Свекровь стояла на пороге с тремя огромными сумками и улыбкой победительницы, а я поняла — мой дом только что перестал быть моим.
— Светочка, открывай быстрее! Тяжело же! — голос Тамары Ивановны звенел бодростью семи утра субботы, хотя часы показывали без пяти девять вечера пятницы.
Я стояла в дверях в домашнем халате, с чашкой чая в руке, и смотрела на свекровь, которая каким-то образом материализовалась в нашем подъезде без предупреждения. За её спиной маячил силуэт моего мужа Павла, который усердно изучал носки своих ботинок.
— Тамара Ивановна? Вы… вы не предупреждали, что приедете, — я отступила в сторону, пропуская её внутрь.
Свекровь прошла мимо меня, оставляя за собой шлейф резкого парфюма и чего-то ещё — ощущения надвигающейся катастрофы. Павел поплёлся следом, таща остальные сумки. Он по-прежнему не смотрел мне в глаза.
— Так некогда было предупреждать! — свекровь уже разулась и прошлепала в гостиную в своих застиранных домашних тапочках, которые она зачем-то притащила с собой. — Дел столько накопилось! Я тут подумала: зачем мне одной в той квартире маяться, когда у вас тут трёхкомнатная? Места полно! Поживу пока у вас.
Слово «пока» повисло в воздухе, зловещее и бесконечное.
Я обернулась к Павлу. Он стоял в прихожей, сгорбившись, и всё так же рассматривал свою обувь с видом человека, которого застали за преступлением.
— Паша, — мой голос был тихим, но в нём уже зарождалась сталь. — Ты знал?
Он дёрнул плечом. Это движение говорило больше, чем тысяча слов.
— Мам вчера позвонила. Сказала, что соседи сверху затопили. Ремонт делать надо. Ну, я и подумал…
— Ты подумал, — медленно повторила я, — что пригласишь свою мать жить к нам, не спросив меня?
— Света, она моя мать! Ей деваться некуда! — наконец он поднял на меня глаза, и в них плескалась обида. Обида! Как будто я была виновата в том, что его не устраивало элементарное уважение к своей жене.
Я хотела ответить. Я хотела закричать, что это наш дом, что у меня есть право голоса, что нельзя просто так вламываться в чужую жизнь. Но из гостиной донёсся голос Тамары Ивановны:
— Светик, а постельное бельё чистое где у вас лежит? И подушку мне надо помягче, у меня шея больная!
Я закрыла глаза и сосчитала до десяти. Потом развернулась и пошла доставать бельё.
Первая неделя была испытанием на прочность. Свекровь вставала в шесть утра и начинала греметь кастрюлями на кухне. К тому времени, как я, невыспавшаяся и злая, выползала к кофе, она уже успевала сварить какую-нибудь кашу, которую никто не ел, и с укором смотрела на меня:
— Вот я в твои годы в пять вставала! И мужа на работу собирала, и завтрак горячий на столе!
Павел молча жевал свой бутерброд и делал вид, что его это не касается.
Потом начались замечания. Сначала мелкие, вскользь:
— Светочка, а зачем ты курицу так режешь? Неэкономно же!
— Света, ты опять цветы не полила? Совсем засохли, бедные!
— Светик, а почему у тебя муж в мятой рубашке на работу ходит?
Каждое замечание было как маленький укол иглы. По отдельности — терпимо. Но когда их сотня в день, кожа превращается в сплошную рану.
Я пыталась говорить с Павлом. Вечерами, когда его мать наконец закрывалась в комнате перед телевизором.
— Паша, мне тяжело. Я не могу так больше. Твоя мама… она не даёт мне жить в собственном доме.
— Света, ну потерпи немного. Ремонт же делается, скоро закончится.
Но ремонт не заканчивался. Прошёл месяц. Потом второй. Я как-то позвонила в управляющую компанию дома свекрови, представилась дочерью и поинтересовалась, когда же закончат чинить протечку.
— Какую протечку? — удивился диспетчер. — У вас в доме никаких протечек не было. Всё в порядке.
Я положила трубку. Рука дрожала. Значит, она солгала. Просто солгала, чтобы переехать к нам. А Павел… Павел либо тоже знал, либо ему было всё равно.
В тот вечер я не стала ничего говорить мужу. Я просто сидела на кухне и пила чай, глядя в окно. Что-то во мне щёлкнуло. Что-то сломалось окончательно.
Апогей наступил в пятницу, ровно через два месяца после вторжения Тамары Ивановны в мою жизнь.
Я вернулась с работы уставшая, с одной мыслью — добраться до дивана. У меня была адская неделя, я закрывала квартальный отчёт, сидела на работе до ночи. Я открыла дверь и замерла.
В квартире пахло борщом и чужими людьми. Из гостиной доносился громкий смех. Я прошла туда и увидела картину: на моём диване сидели три незнакомые женщины с вязанием, свекровь разливала чай по чашкам, а на журнальном столике красовался торт.
— А, Светочка пришла! — свекровь обернулась ко мне с улыбкой хозяйки дома. — Знакомься, это мои подруги. Мы теперь по пятницам тут собираемся. Удобно же, в центре!
Я стояла на пороге собственной гостиной и смотрела, как чужие женщины пьют чай из моих чашек, сидят на моём диване и обсуждают какой-то сериал. А моя свекровь принимает гостей в моём доме.
— Тамара Ивановна, — я заговорила очень тихо. Женщины перестали болтать и повернулись ко мне. — Можно вас на минутку?
Мы вышли в коридор. Я закрыла дверь в гостиную.
— Вы не могли бы предупреждать, когда приглашаете гостей?
Свекровь посмотрела на меня с удивлением, которое было таким наигранным, что хотелось рассмеяться.
— Светочка, да что ты какая нервная! Это же просто подруги! Мы тихонько посидим, никому не мешаем!
— Мне мешаете, — отрезала я. — Это мой дом. И я хочу отдыхать в нём после работы. Одна.
Лицо свекрови изменилось. Доброжелательная маска слетела, обнажив что-то острое и злое.
— Твой дом? — она прищурилась. — А кто тебе эту квартиру помог купить? Кто деньги дал на первый взнос?
Я похолодела.
— Это был не подарок. Это был займ. Мы вернули каждую копейку.
— Вернули-то вернули, — свекровь скривилась. — Только без моей помощи ты бы до сих пор по съёмным углам мыкалась. Так что не зазнавайся. В этом доме живёт мой сын, значит, и моё тут место есть.
Она развернулась и ушла обратно к своим подругам. Дверь захлопнулась, и я услышала, как она говорит: «Невестки пошли какие-то нервные. В наше время старших уважали!»
Раздался одобрительный смех.
Я стояла в коридоре и чувствовала, как внутри меня разгорается что-то жаркое и яростное. Я подождала, пока женщины закончат свою встречу и уйдут. Потом дождалась Павла.
Он пришёл поздно, около одиннадцати. Свекровь уже спала. Он прошёл на кухню, достал из холодильника остатки борща.
— Нам надо поговорить, — сказала я.
Он не ответил. Просто сел за стол и начал есть.
— Твоя мать сегодня устроила тут посиделки с подругами. Без предупреждения. Она ведёт себя как хозяйка.
— Света, ну хватит уже! — он раздражённо бросил ложку. — Она старый человек, одинокая! Ты не можешь потерпеть?
— Два месяца я терплю, Павел! Два месяца она живёт в нашей квартире, диктует мне правила, устраивает ревизии, критикует меня! А ты молчишь!
— Потому что ты слишком остро реагируешь! — он повысил голос. — Мама ничего такого не делает! Она просто хочет помочь!
— Помочь?! — я едва сдерживалась, чтобы не закричать. — Она не даёт мне дышать! И знаешь что? Никакой протечки в её квартире не было! Я проверила! Она просто решила переехать к нам!
Павел замолчал. Его лицо стало виноватым.
— Ты знал, — выдохнула я. — Ты знал, что она врёт.
— Света, она моя мать. Я не мог ей отказать.
В этот момент что-то оборвалось. Что-то важное, что связывало нас.
— Хорошо, — сказала я очень спокойно. — Раз она твоя мать, и ты не можешь ей отказать, то живите здесь. Вдвоём. А я съезжаю.
Он уставился на меня.
— Что?
— Я съезжаю, — повторила я. — Завтра же. Эта квартира теперь ваша. Наслаждайтесь.
— Ты не можешь просто так съехать! Это наше жильё! Мы вместе за него платим!
Я усмехнулась.
— Правильно. Платим. И будем платить дальше. Только жить здесь буду не я.
Я развернулась и пошла в спальню. Достала из шкафа чемодан и начала собирать вещи. Павел стоял в дверях, растерянный и испуганный.
— Света, ты спятила! Куда ты пойдёшь?!
— К подруге. Потом сниму квартиру. Маленькую, однушку. Зато свою.
— А как же ипотека?!
Я обернулась к нему.
— Ипотека? Отличный вопрос. Ты основной заёмщик, Паша. Это значит, что платёж списывается с твоего счёта. Я — созаёмщик. Я могу платить свою половину. А могу не платить. Банку всё равно. Он будет брать деньги с тебя. Так что если ты хочешь, чтобы я продолжала участвовать в выплатах, придётся идти на уступки.
Лицо Павла вытянулось.
— Ты шантажируешь меня?
— Нет, — я застегнула чемодан. — Я просто объясняю ситуацию. У меня есть юридическое право на эту квартиру. Половина — моя. Но физически жить здесь я не буду. Потому что твоя мать сделала мою жизнь невыносимой. А ты ей позволил.
Утром я уехала. Свекровь проводила меня торжествующим взглядом из-за двери своей комнаты.
Я сняла маленькую квартиру на окраине. Тесную, со старой мебелью, но свою. Там никто не говорил мне, как мыть посуду и почему я плохая жена. Там была тишина. Моя тишина.
Павел звонил каждый день. Умолял вернуться. Говорил, что поговорит с матерью. Но я знала: он не поговорит. Он никогда не мог ей ничего сказать.
Прошло три месяца. Я честно платила свою половину ипотеки. А потом позвонила Павлу и сказала:
— Я хочу продать квартиру.
— Что?! Нет! Ты не можешь!
— Могу. Я собственник. Моя подпись нужна для продажи, но и моё согласие нужно для того, чтобы кто-то там жил. Ты хочешь, чтобы я дальше платила за квартиру, где живёт твоя мать и которая приносит мне только боль? Продаём. Делим деньги пополам. Ты купишь матери что-нибудь, а я себе.
Он долго молчал.
— А если я не соглашусь?
— Тогда я перестану платить свою часть. Ты будешь один тянуть всю ипотеку. Восемьдесят тысяч в месяц. Сможешь?
Он не смог. Через месяц мы продали квартиру. Поделили деньги. Свекровь рыдала и кричала, что я разрушила их семью. Но в её глазах я видела страх. Она поняла, что проиграла.
На свою часть я купила маленькую однокомнатную квартиру. Мою. Только мою. Где по пятницам никто не устраивает посиделки без спроса. Где я встаю, когда хочу. Где в холодильнике та еда, которую выбрала я.
А Павел? Павел съехал к матери. В ту самую квартиру, где «была протечка». Они живут вдвоём. Она готовит ему завтраки, стирает рубашки и контролирует каждый его шаг. Он получил то, что хотел — маму рядом.
А я получила свободу. И поняла: иногда потерять квартиру — это значит найти дом. Настоящий. Свой.
Год спустя я встретила Павла случайно в торговом центре. Он выглядел усталым, постаревшим. Рядом с ним, конечно, была Тамара Ивановна. Она вела его за руку, как ребёнка, и что-то втолковывала.
Он увидел меня. Наши взгляды встретились. В его глазах я прочитала всё: сожаление, тоску, понимание того, что он потерял. Но было поздно.
Я улыбнулась ему. Легко, без злости. И пошла дальше. К своей жизни. Где мой дом — это действительно мой дом. И никто не может отнять у меня это право. Никогда.
