в глаза, не мигая. Внутри все замерло, но я не отвела взгляда.
— У каждого бывают счастливые случайности. Может, я лотерейный билет выиграла. Может, старую вещь продала. Разве это важно? Или ты теперь будешь контролировать каждый мой чих?
Он не ожидал такого спокойного отпора. Он привык к моему молчанию или к оправданиям. Эта новая, тихая уверенность выбила его из колеи. Он не знал, что ответить. Сжав кулаки, он развернулся и ушел в кабинет, хлопнув дверью.
Это была маленькая победа. Он искал скандал, а натыкался на стену моего молчания. И от этого его ярость становилась только сильнее, потому что была бессильной.
Позже, когда он сидел перед телевизором с ноутбуком, я позвонила Ольге, выйдя на балкон.
— Он клюнул, — тихо сказала я. — Пока на мелкую приманку. Но он занервничал.
— Отлично, — голос Ольги звучал сосредоточенно. — Пусть нервничает. Пусть теряет уверенность. А я тем временем докопала кое-что серьезное. Он не просто выводит деньги через фирму в другой стране. Он берет крупный кредит под залог вашей общей квартиры. И его партнер по этому проекту, некто Виктор Семеныч, человек с очень темным прошлым. Дважды судим за мошенничество в особо крупных размерах. Твоему мужу, кажется, мало своих авантюр, он решил поиграть с настоящим огнем.
У меня похолодели пальцы, сжимавшие телефон.
— Что нам делать?
,— Пока — ждать. Он сам себя загоняет в угол. Мне нужны еще кое-какие документы. Веди себя как обычно. Но будь готова.
Закончив разговор, я вернулась в гостиную. Дмитрий сидел, уставившись в экран ноутбука, но по напряженной спине я понимала, что он не работает, а просто пытается прийти в себя. Он чувствовал, что почва уходит из-под ног, но не понимал, откуда исходит угроза.
Вдруг он резко захлопнул ноутбук и обернулся ко мне.
— Завтра вечером освободись. Ко мне приедут партнеры, будем обсуждать один важный проект. Так что чтобы ужин был достойный, и чтобы тебя не было под ногами. Понятно?
— Понятно, — кивнула я.
Сердце забилось чаще. Это был шанс. Шанс все услышать своими ушами.
На следующий день я провела в лихорадочных приготовлениях. Рубила овощи для салата, ставила в духовку мясо, взбивала соус. Все движения были отточены и автоматичны, а мысли вихрем проносились в голове. Я мысленно повторяла план: включить диктофон на телефоне, который Ольга вручила мне накануне, оставить его в серванте на полке с сервизом, откуда будет прекрасно слышно всю гостиную, и сделать вид, что ухожу к себе в комнату.
Ровно в семь вечера раздался звонок в дверь. Я вздрогнула, вытерла руки и пошла открывать.
На пороге стоял Дмитрий и двое мужчин. Один — его заместитель, молодой и нервный Алексей, которого все звали просто Лёшей. А второй… Второй был тем, кого я сразу, без сомнений, определила как Виктора Семеныча.
Это был приземистый крепкий мужчина лет пятидесяти, с короткой шеей и тяжелым, неподвижным лицом. Его взгляд, маленькие, глубоко посаженные глаза, медленно скользнул по мне, оценивая, и я почувствовала себя беззащитной под этим холодным, скользящим взглядом. Он был одет в дорогой, но безвкусный спортивный костюм, и от него пахло дорогим одеколоном и чем-то еще, тяжелым и неуловимым — может, сигарами, а может, властью.
— Проходите, — сказала я, отступая в сторону.
— А это моя супруга, Анна, — представил меня Дмитрий, и в его голосе прозвучала неуверенность, которую он тщетно пытался скрыть.
Виктор Семенович кивнул мне едва заметно, без тени улыбки, и прошел в гостиную, как хозяин. Лёша пробормотал что-то вежливое и потупился.
Я помогла им раздеться, повела накрытый стол. Дмитрий нервно поглядывал на меня, явно желая, чтобы я поскорее исчезла. Я сделала вид, что поправляю штору на кухне, и легким движением пальцев активировала диктофон, спрятанный в кармане передника. Потом, проходя мимо серванта, я незаметно положила его на заветную полку, за хрустальную салатницу.
— Ну, я пойду, — тихо сказала я Дмитрию. — Если что, я в своей комнате.
Он лишь кивнул, не глядя на меня.
Я вышла, притворила за собой дверь, но не ушла. Прильнула к щели, затаив дыхание. Сначала доносились лишь общие фразы, звон приборов, хвалебные реплики о еде. Потом разговор пошел о деле.
— Итак, кредит одобрен, — говорил Дмитрий, и в его голосе слышалось облегчение. — Под залог квартиры. Деньги поступят на следующей неделе.
— Это хорошо, — раздался низкий, хриплый голос Виктора Семеновича. — Но торопиться не надо. Надо все проверить. У тебя там с землей все чисто? Все документы?
— Абсолютно, — поспешно заверил Дмитрий. — Все схвачено. Местная администрация полностью на нашей стороне. Нужные люди получили свои проценты.
— Надеюсь, — сказал Виктор Семеныч, и в его тоне прозвучала легкая угроза. — Потому что если там хоть одна бумажка не в порядке… Ты же знаешь, я не люблю сюрпризов.
В гостиной на мгновение воцарилась тишина. Потом Дмитрий, явно пытаясь сменить тему, заговорил о чем-то отвлеченном.
И тогда Виктор Семенович произнес то, от чего у меня застыла кровь.
— А супруга-то твоя… Она в курсе всех этих… тонкостей? — спросил он небрежно, но я уловила в его голосе сталь.
Дмитрий фыркнул.
— Аня? Нет, что вы. Она вообще далека от этого. Она у меня… в своем мире. Деньги у меня, все документы на мне. Она — ноль без палки. Ничего не знает и не решится ни на что.
Я закрыла глаза, прислонившись лбом к прохладной стене. Его слова жгли сильнее, чем любая грубость. «Ноль без палки». Так он меня видел. Так он меня оценил.
— Смотри, браток, — голос Виктора Семеновичача прозвучал почти отечески, но от этой отечности стало еще страшнее. — У меня правило простое: либо семья в струне, либо ее нет. Половина проблем в нашем деле от баб, которые не на своем месте. Которые начинают думать, что они умные.
— Не беспокойтесь, Виктор Семеныч, — поспешно сказал Дмитрий. — У меня все под контролем.
Я больше не могла слушать. Я тихо, на цыпочках, прошла на кухню. Руки у меня дрожали. Я налила стакан воды и сделала несколько глотков, пытаясь унять дрожь. Потом подошла к кухонному окну и смотрела на темный двор, на огни в окнах соседних домов.
Он предал меня. Не в быту, не в ссоре. Он предал меня перед этими людьми, отрекся от меня, как от ненужной вещи. И он даже не понимал, что творил.
Через некоторое время я вернулась в коридор. Гости уходили. Дмитрий, бледный и уставший, помогал Виктору Семеновичу надеть пальто.
— Все будет хорошо, Дима, — сказал тот, похлопав его по плечу. — Только держи все при себе. И помни про семью.
Когда дверь закрылась, Дмитрий обернулся и увидел меня. Он нахмурился.
— Ты чего тут стоишь? Подслушивала, да?
— Нет, — честно ответила я. — Прошла за водой.
Он что-то буркнул и, не глядя на меня, прошел в кабинет.
Я осталась одна в прихожей. Потом подошла к серванту и забрала свой телефон. Диктофон все еще записывал. Я остановила запись.
Тихая, холодная уверенность наполнила меня. У меня было все. Все доказательства его афер, его цинизма, его предательства. Он искал скандал, а нашел тихую, безжалостную войну. И я только что получила в ней самое мощное оружие.
Я ждала три дня. Три дня, в течение которых Дмитрий, казалось, совсем забыл о моем существовании. Он был поглощен своими «важными делами», то и дело разговаривал по телефону за закрытыми дверями кабинета, а ко мне обращался лишь с односложными поручениями. Я молча выполняла их, как всегда. Но внутри все было иначе. Я была готова.
В пятницу вечером я накрыла на стол особенно тщательно. Приготовила его любимые блюда, достала дорогой фарфор, поставила свечи. Когда он вернулся, это вызвало у него удивление.
— Что за праздник? — спросил он, подозрительно оглядывая стол.
— Никакого праздника, — спокойно ответила я. — Просто захотелось создать приятную атмосферу.
Мы сели ужинать. Он ел молча, погруженный в свои мысли. Я ждала, когда он закончит. Когда он отодвинул тарелку и собрался было встать, я мягко сказала:
— Подожди, Дмитрий. Нам нужно поговорить.
— Опять разговоры? — он брезгливо поморщился. — Устал я. Да и не о чем нам говорить.
— О, есть о чем, — мои слова прозвучали так тихо и твердо, что он замер, глядя на меня. — Речь пойдет о деньгах. И о доверии.
Я встала, подошла к серванту и вынула оттуда папку. Ту самую, что приготовила вместе с Ольгой. Я положила ее на стол перед ним и открыла.
Он скользнул взглядом по верхнему листу, и его лицо сначала выразило недоумение, а затем стало медленно бледнеть. Это была распечатка его банковских операций по офшорному счету, с пометками Ольги.
— Что это? — его голос прозвучал хрипло.
— Это начало, — сказала я и положила сверху расшифровку его разговора с Виктором Семеновичем. Тот самый момент, где он называл меня «нулем без палки».
Он читал, и его пальцы стали сжимать край стола, пока не побелели костяшки. Он поднял на меня взгляд, полный ненависти и ужаса.
— Ты… Ты сука! Ты подслушивала?!
— Я защищалась, — ответила я, не повышая голоса. — А вот это, — я положила на стол старую, потрепанную записную книжку, — мне передал Сергей. Он сказал, что отец вел ее, пытаясь разобраться в твоих первых «схемах».
Дмитрий смотрел на блокнот, как на призрак. Казалось, он вот-вот рухнет. Все его могущество, его надменность, его власть — все рассыпалось в прах за несколько минут.
— Ты отнял у меня не деньги, Дмитрий, — заговорила я снова, и в голосе моем впервые зазвучала неподдельная боль. — Ты отнял уважение. Веру. Ты отнял у матери ее сына, заменив его карикатурой на «успешного человека». Ты предал память отца, позволившего сгноить себя в тюрьме ради тебя. И все это ради чего? Ради страха снова стать тем мальчиком из ободранного подъезда?
Он молчал. Он не мог вымолвить ни слова. В его глазах читалась паника загнанного зверя.
— Я не пойду в полицию, — сказала я, и он вздрогнул, услышав неожиданные слова. — Уничтожать тебя — значит опуститься до твоего уровня. Я не хочу тебя уничтожать. Я хочу вернуть себе себя.
Я положила на стол последний лист — проект договора, составленный Ольгой.
— Ты добровольно переоформишь на меня пятьдесят процентов доли в бизнесе. Это моя законная часть, которую ты у меня отнял. И ты переведешь на мой отдельный счет сумму, которую мы с Ольгой посчитаем справедливой компенсацией за все эти годы. Взамен я храню молчание. Все эти документы останутся у меня. На случай, если ты забудешь о нашей договоренности. После этого мы подаем на развод.
Он смотрел то на бумаги, то на меня. В его взгляде была злоба, отчаяние и, как мне показалось, крошечная капля стыда.
— И все? — прошептал он. — И ты просто… уйдешь?
— Да, — кивнула я. — Я просто уйду. Потому что я помню, что такое быть человеком. И да, — я добавила, уже поворачиваясь к выходу из-за стола, — те самые сапоги для твоей матери я купила. Со своих денег.
Я оставила его одного в столовой, сидящего перед грубой правдой, которую он так старательно пытался забыть. Никакого триумфа я не чувствовала. Лишь тихую, щемящую грусть и усталость. Но вместе с ними пришло и долгожданное спокойствие. Война была окончена. Не потому, что я уничтожила противника, а потому, что перестала быть его мишенью.
Прошло полгода. Я сняла небольшую светлую квартиру-студию и потихоньку обустраивала ее. Открыла свое маленькое дизайн-бюро, взяла первых заказчиков. Работа шла медленно, но это была моя работа. Мои деньги. Моя жизнь.
От Ольги я знала, что Дмитрий, поссорившись с Виктором Семеновичем, в итоге сорвал ту самую сделку и потерял крупную сумму. Ирония судьбы. Но меня это уже не волновало.
Однажды раздался звонок на домофон. Я подошла и увидела на экране лицо Валентины Ивановны. Я удивилась, но впустила ее.
Она вошла, робко оглядываясь. В руках она держала тот самый пирог, с которым приходила к нам раньше.
— Я к тебе, Анечка, — тихо сказала она.
Мы сели на кухне. Она молчала, крутя в руках краешек скатерти.
— Он… Дима… он не тот стал, — наконец выдохнула она. — Злой какой-то. Все злится. Прости ты меня, глупую старуху. Я ведь видела, как он с тобой… Но думала, так и надо. Мужик он у меня сильный, сам все знает.
Она подняла на меня заплаканные глаза.
— А сапоги те… Спасибо. Ты добрая. Добрее нас всех.
Я проводила ее, и она ушла, оставив на столе тот самый пирог. Я не чувствовала радости от ее извинений. Только легкую печаль.
Вечером я стояла у окна своей новой квартиры и смотрела на зажигающиеся в городе огни. Я выиграла свою войну, не опустившись до уровня своего противника. Я вернула себе не деньги, а достоинство. И в тишине своего одинокого вечера понимала, что это была единственная победа, которая имела значение.
