Ключ в замке провернулся на удивление громко в утренней тишине. Раздражающий, металлический щелчок, который, казалось, мог разбудить весь подъезд. Анна поморщилась, толкая тяжелую дверь. Она уже опаздывала. Катастрофически.
Сегодня была защита годового проекта, а она, как последняя дура, забыла на столе папку с расчетами. Обнаружила это уже на полпути к офису, в такси. Пришлось разворачиваться, теряя драгоценные минуты и нервные клетки.
Внутри квартиры было тихо и сумрачно. Привычный полумрак коридора, пахнущий кофе и сном. Олег, ее муж, конечно, еще спал. Он всегда спал в это время, наслаждаясь своим «творческим графиком» фрилансера, пока она, как ломовая лошадь, тянула на себе лямку стабильного дохода. Анна всегда старалась не шуметь, проходя мимо спальни. Привычка, выработанная годами.
Она на цыпочках шагнула к обувному шкафчику, чтобы скинуть свои лодочки и не цокать каблуками по ламинату.
И замерла.
На коврике у порога стояла пара обуви. Не ее. И не Олега.
Это были ОНИ. Ярко-красные замшевые лодочки на тонюсенькой шпильке. Те самые, которые Света, ее лучшая подруга, купила на прошлой неделе. Те самые, над которыми они вместе смеялись в кафе, потому что Света сказала: «В них можно только красиво лежать, ходить в них — самоубийство».
Анна смотрела на эти туфли, и мозг отчаянно отказывался складывать два и два.
Что они здесь делают? В восемь утра? Света должна быть на работе, у нее планерка в девять. Может, она забежала вчера вечером и забыла? Но почему они стоят так… буднично? Словно хозяйка просто скинула их пару минут назад.
Холод, не имеющий ничего общего с утренней прохладой, начал медленно ползти вверх по ее ногам, сковывая колени.
Она сделала еще один шаг вглубь коридора, к вешалке. На крючке, рядом с ветровкой Олега, висел легкий бежевый тренч. Светин. Тот самый, который Анна сама же ей и подарила на день рождения.
Сердце пропустило удар, а потом заколотилось так сильно, что, казалось, стук отдавался в ушах, заглушая все остальные звуки. Дыхание перехватило.
Нет. Нет, это какая-то ошибка. Абсурд. Может, у Светы что-то случилось? Ночью? Прорвало трубу, она прибежала к ним, Олег ее пустил, а сам… сам лег спать в гостиной?
Анна заставила себя посмотреть в сторону дивана в гостиной. Он был аккуратно заправлен.
И в этот момент, прорезавшись сквозь вату в ушах, из-за плотно прикрытой двери их спальни — их спальни — донесся смех.
Сначала тихий, женский, с переливами. Светин. Ее невозможно было не узнать, эта высокая, чуть визгливая нота…
А потом, в ответ, раздался другой смех. Глухой, раскатистый, чуть с хрипотцой. Мужской.
Смех ее мужа.
Анна стояла в полутемном коридоре, прижимая к груди сумку. Папка с документами, та самая, из-за которой она вернулась, вдруг стала невыносимо тяжелой, центром тяжести, который тянул ее вниз, на пол.
Мир сузился до этой белой двери и двух голосов за ней. Они не просто смеялись. Они… они были счастливы. Там, в ее постели, в восемь утра, пока она, как проклятая, мчалась через весь город за забытыми бумагами.
Она вдруг очень четко осознала всю картину: вот она, Анна, сорокашестилетняя, успешная, сильная, стоит, как идиотка, в собственном коридоре, а за дверью ее муж и ее лучшая подруга делят ее жизнь на «до» и «после».
Воздух в коридоре стал густым, как кисель. Анна поняла, что не дышит. Она судорожно втянула носом воздух, но он показался ей чужим, каким-то пыльным, мертвым. Каждый звук из-за двери спальни отдавался в ее теле, как удар электрического тока.
Они снова засмеялись. Теперь это был не просто смех, а что-то… интимное, ленивое. Тот тихий, воркующий смех, который бывает только после близости, когда два человека абсолютно расслаблены и счастливы, и весь мир для них не существует.
Счастье. Они были счастливы. В ее доме. В ее постели. На простынях, которые она лично выбирала и стирала в прошлое воскресенье.
Анна прислонилась спиной к холодной стене коридора, боясь упасть. Сумка с тихим шорохом соскользнула с плеча и глухо ударилась о пол. Папка. Проклятая папка. Она так и лежала на тумбочке у входа, куда Анна бросила ее вчера вечером, чтобы не забыть. Вот она, ирония.
В голове, как непрошенный свидетель, всплыл вчерашний вечер.
Света позвонила ей, вся в слезах. Опять. Ее очередной «почти-роман» закончился, и она рыдала в трубку.
— Ань, ну почему? Почему мне так не везет? Все мужики — козлы!
И Анна, уставшая после совещания, отложив ужин, который готовила для Олега, терпеливо ее утешала.
— Светик, ну перестань. Ты же знаешь, ты у меня красавица, умница. Просто не твой человек. Вот посмотри на нас с Олегом…
Что «на нас с Олегом»? Что она могла сказать? Что они уже полгода спят в одной постели, как соседи? Что Олег стал раздражительным, замкнутым, что он перестал ее замечать, списывая все на «творческий кризис»? Что она, Анна, сама уже выла волком от этого холода, но изо всех сил делала вид, что «все понимает» и «поддерживает»?
— Ты такая сильная, Анька, — всхлипывала Света в трубку. — Ты одна на себе все тащишь. И Олега своего… Ты — кремень. Я бы так не смогла.
«Не смогла бы».
Анна сползла по стене. Ноги ее больше не держали. Она села на пол в коридоре, прямо у входной двери, рядом с этими проклятыми красными туфлями. Она смотрела на них, как завороженная.
Они были символом. Символом всего того, что она себе запрещала. Она, вечно в своих удобных, практичных, «статусных» бежевых лодочках. Она, «сильная», «надежная», «кремень». А Света — вечно «в поиске», легкая, взбалмошная, позволяющая себе быть слабой, глупой, позволяющая себе эти вызывающие, непрактичные красные туфли.
И Олег. Ее Олег. Которого она вытащила из депрессии после его увольнения два года назад. Нашла ему курсы, оборудовала ему кабинет в маленькой комнате, поверила в его талант «веб-дизайнера». Она взяла на себя ипотеку, счета, быт, лишь бы он мог «творить». Она создала ему идеальные условия, парник, в котором ее «гений» мог спокойно зреть.
А он… Он, видимо, «созрел».
Мысли путались, цеплялись одна за другую, создавая в голове невыносимый гул.
Это какая-то ошибка. Этого не может быть. Может, Света пришла утром? Пожаловаться? А Олег ее утешает? Прямо в спальне? Голый?
Абсурдность этой мысли на секунду отрезвила ее.
Из-за двери донесся новый звук. Не смех. Голоса. Тихие, неразборчивые. Потом — отчетливый скрип кровати. Тот самый скрип, который Анна так хорошо знала, тот самый, который она так давно не слышала…
Ее буквально вывернуло. Желчь подступила к горлу, обжигая пищевод. Она зажала рот рукой, боясь издать хоть звук, боясь, что ее стошнит прямо здесь, на коврик, рядом с этими туфлями.
Вся ситуация вдруг кристаллизовалась в одну простую, уродливую фразу, которая билась в ее черепе, как пойманная птица. Думала, что забыла дома документы и вернулась обратно, пока муж спал. На пороге квартиры я увидела туфли своей подруги и из спальни смех мужа. Это звучало, как заголовок дешевого бульварного романа. Только это была ее жизнь.
Она посмотрела на свои руки. Они дрожали. Мелкая, противная дрожь, которую невозможно было унять.
Что делать?
Ворваться? Устроить скандал? Кричать? Бить посуду? Ударить Свету по ее лживому, заплаканному вчера лицу?
От этой мысли стало только хуже. Она представила эту сцену: она, растрепанная, в деловом костюме, кричит, а они… они смотрят на нее. Он — с раздражением, она — с испугом или, что еще хуже, с жалостью. И в этот момент она, Анна, успешный руководитель проекта, станет просто жалкой, обманутой бабой.
Нет.
Она не доставит им этого удовольствия.
Нужно было уходить. Немедленно. Уползти, исчезнуть, раствориться.
Она подняла глаза на папку. Проект. Годовой отчет. Защита, от которой зависела ее премия, ее репутация.
Какая чушь.
Какое все это имело значение? Вся ее карьера, вся эта гонка, вся ее «сила» — все это было декорацией. Декорацией для жизни, которой, как оказалось, не было. Она строила дом на песке, пока под ним разверзалась пропасть.
Анна медленно, стараясь не шуметь, поднялась на ноги. Колени были ватными. Она схватила свою сумку. Посмотрела на папку. Взяла. Автоматически. Рука сама потянулась. Потому что «надо». Потому что она — «кремень».
Она сделала шаг назад, к двери. Обернулась. Красные туфли вызывающе смотрели на нее.
Анна протянула руку и, схватив одну туфлю за острый каблук, засунула ее глубоко в свою объемную сумку. Вторую.
Зачем? Она не знала. Может быть, чтобы Света не смогла уйти незаметно. Может быть, как вещественное доказательство. А может, это был просто первый иррациональный акт мести.
Она потянула на себя ручку двери. Бесшумно, как вор в собственном доме, она приоткрыла ее. И выскользнула на лестничную площадку.
Металлический замок щелкнул на удивление тихо.
Она осталась стоять у двери. Дыхание вырывалось изо рта короткими, болезненными толчками. Она смотрела на номер своей квартиры. 48.
Только что ее жизнь, ее сорокашестилетняя, такая понятная и выстроенная жизнь, закончилась. Прямо там, за этой дверью, под счастливый смех ее мужа и лучшей подруги.
Она спустилась по лестнице, не вызывая лифта. Ноги двигались сами, механически, отсчитывая ступеньку за ступенькой. Правая, левая, правая, левая. В голове была абсолютная, оглушающая тишина. Та тишина, которая наступает после взрыва, когда уши еще заложены, и мир кажется немым кино.
Сумка на плече была непривычно тяжелой. Она чувствовала, как острый каблук одной из туфель упирается ей в бедро через тонкую кожу. Вещественное доказательство. Улика. Абсурдный трофей ее унижения.
Дверь подъезда открылась, и в лицо ударил яркий, безжалостный утренний свет. Город шумел. Машины сигналили, люди спешили, кто-то рядом громко смеялся, обсуждая что-то по телефону. Нормальная жизнь. Чужая, невыносимо фальшивая.
Анна побрела, сама не зная куда. Ноги сами вынесли ее в небольшой сквер, мимо которого она пробегала каждое утро, боясь опоздать. Сейчас она впервые села на одну из скамеек, прямо напротив детской площадки.
Она поставила сумку рядом. Положила на колени папку. «Годовой проект. Аналитика и стратегия. Руководитель: Беляева А.В.». Ее имя. Ее должность. Все это казалось теперь написанным на чужом, незнакомом языке.
Шок начал отступать, и на его место хлынуло нечто иное. Не просто боль. Это была холодная, разъедающая, как кислота, ясность.
Вчерашний звонок Светы.
«Ань, ты кремень. Я бы так не смогла».
Теперь эта фраза звучала иначе. Не как комплимент, а как приговор. Как оправдание. «Ты сильная, Аня. Ты все выдержишь. Ты справишься, пока я буду спать с твоим мужем».
А Олег? Ее «тонко чувствующий» творец?
Вспомнились последние полгода. Его вечная усталость. Его «творческие кризисы», которые почему-то всегда обострялись к ночи. Он уходил в свой кабинет, плотно закрывая дверь, — «Анечка, не мешай, у меня вдохновение, дедлайн горит».
Какое «вдохновение»? Какие «дедлайны»? Он не принес в дом ни копейки за последние восемь месяцев. Она, «кремень», закрывала ипотеку, оплачивала его новые курсы, покупала ему дорогую технику для «работы». Она тащила все на себе, утешая себя мыслью, что у гениев так бывает. Что она — жена декабриста, муза, опора.
Она была не опорой. Она была обслуживающим персоналом. Удобной, понимающей, всепрощающей… мамочкой.
Анна вдруг с острой, физической тошнотой поняла, почему это произошло. Она так старательно играла роль «сильной женщины», что перестала быть просто женщиной. Она приносила в дом добычу, решала проблемы, утешала и поддерживала. А ему, видимо, хотелось не «кремень». Ему хотелось… вот этого. Легкости. Флирта. Глупого смеха. Красных туфель.
И Света, ее лучшая подруга, вечная «бедняжечка», которой не везет в жизни, оказалась не такой уж и слабой. Она просто взяла то, что плохо лежало. То, что Анна сама, по своей глупости, обесценила и выпустила из рук.
Она вспомнила, как Света часто забегала к ним «просто поболтать», всегда принося что-то, что так «обожал» Олег. То редкий сорт кофе, то какой-то хитрый соус. «Анечка, тебе же некогда по магазинам бегать, а я мимо шла».
Она не мимо шла. Она шла к цели.
В кармане завибрировал телефон. Резко, противно, как дрель стоматолога.
Анна достала его. Пальцы не слушались. На экране светилось: «Михаил Петрович». Ее начальник.
Она смотрела на имя, и в голове не было ни одной мысли. Защита проекта. Совещание. Они все там. Ждут ее. Ждут «кремень» Анну Беляеву с ее безупречными расчетами.
Вибрация прекратилась. И тут же пришло сообщение.
«Анна, ты где? Совет директоров ждет. Ты должна была быть здесь пятнадцать минут назад».
Анна перевела взгляд с телефона на папку у себя на коленях. Потом на сумку, из которой торчал краешек бежевого тренча. А внутри, как бомба замедленного действия, лежали красные туфли.
Она вдруг поняла, что не может. Не может пойти туда. Не может войти в зал, улыбаться, раскладывать графики и говорить «правильные» слова о «стратегии развития». Это было бы величайшей ложью. Потому что никакой стратегии у нее больше не было. Ее жизнь, такая выверенная, такая правильная, только что взорвалась.
Телефон завибрировал снова. Михаил Петрович.
Анна сделала то, чего не делала никогда в жизни. Она нажала красную кнопку. Отклонить.
А потом она открыла сумку. Достала одну красную туфлю. Повертела ее в руках. Тонкая шпилька, нежная замша. Опасная, красивая вещь.
Она посмотрела на тяжелую, чугунную урну рядом со скамейкой.
Она держала эту красную туфлю на ладони. Легкая, почти невесомая, но в ее руке она ощущалась, как слиток свинца. Выбросить? Прямо сейчас, в эту урну? Избавиться от этой грязи, от этого вещдока?
Анна медленно покачала головой. Нет. Это было бы слишком просто. Слишком… в ее стиле. «Кремень-Аня» убрала бы мусор, сделала вид, что ничего не было, и пошла бы дальше, таща на себе этот невидимый груз, как тащила все остальное.
Но «кремень-Аня» умерла час назад, в ее собственном коридоре.
Она аккуратно, почти с отвращением, положила туфлю обратно в сумку, к ее паре. Пусть лежат. Пусть напоминают. Это была не просто улика — это была цена ее двадцатилетней слепоты. Цена, уплаченная не ею.
Телефон в руке снова ожил. На этот раз — Ольга, ее заместительница. «Аня, что случилось?! МП рвет и мечет! Все ждут! Ты в порядке?»
Она в порядке?
Анна посмотрела на спешащих мимо людей, на мам с колясками, на голубей, дерущихся за корку хлеба. Она была не в порядке. Она была в эпицентре крушения собственной жизни. И ей было абсолютно, тотально все равно, что там «рвет и мечет» Михаил Петрович.
Ее пальцы, уже более твердо, набрали сообщение.
«Оля, я не приеду. ЧП. Защищай сама. Все материалы в общей папке. Не звони мне».
Она нажала «Отправить» и, не дожидаясь ответа, выключила телефон. Не перевела в беззвучный режим, а именно выключила. Нажала и держала кнопку, пока экран не погас, обрывая ее последнюю связь с той, прошлой, жизнью. С той Анной Беляевой, для которой слово «дедлайн» было важнее, чем то, что происходит в ее собственной спальне.
Освобождение. Холодное, страшное, похожее на ампутацию.
Она посидела так еще минуту. Что дальше?
Домой? Вернуться, чтобы что? Чтобы увидеть, как они, одетые и пристыженные (или, что хуже, — агрессивные), будут ей врать? Чтобы смотреть, как Света, босая, ищет свои туфли? Нет. Мысль о том, чтобы снова войти в эту квартиру, пахнущую их смехом, была физически невыносимой.
Она достала свой второй телефон — личный, старенький, о котором Олег почти не знал. Включила. Открыла приложение для бронирования отелей.
«Номер на одну ночь. Рядом».
Она не смотрела на цену. Просто ткнула в первый попавшийся приличный отель в паре кварталов отсюда. «Подтвердить».
Она встала. Ноги все еще были ватными, но теперь в ее движениях был смысл. Не паническое бегство, а… эвакуация. Да, именно так. Она эвакуировала себя с места катастрофы.
Она подошла к дороге, подняла руку. Такси остановилось мгновенно.
— Отель «Панорама», на Лесной.
Водитель кивнул.
Машина тронулась. Анна смотрела в окно на город, который больше не казался ей своим. Он был просто декорацией. Она машинально поправила папку с проектом у себя на коленях. Какая ирония. Она спасла документы, но потеряла жизнь.
Или нет?
Внезапно ее пронзила мысль, такая острая и ясная, что она почти вскрикнула.
Все эти годы она гордилась своей силой. Тем, что она «кремень». Но ее сила была ее проклятием. Она использовала ее не для себя. Она была фундаментом, на котором Олег строил свой «творческий мир», а Света — свой комфорт. Они оба уютно устроились на ее прочности, высасывая ее соки, пока она сама, этот «кремень», стиралась в пыль.
Ее ошибка была не в том, что она была сильной. А в том, что она позволяла пользоваться этой силой тем, кто ее не стоил. Она спутала служение с любовью.
Такси остановилось у стеклянных дверей отеля.
— Приехали. С вас триста сорок.
Анна расплатилась. Взяла свою сумку, в которой тяжело перекатились краденые туфли, и папку с никому уже не нужным проектом.
Она вошла в тихий, прохладный холл.
— Доброе утро. У меня бронь на имя Беляевой.
Пока девушка на ресепшене оформляла карту-ключ, Анна открыла в телефоне контакты. Она не искала психолога. Она искала то, что было нужно сейчас.
«Волков Игорь Семенович. Адвокат. Разводы, раздел имущества».
Она еще не знала, что скажет Олегу. Когда она ему позвонит. Как она будет делить эту ипотечную квартиру, в которую вложила всю свою душу и зарплату. Но она знала одно: когда она выйдет из этого отеля, она будет готова.
«Кремень» не сломался. Он просто решил, что отныне будет опорой только для одного человека. Для себя.
