— Он поживёт у нас, Мариш. Ненадолго. Просто пока в себя придёт.
Марина смотрела в окно, на мокрые ветки ноябрьского тополя. Голос мужа в телефоне звучал глухо и натянуто, словно он говорил из-под воды. Она представила Олега там, в серой родительской квартире, пахнущей корвалолом и ушедшей жизнью — растерянного, внезапно повзрослевшего на десять лет.
— Марин, ты тут?
— Тут, — тихо ответила она, переставляя на подоконнике горшок с фиалкой. Листья казались пыльными. — Конечно, Олег. Пусть приезжает. Где же ему ещё быть.
Она сказала правильные слова. Единственно возможные. Любая другая реакция была бы чудовищной, бесчеловечной. Но пока она их произносила, внутри что-то сжалось в тугой, холодный комок. Нехорошее предчувствие, липкое, как паутина в заброшенном доме. Она гнала его прочь, стыдясь собственной чёрствости. У человека горе. Её свёкор, Виктор Петрович, только что похоронил жену, с которой прожил сорок лет. Олег остался у него единственной опорой.
— Спасибо, — выдохнул муж с таким облегчением, что Марине стало не по себе. — Я знал, что ты поймёшь. Я завтра его привезу.
Разговор закончился. Марина так и осталась стоять у окна, глядя на безрадостный городской пейзаж. Их двухкомнатная квартира, её крепость, её уютный мир, который она с такой любовью свивала последние пять лет, вдруг показалась ей хрупкой и уязвимой. Она представила, как в их выверенное пространство войдёт чужой человек. Не просто гость на пару дней, а горе, облечённое в плоть. И это горе поселится в маленькой комнате, которую они собирались переделать в детскую, когда-нибудь потом.
Она вздохнула и пошла на кухню ставить чайник. Нужно было приготовить ужин, убрать вещи Олега из маленькой комнаты, постелить свежее бельё. Нужно было быть хорошей, понимающей женой. И она будет. Обязательно будет. Комок внутри никуда не делся, но она научилась жить с такими комками.
Виктор Петрович оказался не таким, как она его помнила по редким семейным праздникам. Тогда он был громким, полноватым мужчиной с наметившейся лысиной и зычным смехом, любившим рассказывать за столом несмешные анекдоты. Сейчас в их квартиру вошёл ссутулившийся, тихий старик с пергаментным лицом и выцветшими глазами. Он держал в руках небольшой потёртый чемодан и виновато озирался по сторонам, будто боялся испачкать воздух своим присутствием.
— Простите за беспокойство, Мариночка, — проговорил он тихим, надтреснутым голосом. — Я вам тут не помешаю? Я тихонечко, в уголке…
— Что вы, Виктор Петрович, какой уголок? Проходите, вот ваша комната. Располагайтесь, — засуетилась Марина, стараясь говорить как можно бодрее.
Олег внёс ещё одну сумку и коробку, поставил их у стены и обнял отца за плечи.
— Пап, ты как дома. Слышишь? Отдыхай. Мы с Мариной ужинать будем, позовём.
Первая неделя прошла в гнетущей тишине. Свёкор почти не выходил из своей комнаты. Он отказывался от еды, говоря, что «кусок в горло не лезет», и только пил чай, подолгу глядя в одну точку. Марина носила ему подносы с едой, уговаривала съесть хоть немного супа, но он лишь скорбно качал головой и благодарил за заботу. Олег ходил мрачнее тучи. Он то и дело заглядывал к отцу, сидел с ним, пытался разговорить, но Виктор Петрович отвечал односложно. По вечерам, когда они с Мариной оставались одни в спальне, Олег говорил:
— Я не знаю, что делать. Он совсем угас. Он так любил маму… Я боюсь, он следом за ней уйдёт.
Марине было жаль их обоих. Она видела, как страдает муж, и изо всех сил старалась помочь. Она находила рецепты питательных бульонов, пекла лёгкие запеканки, которые свёкор мог бы съесть без аппетита. И понемногу лёд тронулся. Виктор Петрович стал выходить к ужину. Он садился за стол, аккуратно раскладывал салфетку и медленно ел, не поднимая глаз.
— Спасибо, Мариночка, очень вкусно, — говорил он после ужина. — Лидочка моя, царствие ей небесное, котлетки эти немного иначе делала. Она туда один секретный ингредиент добавляла. Никому не говорила, какой. У неё получались такие… воздушные. Но твои тоже очень хорошие. Очень.
Марина улыбалась и говорила: «На здоровье». Но после этих слов её котлеты казались ей клёклыми и безвкусными. Впервые она почувствовала лёгкий укол раздражения. Сравнивать её с покойной женой, которая для своего мужа и сына теперь стала почти святой, было верхом бестактности. Но она тут же себя одёрнула. Человек скорбит. Он не со зла. Он просто вспоминает.
Эти «воспоминания» стали ежедневным ритуалом. Что бы Марина ни приготовила, Виктор Петрович всегда находил повод упомянуть, как это делала «его Лидочка». Её борщ был «замечательным, но вот Лидочка свёклу не тёрла, а резала тонюсенькой соломкой, от этого вкус был благороднее». Её жареная картошка была «прекрасной, но вот Лидочка знала какой-то сорт, который снаружи получался хрустящим, как чипсы, а внутри — нежным, как пюре».
Олег слушал эти монологи с грустной улыбкой.
— Да, помню, у мамы была лучшая в мире картошка, — поддакивал он. — Сколько раз просил научить, так и не показала.
Марина молчала, ковыряя вилкой в своей тарелке. Она чувствовала себя самозванкой на собственной кухне. Будто невидимый призрак идеальной хозяйки Лидочки стоял у неё за спиной и неодобрительно качал головой.
Однажды в субботу они с Олегом собирались в кино. Билеты были куплены заранее, на новый фильм, который они давно хотели посмотреть. Марина надела новое платье, сделала лёгкий макияж. Она чувствовала, что им с мужем нужна эта вылазка, нужно побыть вдвоём, отвлечься от гнетущей атмосферы в доме. Когда они уже стояли в прихожей, из своей комнаты вышел Виктор Петрович. Он был бледен, одна рука лежала на груди.
— Вы куда-то собрались, детки? — спросил он слабым голосом.
— Да, пап, мы в кино и потом посидим где-нибудь, — ответил Олег, зашнуровывая ботинки.
— Хорошо, хорошо, — кивнул свёкор. — Отдыхайте, вы молодые. А я тут… что-то сердце прихватило. Давление, наверное, подскочило. Ничего, я полежу. Таблетку выпью.
Он тяжело вздохнул и побрёл обратно в комнату, держась за стену. Олег выпрямился и посмотрел на Марину. В его взгляде была паника.
— Марин, я не могу его одного оставить. Вдруг ему плохо станет?
— Олег, он же сказал, что выпьет таблетку и полежит. У него и раньше давление скакало, — осторожно возразила она.
— Раньше с ним была мама! А сейчас он один! Я не прощу себе, если что-то случится. Давай никуда не пойдём.
Спорить было бесполезно. Вечер был испорчен. Они остались дома. Марина переоделась в домашнюю одежду, чувствуя горькое разочарование. Через час она заглянула к свёкру. Он мирно спал в кресле перед выключенным телевизором, дышал ровно и спокойно. На столе стояла нетронутая таблетка и стакан воды. Холодная ярость поднялась в душе Марины, но она тут же её подавила. Может, ему и правда стало лучше. Нельзя быть такой подозрительной.
Но «приступы» стали повторяться с удручающей регулярностью. Они случались аккурат в те моменты, когда Марина и Олег планировали куда-то пойти или когда к ним должны были прийти друзья. Виктор Петрович никогда не просил их остаться. Наоборот. «Идите, идите, деточки, не обращайте на старика внимания», — говорил он, страдальчески морщась и прижимая руку к сердцу или ко лбу. И Олег, конечно, никуда не шёл.
Постепенно их социальная жизнь сошла на нет. Друзья перестали звонить. Вечера они проводили втроём перед телевизором. Свёкор подсадил Олега на какие-то исторические сериалы, которые они могли обсуждать часами. Марина сидела рядом, чувствовала себя лишней и молча вязала шарф, который никак не мог закончиться.
Виктор Петрович освоился. Он больше не сидел в своей комнате, а перемещался по квартире с видом тихого, скромного хозяина. Он не двигал мебель, нет. Его методы были тоньше. Он «помогал». Однажды утром Марина зашла на кухню и увидела, что все крупы и макароны переставлены в другие банки и подписаны аккуратным старческим почерком.
— Мариночка, ты не сердись, — виновато улыбнулся свёкор. — Я тут порядок навёл, чтобы тебе удобнее было. А то у тебя всё в разнобой стояло. Лидочка говорила, что порядок на кухне — это порядок в голове.
Марина смотрела на ровные ряды банок и чувствовала, как её лишают её собственного пространства, её привычек, её маленького, ею созданного хаоса. Она полчаса искала гречку, потому что теперь она стояла там, где всегда была мука.
— Спасибо, Виктор Петрович, — процедила она. — Не стоило беспокоиться.
В другой раз он «помог» Олегу разобрать ящик с инструментами.
— А то у тебя, сынок, всё навалом. Как что понадобится — не найдёшь. Мы сейчас с тобой всё по-мужски организуем, как у меня в гараже было.
Они провели в коридоре полдня, раскладывая отвёртки, молотки и плоскогубцы по специальным органайзерам. Марина слышала их приглушённые голоса, смех Олега. Они были в своём мире, в мужском мире отца и сына, куда ей не было доступа. Вечером Олег с гордостью продемонстрировал ей результат.
— Смотри, как папа здорово придумал! Теперь всё под рукой.
Марина смотрела на этот идеальный порядок и чувствовала себя так, будто из её дома выкорчёвывают по кусочку всё, что было связано с ней, заменяя это правилами и привычками другой, чужой семьи.
Напряжение между ней и Олегом нарастало. Она пыталась говорить с ним.
— Олег, мне кажется, твой отец… он немного злоупотребляет нашей добротой.
— В смысле? — тут же ощетинивался муж. — Он старый, больной человек, потерявший жену. Что он такого делает? Помогает тебе по хозяйству?
— Он не помогает. Он всё переделывает на свой лад. Он постоянно сравнивает меня с твоей мамой. Он симулирует болезни, чтобы мы никуда не ходили.
— Ты с ума сошла! — взрывался Олег. — Симулирует? Да как у тебя язык поворачивается! Ты видела его лицо, когда ему плохо? У тебя просто нет сердца, Марина! Я не ожидал от тебя такой жестокости.
После таких разговоров они могли не разговаривать по несколько дней. Олег становился чужим, колючим. Он демонстративно окружал отца заботой, приносил ему плед, делал чай, садился рядом смотреть его бесконечные сериалы. А на Марину смотрел с укором, как на бессердечное чудовище.
Она начала сомневаться в себе. Может, она и правда всё придумывает? Может, это просто горе, и она, никогда не терявшая близких, просто не может понять его глубину? Она пыталась быть терпимее, не обращать внимания на колкие замечания, на вздохи, на сравнения. Но это было всё равно что пытаться не замечать капающей на темя воды. Кап. Кап. Кап. Капля за каплей, и даже самый крепкий камень даёт трещину.
Прошло три месяца. Приближался Новый год. Марина всегда любила этот праздник. Они с Олегом обычно уезжали на пару дней за город, в маленький домик в лесу, или звали большую компанию друзей. В этот раз ни о чём таком и речи не шло.
— Отметим дома, по-семейному, — решил Олег. — Папе сейчас не до шумных компаний.
Марина не спорила. Она смирилась. Она придумала меню, купила продукты, решила, что постарается создать праздничное настроение, несмотря ни на что.
31 декабря она с утра крутилась на кухне. Олег уехал за какими-то мелкими покупками. Виктор Петрович сидел в кресле в большой комнате и смотрел старые советские фильмы. Марина готовила салат, когда свёкор вошёл на кухню.
— Помощь нужна, дочка? — спросил он.
— Нет, спасибо, я почти всё, — устало улыбнулась Марина.
Он подошёл к столу, взял кусочек колбасы с тарелки.
— Лидочка всегда на Новый год холодец варила. Прозрачный, как слеза. И язык заливной. Олег его обожал. А ты не делаешь?
— Не умею, — честно ответила Марина, чувствуя, как внутри снова закипает раздражение.
— Жаль, — вздохнул Виктор Петрович. — Ну ничего. Твои салаты тоже, наверное, вкусные. Хотя майонез — это тяжело для желудка. Особенно для моего. Ну да ладно, я потерплю. Ради праздника.
Он вышел, оставив Марину одну с её «неправильным» новогодним столом и «тяжёлым» майонезом. Ей захотелось швырнуть этот салат в стену. Она сдержалась. Она доделала всё, накрыла на стол, надела красивое платье. Она заставила себя улыбаться.
Сели за стол за час до полуночи. Олег разлил шампанское, пытался говорить тосты. Виктор Петрович сидел с постным лицом, ковыряя вилкой в салате.
— Вкусно, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Только лук горчит. Лидочка его всегда кипятком ошпаривала, чтобы горечь ушла.
Олег бросил на Марину быстрый, раздражённый взгляд. Мол, не могла догадаться? Марина сделала вид, что не заметила. Она отпила шампанского. Оно показалось ей кислым.
После боя курантов Олег включил музыку.
— Марин, потанцуем? — предложил он, пытаясь разрядить обстановку.
Они вышли на середину комнаты. Олег обнял её, и на секунду Марине показалось, что всё ещё может наладиться. Что это просто дурной сон. Но тут же раздался страдальческий кашель из кресла.
— Что-то мне нехорошо, — прокряхтел Виктор Петрович. — Музыка громкая, голова разболелась. Вы танцуйте, танцуйте, я пойду прилягу.
Он поднялся и, картинно покачиваясь, побрёл в свою комнату. Танец был окончен. Праздник — тоже. Олег выключил музыку.
— Ну вот, — сказал он с упрёком. — Довольна? Расстроила отца.
— Я?! — у Марины перехватило дыхание. — Это я его расстроила?! Олег, ты что, не видишь, что происходит? Он делает это специально!
— Прекрати! — зашипел Олег. — Не смей так говорить о моём отце! Он болен! А ты… ты просто эгоистка, которая не может потерпеть пару месяцев и войти в положение!
Это была последняя капля. Вся та обида, всё раздражение, всё отчаяние, что копились в ней месяцами, прорвались наружу.
— Нет, Олег. Это ты слепой! Ты не видишь, как он медленно и методично разрушает нашу жизнь! Нашу семью! Он отравил всё! Он отнял у меня мужа! Он превратил мой дом в своё царство, где я — прислуга, которую постоянно сравнивают с мёртвой святой!
Она кричала, и слёзы текли по её лицу, размазывая тушь. Олег смотрел на неё холодными, чужими глазами.
— Если тебе так плохо в моём доме, с моим отцом, то тебя никто не держит.
Фраза повисла в оглушительной тишине. Дом не был его. Квартиру они покупали вместе, в ипотеку, которую выплачивали с обеих зарплат. Но сейчас это было неважно. Важен был смысл. Он сделал свой выбор. Не вслух, не прямо, но он его сделал.
Марина замолчала. Она посмотрела на него, на накрытый стол, на мигающую гирлянду на ёлке. И вдруг почувствовала абсолютную, звенящую пустоту. Больше не было ни злости, ни обиды. Ничего. Только холодное, ясное понимание: это конец.
Она молча развернулась и пошла в спальню. Она не стала собирать вещи. Она просто взяла свою сумку, надела пальто и сапоги. Олег стоял в коридоре, прислонившись к стене. Он смотрел на неё, и в его взгляде было что-то похожее на страх. Возможно, он не ожидал, что она воспримет его слова буквально.
— Куда ты? — хрипло спросил он. — Сейчас ночь. Новый год.
— Я ухожу, Олег, — спокойно ответила она. Голос был ровный, без эмоций. — Ты прав. Меня здесь никто не держит.
Она открыла дверь. С лестничной клетки доносились звуки чужого веселья.
— Марин, подожди… — начал он.
Но она его уже не слушала. Она шагнула за порог, в холодную, тёмную ночь. Дверь за её спиной тихо щёлкнула.
Она не знала, куда идёт. Она просто шла по пустынным, заснеженным улицам, мимо светящихся окон, из которых лилась музыка и смех. Она не плакала. Она чувствовала странное, горькое облегчение, будто сбросила с плеч непосильную ношу.
В квартире, которую она только что покинула, повисла тишина. Олег так и остался стоять в коридоре. Через несколько минут из комнаты вышел Виктор Петрович. Он выглядел бодрым и свежим. Никаких следов недавнего «недомогания».
— Ушла? — спросил он без удивления, скорее, с удовлетворением.
Олег молча кивнул.
— Ну и правильно, — сказал отец, похлопав его по плечу. — Не пара она тебе была. Чужая. А мы с тобой, сынок, семья. Мы — кровь. Ну что, давай, садись за стол. Я сейчас картошечки тебе пожарю. С лучком. Как мама любила.
Олег медленно повернулся. Он посмотрел на отца — на его довольное, разрумянившееся лицо. И в этот момент пелена спала с его глаз. Он увидел всё: и фальшивые приступы, и коварные сравнения, и тихую, планомерную войну, которую этот старик вёл против его жены. Против их семьи.
Он посмотрел на накрытый стол, на два нетронутых прибора. На пустое место Марины. Он сел на стул, уронил голову на руки. Отец суетился на кухне, гремел сковородкой, что-то говорил о том, как теперь им вдвоём будет хорошо и спокойно.
А Олег сидел в тишине разрушенного им мира и впервые в жизни чувствовал себя по-настоящему одиноким. Он получил обратно отца, но потерял всё остальное. И цена этой победы была невыносимой.
