Ольга провела пальцем по глянцевой странице. «Банкетный зал „Венеция“». Золотое тиснение, тяжелая мелованная бумага, фотографии зала с хрустальными люстрами и белоснежными скатертями. Она вздохнула. До ее пятидесятилетия оставалось три недели.
Она знала, что «Венеция» — это слишком. Она уже и не мечтала. Но так хотелось… хоть раз в жизни. Не на кухне, с тазиком оливье, вечной беготней «подай-принеси» и горой посуды после. А как королева. В новом платье. Чтобы тосты, цветы, музыка. Пятьдесят лет. Половина века. Разве она не заслужила?
Она аккуратно отложила буклет «Венеции» и взяла тот, что попроще. Кафе «Старый Дворик». Уютно, по-домашнему, не так… вызывающе. Она уже прикинула меню. Недорого, но достойно.
— Андрюш, — она подошла к дивану, где ее муж, Андрей, лежал, уткнувшись в телефон. Экран отбрасывал синеватые блики на его лицо. — Я тут посмотрела… «Старый Дворик»… Мне кажется, очень неплохо на тридцать человек. И по цене нормально.
Он не оторвался от телефона. Только хмыкнул.
— Тридцать человек… Это ж вся родня. Опять этот твой дядя Коля из Твери напьется.
Ольга поджала губы.
— Андрей, это мой юбилей. Я хочу видеть свою семью.
— А я не хочу, — он наконец оторвал взгляд от экрана, и глаза у него были холодные, уставшие. — Оль, я тут подумал. Давай без этого.
— Без… дяди Коли? — не поняла она.
— Без «этого» всего. Без кафе, без тамады, без банкета. Ну что за показуха? Пятьдесят лет — это ж не свадьба. Посидим дома. С детьми. Торт купим.
Воздух стал густым. Ольга почувствовала, как ледяная струйка потекла по спине. Она ожидала, что он будет ворчать. Ожидала, что он будет торговаться, пытаясь сократить список гостей или выбрать меню подешевле. Но не этого.
— Как… дома? — прошептала она. — Но, Андрей… это же… пятьдесят. Я… я так хотела. Мы же уже всем сказали, что будем отмечать.
— Ну и что? — он пожал плечами с тем раздражением, которое она так хорошо знала. Раздражением человека, которого отрывают от чего-то важного ради какой-то ерунды. — Скажем, что отменили. Передумали. Что сейчас такого? Кризис. Деньги надо экономить, а не на ветер швырять.
— Какие деньги, Андрей? — ее голос предательски дрогнул. — Это же мои деньги. Моя премия, которую я специально на это отложила! Я же тебе говорила!
Он сел на диване. И посмотрел на нее в упор. Тяжело, зло.
— «Твои» деньги? Оля, ты в своем уме? У нас «твоих» и «моих» нет! У нас бюджет. И в этом бюджете нет дыры в сто тысяч на твою попойку. «Я решил, что твой юбилей праздновать не будем. Дорого», — объявил муж.
Он сказал «Я решил». Не «мы».
Ольга стояла посреди комнаты, сжимая в руках этот несчастный буклет «Старого Дворика». Он казался ей теперь не просто буклетом, а символом ее растоптанной, обесцененной жизни. Она, главный экономист крупного холдинга, зарабатывающая наравне с ним, а то и больше, не имела права потратить свою премию на свой юбилей. Потому что «дорого».
— Дорого… — тихо повторила она, как эхо.
— Да, дорого! — отрезал он, снова утыкаясь в телефон, давая понять, что разговор окончен. — Иришке вон сапоги зимние нужны, машина опять барахлит. Есть куда деньги деть, а не по ресторанам скакать.
Иришка. Его сестра. Вечная черная дыра их семейного бюджета. Женщина сорока лет, которая так и не научилась работать, зато прекрасно научилась быть «слабой» и «больной».
Ольга молча развернулась и пошла на кухню. Она не плакала. Слезы кончились лет десять назад. Внутри было то самое знакомое, выжженное поле. Она включила чайник, просто чтобы какой-то звук нарушил эту оглушительную тишину.
Она машинально взяла телефон, чтобы посмотреть погоду на завтра. И увидела уведомление.
Оно висело на экране, пришедшее пять минут назад, пока они… разговаривали.
Уведомление от их общего банковского приложения. Того, куда стекались их зарплаты и которым, по факту, распоряжался только Андрей, как «глава семьи».
«Перевод 50 000 руб. выполнен. Получатель: Ирина Евгеньевна М.»
У Ольги потемнело в глазах. Пятьдесят тысяч.
Она сглотнула вязкую слюну. Это, наверное, на сапоги… и на машину… Наверное…
А потом, прямо у нее на глазах, пришло новое уведомление. Не из банка. Из мессенджера. Андрей, из соседней комнаты, писал сестре. Сообщение высветилось на заблокированном экране планшета, который лежал на кухонном столе.
«Иришка, лови! Добавишь себе на ту шубу, которую мы смотрели. Порадуй себя, сестренка! Не экономь!»
Чайник закипел и с громким щелчком отключился. Но Ольга этого уже не слышала. Она смотрела на две фразы, бьющиеся в ее голове.
«Твой юбилей праздновать не будем. Дорого».
«Добавишь себе на шубу. Не экономь!»
Щелчок выключившегося чайника прозвучал в оглушительной тишине кухни, как выстрел.
Ольга не шевелилась. Она смотрела на темный, погасший экран планшета, но буквы, белые на черном, въелись ей в сетчатку, выжгли себя в ее мозгу.
«Иришка, лови! Добавишь себе на ту шубу… Не экономь!»
И его же голос, пять минут назад, в гостиной, полный хозяйского раздражения:
«Я решил, что твой юбилей праздновать не будем. Дорого».
«Дорого».
«Не экономь».
Ее юбилей, ее пятьдесят лет, ее право на один-единственный вечер, когда она — не функция, не обслуга, не главный экономист, а просто женщина, — это было «дорого». Это была «попойка» и «показуха».
А шуба. Шуба для его сорокалетней сестры, которая ни дня в своей жизни не работала, которая жила на «помощь» от брата (то есть, от Ольги) — это было необходимо. Это было «порадуй себя».
Пятьдесят тысяч.
Ольга вдруг вспомнила прошлую зиму. Ее старое пальто, которое она носила седьмой год. Молния сломалась, и она, стесняясь, застегивала его на одну верхнюю пуговицу, а полы придерживала рукой. Она тогда аккуратно, за ужином, сказала Андрею, что ей, кажется, нужно новое пальто.
Он тогда так тяжело вздохнул. Как будто она попросила у него почку.
— Оль, ну какое пальто? Ты видела, сколько резина на машину стоит? Иришка опять же… у нее с машиной (машиной, которую они ей купили!) проблемы, надо с сервисом помочь. Давай ты как-то… потерпишь? У тебя же пуховик еще есть.
Она «потерпела». Она проходила всю зиму в старом пальто, придерживая полы, чувствуя себя нищенкой рядом с коллегами в своих ладных, аккуратных шубках и дубленках. А Иришка… Иришка тогда, как бы между прочим, выложила фотографии из Египта. «Вырвалась развеяться, так устала от всего».
Ольга прислонилась лбом к холодному кухонному шкафу. В ушах звенело.
Это было не предательство. Предательство — это когда от тебя не ждут. А она… она, кажется, всегда это знала. Просто гнала от себя. Ей было удобно быть «сильной», «понимающей», «надежной». Она была «локомотивом» их семьи. А он, ее муж, был… кем? Он был тем, кто сбрасывал балласт? Или тем, кто просто ехал на ее горбу, красиво раздавая по пути ее ресурсы?
Она была не «локомотивом». Она была «спонсором». И она только что получила отказ в финансировании собственного праздника. Потому что все средства ушли на… шубу.
— Оль! Ну ты там уснула, что ли? — раздался его нетерпеливый голос из гостиной. — Чай-то будет?
Ее руки, лежавшие на столешнице, сжались в кулаки так, что ногти впились в ладони.
Чай.
Он сидит там, в ее кресле, в ее квартире, только что украв у нее праздник, ее деньги, ее достоинство — и он хочет чаю.
Медленно, как автомат, она разжала пальцы. Внутри выжженного поля, где раньше были обида и слезы, вдруг шевельнулось что-то новое. Холодное. Твердое. Это был ее позвоночник. Тот самый, который, как ей казалось, давно растворился в быту.
Она не взяла чашку.
Она взяла планшет.
Она медленно вошла в гостиную. Он лежал на диване, не отрываясь от телефона. Увидев ее тень, он недовольно проворчал:
— Ну наконец-то. А где…
Он поднял глаза. И осекся.
Она стояла перед ним, бледная, прямая как струна, и держала в руках планшет, как будто это было оружие.
— Что? — он сел, инстинктивно чувствуя угрозу. — Что с лицом?
— Андрей, — ее голос был тихим, но таким ровным, что он невольно напрягся. — Разблокируй.
— Что разблокируй? Ты о чем?
— Телефон. Открой банковское приложение. Прямо сейчас. При мне.
Его глаза сузились. Он мгновенно понял, о чем речь. На секунду на его лице промелькнула паника.
— Ты что, шпионишь за мной? — это была его лучшая защита. Нападение.
— Открывай, — повторила она, не отводя взгляда.
— Да что за истерика? — он попытался встать, отодвинуть ее, но она не сдвинулась с места.
— Пятьдесят тысяч, Андрей.
Он замер. Попался.
— «Иришке на шубу», — тихо, по слогам, произнесла она. — И «не экономь».
Его лицо из удивленного стало злым.
— А, ты об этом! Ну и что? Я помог сестре! Это мой долг!
— А мой юбилей, — так же тихо продолжала она, — это «показуха» и «дорого».
— Не сравнивай! — рявкнул он. — Это — необходимость! Она женщина, она должна…
— Я — не женщина? — спросила она.
И в этой тишине, после ее вопроса, он вдруг понял, что это — не просто очередной скандал. Что та, покладистая Оля, которая «потерпит» и «поймет», только что вышла из комнаты.
Его лицо на мгновение застыло. Вопрос «Я — не женщина?» повис в воздухе гостиной, такой простой и такой страшный, что на него не было ответа. Он повис между ними, освещенный беззвучно работающим телевизором, отражаясь в темном экране планшета, который Ольга все еще держала в руках.
Андрей отвел взгляд. Он не выдержал ее прямого, мертвенно-спокойного взгляда.
— Ой, не начинай, — он махнул рукой, пытаясь сбить пафос, вернуть ситуацию в привычное русло «Оля-истеричка». — Что за трагедия? Ну, юбилей. Ну, шуба. Ты-то чего? Ты у меня умная, выше этого.
«Выше этого».
Это была его любимая фраза. Ею он прикрывал любую свою подлость, любую несправедливость.
«Оля, ну зачем нам этот отпуск на море? Ты же выше этого, это мещанство. Давай Иришке на машину добавим, ей нужнее».
«Оля, почему ты не хочешь отдать свою старую шубу Ирине? Тебе жалко? Ты же выше мелочности».
«Оля, ну почему ты злишься, что я твою премию на „инвестиции“ пустил? Ты же выше этих денег».
«Выше». Она всегда была «выше». Выше своих желаний. Выше своей усталости. Выше своих потребностей. Она парила где-то в стратосфере его удобства, как бесплатный, безотказный ангел-хранитель, пока он, ее муж, щедрой рукой раздавал ее, Ольгины, перья всем, кого считал достойным.
А она, оказалось, не была достойна даже одного праздничного вечера. Это было «дорого».
— Нет, Андрей, — сказала она, и голос ее удивил ее саму. Он был чужим, ровным, без единой дрожащей ноты. — Я не «выше». Я, оказывается, «ниже». Ниже твоей сестры. Ниже ее шубы. Ниже сапог и машины. Я, Оля, твой главный экономист, твоя жена… я просто статья расходов, на которой ты решил сэкономить.
— Прекрати! — он вскочил. Он понял, что привычные манипуляции не работают. — Ты просто завидуешь! Да! Завидуешь моей сестре! Что у нее есть брат, который о ней заботится!
— Заботится? — Ольга медленно опустила планшет на стол. — За мой счет?
Вся ее жизнь, все двадцать пять лет этого брака, вдруг пронеслись перед ее глазами. Но не счастливыми моментами, а… счетами.
Вот она, двадцатипятилетняя, влюбленная, берет на себя ипотеку, потому что у Андрея «творческий поиск».
Вот она, тридцатилетняя, отказывается от повышения, требующего переезда, потому что у Андрея «здесь все связи» (которые так ни во что и не вылились).
Вот она, сорокалетняя, закрывает его очередной «гениальный» прогоревший бизнес, влезая в свои личные накопления, пока он красиво страдает на диване.
Вот она, сорокапятилетняя, хоронит свою маму и через неделю выходит на работу, потому что Иришке срочно понадобился «первый взнос» на квартиру, и Андрей сказал: «Оль, ну войди в положение, ты же сильная, а она одна».
Она была не «сильная». Она была удобная.
— Ты ни разу не спросил, Андрей, чего хочу я. Не сегодня. А вообще. В этой жизни, — она говорила тихо, не для него, а для себя. Она проговаривала диагноз. — Ты всегда решал за меня. Ты решил, что мне не нужно новое пальто. Ты решил, что мне не нужен отпуск. И сегодня «я решил, что твой юбилей праздновать не будем. Дорого». Это была твоя фраза. Твое решение.
— Потому что я — глава семьи! — выкрикнул он последний свой аргумент. — Я отвечаю за бюджет!
Ольга посмотрела на него. На этого «главу семьи», лежащего на диване, купленном на ее премию.
— Ты не отвечаешь за бюджет, Андрей. Ты им пользуешься.
Она развернулась и пошла.
— Ты куда? — крикнул он ей в спину. — Обиделась? Ну, иди-иди, поплачь! Все равно вернешься!
Она не ответила. Она прошла в их спальню. Закрыла дверь. Она не плакала.
Она села за свой туалетный столик, отодвинула флаконы с духами. Достала свой ноутбук.
Он думал, что она пошла плакать. Он думал, что она будет дуться, а утром, как обычно, встанет, сварит ему кофе и все простит. Потому что «умная» и «выше этого».
Она открыла ноутбук. Экран осветил ее бледное, решительное лицо.
Она открыла сайт своего банка. «Вход для частных лиц».
Она не будет праздновать юбилей. Не в «Венеции» и не в «Старом Дворике».
Она будет праздновать свое освобождение.
Она нажала кнопку «Открыть новый счет». Дебетовый. Личный. Только ее.
А потом она открыла их «общий» счет. Общий, куда через три дня должна была упасть ее зарплата и ее премия. Та самая, «юбилейная».
Она зашла в настройки и нажала «Изменить реквизиты зачисления зарплаты».
Когда она нажала «Подтвердить», переводя последние остатки своей «заначки» — той самой премии — на новый, только что открытый, свой счет, ее руки не дрожали. Она действовала с холодной, хирургической точностью. Она сменила реквизиты. Она вышла из всех общих приложений. Она методично стирала все следы, по которым он мог бы к ней подобраться.
Потом она открыла новую вкладку. «Адвокат по семейным делам. Раздел имущества».
Утро началось не с запаха кофе.
Андрей проснулся от непривычной тишины. Обычно Ольга уже гремела на кухне, а запах свежесваренного кофе просачивался в спальню, выманивая его из-под одеяла. Сегодня было тихо.
Он раздраженно откинул одеяло. Прошлепал на кухню.
Пусто.
Ольга стояла в прихожей, уже одетая. Не в домашний халат, а в свой лучший деловой костюм. В «броню», как он его называл. Она застегивала часы на запястье.
— Эй, — прохрипел он, — а кофе?
— Я опаздываю, — она не посмотрела на него. Взяла сумку.
— Ты что, обиделась? Оль, ну хватит. Ну, погорячился я. Ладно, хочешь свой «Старый Дворик» — хрен с ним, делай.
Он говорил это с тем снисходительным великодушием, которое, как он считал, должно было ее обезоружить.
Ольга, наконец, подняла на него глаза. И он впервые в жизни испугался. Это были не глаза обиженной жены. Это были глаза абсолютно чужого, постороннего человека.
— Я не хочу «Старый Дворик», Андрей.
— А что ты хочешь? «Венецию»? — он снова начал закипать. — Ты же слышала…
— Я ничего не хочу. С тобой.
Она открыла дверь.
— Ты… ты куда? — растерянно спросил он.
— На работу, — она вышла и закрыла за собой дверь.
Весь день он был не в себе. Она не отвечала на его сообщения. «Ты где?», «Оля, не дури», «Я куплю торт!».
А потом он решил позвонить Иришке, сестре. Похвастаться шубой. Иришка, однако, была не в духе.
— Андрюш, тут такое дело… Я в магазине. В том самом. А на карте, которую ты мне дал… там… ну… пусто. Ты, может, не ту сумму перевел? Ты же обещал!
Андрей похолодел. Он, бормоча что-то сестре, открыл ноутбук. Вошел в «общий» банк.
Строка «Баланс» горела издевательским нулем.
Пятьдесят тысяч, которые он перевел Иришке, были последним, что было на счету. А Ольгина зарплата, которая должна была упасть сегодня утром, — не упала.
Он начал звонить ей. Раз. Пять. Десять.
Она взяла трубку только после обеда.
— Да.
— ГДЕ ДЕНЬГИ?! — заорал он в трубку. — Оля, где наша зарплата? Счет пуст!
— Деньги на моем счету, Андрей, — ее голос был спокоен, как штиль перед бурей. — На моем личном счету.
— Ты… ты что творишь?! Ты что, украла общие деньги?!
— Нет. Я забрала свои.
— Ты… ты семью рушишь! Ты…
— Это ты решил, что мой юбилей праздновать дорого, — так же ровно сказала она. — А я решила, что содержать тебя и твою сестру — еще дороже. Я подаю на развод, Андрей. Адвокат свяжется с тобой по поводу размена квартиры.
Он что-то кричал в трубку. Про «не имеешь права», про «показуху», про «Иришке нужнее».
Она нажала «Отбой» и заблокировала его номер.
Вечером, в день своего юбилея, Ольга не поехала домой. Она вышла с работы и пошла в самый дорогой магазин в центре. Тот, мимо которого она ходила семь лет, даже боясь посмотреть на витрины.
Она подошла к отделу верхней одежды.
— Мне, пожалуйста, вон то пальто. Кашемировое. Бежевое.
Она не смотрела на ценник. Она просто протянула свою новую, личную карту.
Она вышла из магазина в новом пальто. Оно было невыносимо легким и теплым. Оно сидело на ней, как влитое.
Она не поехала в «Венецию». Она зашла в маленькое, но очень дорогое французское кафе, села у окна.
— Мне, пожалуйста, бокал шампанского. И фисташковый десерт.
Она сидела одна, глядя на огни вечернего города, отражаясь в стекле в своем новом, невероятном пальто. Она не праздновала пятьдесят лет. Она праздновала первый день. Первый день своей новой, оплаченной ею самой, жизни. И эта жизнь была совсем не «дорого». Она была бесценна.
