Я сидела на скамейке и смотрела, как муж красит окно. Вверх-вниз, ровно, без спешки. Краска ложилась густо, пахло деревом и летом. Я просто сидела. Первый раз за полгода — просто сидела и ничего не делала.
Дома у родителей я всегда в движении. Сад, баня, грядки, ужин на всю семью. Выросла в частном доме, привыкла работать с утра до вечера. Даже сейчас, когда ребёнку полгода и я сплю урывками, всё равно помогаю. Готовлю, пока остальные на участке. Стираю, убираю, мою. Потому что так надо.
А здесь — тишина. Муж предложил поехать к его родителям в деревню, они с сестрой будут убирать дачу. Ребёнка оставили с моей мамой на день.
Мы приехали утром. Свекровь с золовкой копались в цветнике, свёкор чинил забор, зять золовки таскал доски. Муж взял кисть. Я села на скамейку — старую, с облупленной краской. Села и поняла — здесь никто не ждёт, что я буду работать. Это не мой дом. Не моя земля.
Золовка прошла мимо с граблями. Глянула. Прошла ещё раз. Остановилась:
— А ты не хочешь поработать?
В голосе был яд.
Я посмотрела на неё:
— Нет, не хочу.
Она замерла. Ждала другого ответа. Извинений. Что я вскочу и побегу полоть. Но я не вскочила.
Она развернулась, пошла к свекрови. Они говорили, золовка показывала в мою сторону, махала руками. Свекровь кидала на меня быстрые взгляды.
Муж усмехнулся:
— Не нервничай. Дыши дальше.
Но я уже нервничала.
К вечеру золовка со мной не разговаривала. Проходила мимо, будто меня нет. За столом села так, чтобы не видеть.
Я помогла накрыть, принесла тарелки. Просто потому, что так делают нормальные люди. Золовка этого не заметила.
Все молчали. Свёкор рассказывал про забор, муж — про краску. Золовка ковыряла вилкой картошку, смотрела в сторону. Её муж жевал, уткнувшись в телефон.
Свекровь вдруг спросила:
— Ну как, отдохнула?
Вопрос звучал невинно. Но я услышала, что под ним.
— Да, хорошо посидела, — ответила я ровно.
Золовка усмехнулась. Тихо, но я видела.
Муж положил руку мне на плечо:
— Ей и надо отдыхать. С ребёнком вообще не высыпается.
Золовка хмыкнула.
Дома муж сказал:
— Что с сестрой? Она на тебя не смотрит.
Я пожала плечами:
— Обиделась.
Он засмеялся:
— И что? Это дом моих родителей. Я сам красил, мне никто не нужен был.
— Ей не нужна логика, — сказала я. — Ей нужно, чтобы все вкалывали, как она.
Он помолчал:
— Забей. Она всегда такая.
Но она не забыла.
Через два дня он пришёл с работы мрачный. Бросил сумку, налил воды.
— Сестра названивала. Говорит, твои родители меня используют. Что я у них как батрак, а ты лентяйка.
Я замерла:
— И что ты ответил?
— Что это бред. Я хочу помогать твоему отцу. Мне нравится с ним возиться в гараже, строгать, чинить. Никто не заставляет.
— А она?
— Сказала, что меня неправильно воспитали. Что я слепой и не вижу, как тебя родители испортили.
Внутри всё сжалось. Золовка решила, что я лентяйка. Решила, что мои родители эксплуатируют моего мужа. И теперь будет капать ему на мозги.
— Ты правда так считаешь? — спросила я тихо. — Что тебя используют?
Он обнял меня:
— Нет. Я считаю, что сестра завидует. У неё дача общая со свекровью, та её пилит постоянно. Вот она и бесится.
Я кивнула. Но злость внутри не ушла.
Через неделю свекровь позвонила. Сказала, что в выходные едут убирать яблоки.
Муж спросил:
— Поедем?
Я хотела отказаться. Но он посмотрел на меня устало, с надеждой. Ему важно было, чтобы я была рядом.
— Поедем, — сказала я.
И пожалела сразу, как мы подъехали.
Золовка стояла у калитки с вёдрами. Кивнула мужу. Мне — даже не глянула.
Муж пошёл к свёкру. Я села на ту же скамейку. Потому что это была моя граница.
Золовка прошла мимо, бросила взгляд. Я видела — она кипит.
Свекровь вышла из дома:
— Ну что, девочки, за работу? Яблок море. Надо собрать, перебрать, на компот пустить.
Золовка сжала ручки вёдер:
— Я займусь компотом. Только мне нужна помощь. Одной не справиться.
Она посмотрела на меня. В упор.
Свекровь тоже посмотрела. Ждала.
Я поняла — сейчас решается что-то важное. Если встану — буду «своей». Той, кто не спорит, делает что скажут. Той, кто не выделяется.
Но если останусь сидеть — война.
Внутри что-то оборвалось. Я вспомнила, как всю жизнь работала у родителей. Как последние полгода не сплю ночами. Как приехала сюда просто подышать — и даже этого мне не дают.
Я посмотрела на золовку:
— Я посижу здесь. Устала с дороги.
Повисла тишина. Золовка побледнела. Свекровь поджала губы, отвернулась.
— Понятно, — бросила золовка и ушла в дом.
Свекровь постояла, вздохнула тяжело и пошла следом.
Я осталась сидеть. Руки дрожали. Но я не встала.
Обед был молчаливым. Все сидели, жевали, не поднимая глаз. Золовка ела быстро, зло. Свекровь что-то говорила про урожай, но никто не поддерживал.
Я чувствовала, как нарастает напряжение. Как все ждут — извинюсь ли я. Но я молчала.
Муж сидел рядом, ел спокойно. Иногда бросал на меня взгляд — проверял, держусь ли.
Золовка вдруг отложила вилку. Посмотрела на свекровь, потом на меня. Улыбнулась холодно:
— Вот у некоторых вся жизнь — отдых. Приехала, сидит, как барыня. Все работают, а она — нет. Удобно, да?
Все замерли.
Свекровь открыла рот, но промолчала. Свёкор уставился в тарелку. Муж сжал кулак на столе, но ждал — что я отвечу.
Я посмотрела на золовку. Долго. Она смотрела в ответ — вызывающе, с усмешкой, будто уже победила.
Я встала. Медленно. Положила салфетку на стол, расправила плечи.
— Ищи другую прислугу, — сказала я тихо, но так, чтобы услышали все.
Золовка вскинула брови, усмешка сползла:
— Что ты сказала?
— Ты слышала. Это ваш дом. Ваша дача. Ваши заботы. У меня свои есть — свой дом, свой участок, свои родители. И я никому ничего не должна. Тем более — тебе.
Золовка открыла рот, но я не дала ей вставить слово:
— Ты хочешь, чтобы все вкалывали, как ты? Пожалуйста. Но без меня. Я всю жизнь работаю у родителей на участке. Последние полгода не сплю ночами с ребёнком. Приехала сюда просто посидеть, подышать. Но даже этого мне не дают.
Свекровь вцепилась в край стола:
— Подожди, давай спокойно…
— Я спокойна. Просто больше не приеду. Вы справитесь без меня.
Муж встал, подошёл, взял меня за руку:
— Пошли.
Мы вышли. Я слышала, как за спиной золовка что-то кричит, голос срывается. Но уже не разбирала слов.
В машине я молчала. Смотрела в окно, на дорогу.
Муж завёл мотор, выехал со двора:
— Ты молодец. Давно надо было.
Я кивнула. Внутри было пусто. Но впервые за долгое время — спокойно.
Первую неделю муж ездил к родителям один. Приезжал поздно, уставший, но спокойный.
Я не спрашивала, что говорят обо мне.
Но однажды он пришёл и сказал:
— Сестра жаловалась матери, что теперь ей одной всё тащить. Мать ответила — сама виновата, не надо было лезть не в своё дело.
Я подняла голову:
— Серьёзно?
— Серьёзно. Сказала, что ты имела право отдыхать. И что она сама на твоём месте так же поступила бы.
Я усмехнулась. С облегчением.
Через месяц всё развалилось окончательно.
Золовка поехала на свою дачу — ту, что совместная со свекровью. Её муж, как обычно, сидел с телефоном. Золовка одна таскала вёдра, полола, красила забор.
А свекровь стояла рядом и пилила — почему здесь не так, почему там не убрано, почему всё запущено.
Золовка сорвалась. Наорала на свекровь при всех. Та собрала вещи, уехала и сказала, что больше не пустит её на дачу.
Золовка осталась без дачи. Без помощи. Одна.
— Она звонила матери, плакала, — рассказывал муж. — Говорила, что раньше хоть ты иногда приезжала, хоть кто-то рядом был. А теперь никого.
Я слушала и молчала. Мне не было её жалко.
В выходные мы поехали к моим родителям. Муж пошёл с отцом в гараж — они там пилили, стругали, смеялись. Я сидела на крыльце, смотрела, как ребёнок ковыряется в песке.
Мама вышла, села рядом:
— Ты больше к его родителям не ездишь?
— Нет.
— А он?
— Ездит. Когда хочет. Когда ему в радость.
Мама кивнула, помолчала:
— Правильно. Не надо делать то, что тебе не принадлежит.
Я посмотрела на неё и поняла — она всё это время понимала. Просто ждала, когда я сама пойму.
Вечером муж обнял меня у машины:
— Мне здесь хорошо. У твоих родителей. Я не чувствую, что меня используют. Я чувствую, что нужен.
Я прижалась к нему:
— Потому что ты здесь по своей воле. А не потому, что кто-то требует.
Он кивнул и поцеловал меня в макушку.
Мы сели в машину, поехали. Я смотрела в окно — на дорогу, на поля, на небо.
Внутри было тихо. Спокойно. Я больше не была никому должна.
Золовка получила то, что заслужила. А я — то, за что боролась.
Право просто сидеть. Право отказать. Право быть собой.
И это было лучшее, что я могла себе дать.
