– Хватит, Кирилл. Ни слова больше, слышишь? – Яна поставила бокал на стол, и звон стекла о дерево показался слишком громким.
В кухне запахло жареным мясом, пар шёл из кастрюли, за окном хлюпала ноябрьская грязь. На столе лежала недоеденная паста, салфетки, бутылка вина. За окном — тёмный московский двор, мокрый асфальт и редкие фонари. В квартире было тепло, но внутри Яны холодало.
Кирилл замер, держа в руке вилку.
– Что опять не так? – голос у него был раздражённый, усталый.
– Всё, – спокойно ответила она. – Всё не так.
Он усмехнулся, будто это шутка.
– Я, значит, весь день вкалываю, прихожу домой, приношу еду, вино, а ты опять с кислой миной. Может, у тебя синдром вечной жертвы, Яна?
Она посмотрела на него. На человека, с которым делила последние восемь лет, ипотеку, собаку и тишину. Когда-то у них была любовь, смех по утрам и долгие разговоры ночью. Теперь — холод и бытовой шум.
– Синдром? – переспросила она. – Знаешь, как это выглядит со стороны? Ты общаешься со мной, как с подчинённой. Как будто я обязана благодарить тебя за то, что ты со мной разговариваешь.
– Не начинай. – Он откинулся на спинку стула, потянулся за сигаретами. – Мы это уже обсуждали. Ты опять хочешь превратить вечер в разборку?
– Нет, – Яна встала, сняла фартук. – Вечер уже испорчен.
– Да что с тобой последнее время? – он раздражённо затушил спичку. – Всё не так, всё тебе не нравится. Квартира тебе мала, работа скучная, я — не тот. Может, тебе вообще всё в жизни мешает, а?
– Может, – спокойно сказала она. – Только я хотя бы не прячу своё раздражение за сарказмом.
Кирилл встал. Его голос стал громче.
– Ты специально провоцируешь, да? Хочешь, чтобы я сорвался, чтобы потом играть обиженную?
– Я просто устала. – Она взяла телефон и поставила его на беззвучный режим. – От этого тона, от этих вечных уколов, от твоей уверенности, что ты всегда прав.
– А я и есть прав, Яна. – Он подошёл ближе. – Посмотри вокруг. Всё, что у нас есть, сделал я. Квартира — моя, машина — моя, отпуск — я оплачивал. А ты? Что ты внесла, кроме своей вечной недовольной физиономии?
Яна кивнула.
– Да. Всё твоё. И эта усталость — тоже твоя.
Он нахмурился, не понял.
– Что?
– Я ухожу, Кирилл.
Воздух в кухне будто сгустился. За стеной тявкнула собака — соседский шпиц, всегда лаял на тишину.
– Куда ты собралась? – Он рассмеялся. – В ноябре, ночью, с чемоданом? К кому? К мамочке своей? Она же тебя обратно не ждёт, у неё новый муж и новая жизнь.
– Я найду, куда пойти.
– Вот как? – он скрестил руки. – Найдёшь? На свою зарплату администратора в частной школе? Ну-ну. Через три дня прибежишь обратно.
Яна не ответила. Пошла в спальню, открыла шкаф.
Он пошёл за ней.
– Ты же понимаешь, это глупо? – Он схватил её за плечо. – Все пары ругаются. Просто ты, как всегда, всё доводишь до крайности.
Она молчала. В сумку летели свитера, джинсы, документы.
– Яна! – он рявкнул. – Мы взрослые люди! У нас ипотека, собака, планы!
– У тебя планы, – тихо ответила она. – А у меня — пустота.
Он отпустил её, шагнул назад.
– То есть ты реально уходишь?
Она застегнула молнию на сумке.
– Да.
– Ну и вали. – Его голос стал ледяным. – Только не звони потом, когда поймёшь, что без меня ты никто.
Она посмотрела на него последний раз.
– Я и с тобой уже никто, Кирилл. Разве ты не заметил?
Он ничего не сказал. Она вышла. В коридоре пахло чем-то сырым и старым. На лестнице кто-то курил, снизу доносился гул телевизора. Яна шагнула на улицу. Холодный ветер сразу ударил в лицо.
Бабушкина однушка на станции Мытищи встретила её глухой тишиной. Ключ заедал, дверь открывалась с усилием. В квартире пахло старой мебелью и временем. Обои отклеились, в углу стояла пыльная этажерка с засохшими цветами.
Яна включила свет. Лампочка моргнула и загорелась. Она поставила сумку, села на край кровати. Комната была чужой, но в этой чужости чувствовалась свобода.
Телефон завибрировал.
Кирилл.
Она сбросила.
Через минуту — снова.
Потом сообщение:
«Ты ведёшь себя, как истеричка. Вернись, пока не поздно.»
Потом ещё одно:
«Ты даже не подумала, что мне плохо?»
И наконец:
«Ты без меня пропадёшь.»
Яна выключила телефон.
Она не знала, что будет завтра. Знала только одно: сегодня она больше не вернётся.
Утром было серо и холодно. С улицы тянуло влажным туманом. Воду в кране пришлось долго ждать — старые трубы. На кухне стоял облезлый чайник с облупленной ручкой. Яна налила в кружку кипяток, добавила ложку растворимого кофе, села у окна.
За окном просыпался двор — люди спешили на работу, дети бежали в школу. Мир шёл своим чередом, будто ничего не случилось.
Она открыла ноутбук и зашла в мессенджер. Первое сообщение — от Кати, её старой подруги.
Катя: «Ты где? Кирилл с утра написал, что ты сбежала. Что происходит?»
Яна: «Не сбежала. Ушла.»
Катя: «Ты в порядке?»
Яна: «Более чем. Просто… всё.»
Катя: «Скинь адрес. Заеду вечером. Привезу еды. И обогреватель — у тебя там наверняка дубак.»
Яна улыбнулась впервые за сутки.
Катя приехала вечером, как и обещала. В руках — пакеты с продуктами, складной чайник и электрическая грелка.
– Ну, вот и новая жизнь, – сказала она, глядя на облезлые стены. – Симпатичное начало, если не считать запаха нафталина.
– Не начинай, – Яна рассмеялась. – Тут хотя бы никто не орёт.
– Рассказывай. Что произошло?
Яна рассказала всё. Про ужин, про Кирилла, про его привычку унижать под видом шуток, про усталость. Катя слушала, не перебивая.
– Он не первый год тебя ломает, – наконец сказала она. – Я думала, ты никогда не решишься.
– Я тоже думала, что не решусь.
Катя поставила чайник, достала из пакета круассаны.
– И что теперь?
– Пока поживу здесь. Потом, может, сниму что-то поближе к работе.
– Он не будет оставлять тебя в покое, Яна.
– Пусть пытается.
Через неделю Кирилл позвонил снова.
Голос был нарочито спокойный.
– Яна, ты всё обдумала? Я предлагаю начать с чистого листа. Я осознал, что перегибал. Просто я был в стрессе, на работе завал.
– Ты не в стрессе, Кирилл. Ты просто привык, что тебе можно всё.
– Ты драматизируешь. – Он вздохнул. – Ладно, хочешь передышку — хорошо. Но ты ведь не собираешься подавать на развод, правда?
– Собираюсь.
Пауза.
– Ты издеваешься?
– Нет.
– Ради Бога, из-за чего? Из-за пары слов? Мы же не подростки.
– Именно поэтому, – сказала она и повесила трубку.
Через два дня она встретила его у подъезда.
Стоял, как тень, с букетом белых роз и темными кругами под глазами.
– Я пришёл не ругаться, – сказал он тихо. – Яна, давай просто поговорим.
Она вздохнула.
– Кирилл, ты говорил, что я без тебя пропаду. Смотри, я жива.
– Я не хотел так сказать. – Он поднял глаза. – Я злился.
– Ты всегда злишься, когда что-то идёт не по-твоему.
Он сделал шаг ближе.
– Я могу исправиться. Давай начнём заново.
– Кирилл, – Яна устало посмотрела на него, – ты не хочешь начинать заново. Ты хочешь, чтобы всё снова стало удобно для тебя.
Он опустил руки.
– Значит, всё?
– Всё.
– И ты не жалеешь?
– Ни капли.
Он сжал губы, бросил цветы на землю.
– Пожалеешь. – И ушёл.
На работе жизнь шла своим чередом. Коллеги заметили, что Яна стала другой — спокойнее, собраннее. Она задерживалась в офисе, брала дополнительные смены. Появилось ощущение, что она снова управляет собой.
По вечерам — дом, чай, иногда звонки Кати. Понемногу квартира оживала: новые занавески, полка с книгами, фото из прошлых лет. Она покупала по мелочи — подушку, торшер, коврик. Всё своё, без Кирилловых комментариев.
Однажды в дверь позвонили.
На пороге стояла Ирина Викторовна — мать Кирилла. Всегда безупречная, строгая, в бежевом пальто и жемчужных серёжках.
– Яна, – сказала она мягко. – Можно войти?
Яна отступила в сторону.
– Конечно.
– Я не собираюсь тебя уговаривать, – начала Ирина Викторовна, снимая перчатки. – Просто хотела понять, что произошло.
– Всё давно происходило. Просто теперь я перестала молчать.
– Кирилл говорит, ты вспылила на ровном месте.
– Конечно, он так говорит. Он иначе не умеет.
Свекровь посмотрела на неё внимательно.
– Он всегда был сложным. И я… наверное, сама в нём это воспитала. Всегда говорила, что мужчины должны быть сильными, не показывать слабость. А теперь вижу — он не сильный, он просто не умеет чувствовать.
Яна молчала.
– Он живёт один, – продолжала та. – Пьёт. Звонит мне по ночам. Говорит, что ты его предала.
– Я его не предавала, – тихо сказала Яна. – Я просто вышла из клетки.
Ирина Викторовна вздохнула.
– Может быть. Только знаешь… я ведь думала, вы идеальная пара.
– Мы были красивой обложкой. А внутри — пусто.
Женщина кивнула.
– Понимаю. – Помолчала. – Если что, Яна… если вдруг понадобится помощь, звони. Я не враг тебе.
– Спасибо.
Она ушла, тихо прикрыв дверь.
Прошло три месяца.
Зима вступала в силу. На подоконнике стояла чашка чая, под пледом спала кошка — Яна подобрала её на улице в декабре. Квартира теперь выглядела иначе: светлая, уютная, с запахом кофе и свежей краски.
Вечером она включила лампу и открыла ноутбук.
Письмо от Кати:
«Ну что, как жизнь после Кирилла?»
«Спокойная. Настоящая.»
Она поставила кружку, посмотрела в окно.
Двор заливал оранжевый свет фонарей, на снегу лежали чёткие следы. Люди спешили домой — каждый в свою историю.
Она больше не чувствовала страха. Не нужно было подбирать слова, чтобы не задеть. Не нужно было улыбаться, когда больно.
Тишина перестала быть врагом.
Яна закрыла ноутбук, подошла к зеркалу. В отражении — женщина с усталым, но живым взглядом. Настоящим.
Она улыбнулась.
Теперь — можно начинать жить.
