— Я больше не могу так жить.
София стояла у плиты, помешивала суп и не сразу поняла, что он говорит всерьёз. Максим сидел за столом с таким видом, будто обсуждал, какой фильм посмотреть вечером.
— Что ты сказал?
— Хочу развестись. Двадцать шесть лет — слишком долго для ошибки.
Она обернулась, держа половник на весу.
Он смотрел в окно, где качались ветки тополя, и не моргал.
— Максим, ты это серьёзно сейчас?
— Абсолютно. Я прожил жизнь не так. Ты убила во мне всё. Я мог быть кем-то, а стал никем.
София опустила половник. Руки дрожали, она сжала их в кулаки под столом.
— То есть это я виновата?
— А кто же ещё? — он наконец посмотрел на неё, и в глазах не было ничего. — Ты высосала из меня все силы. Быт, обязательства, твои ожидания. Я задыхался.
Она хотела сказать, что это он двадцать шесть лет лежал на диване, пока она вкалывала на двух работах. Хотела напомнить, кто оплачивал счета, кто вёл хозяйство, кто вытягивал всё на себе. Но слова застряли комом в горле.
Максим встал, достал из кармана листок — явно распечатанный заранее — и положил перед ней.
— Вот план раздела. Трёшку меняем на две однушки. Мне нужна побольше, я всё-таки мужчина, требуется пространство. Тебе хватит и меньшей, ты одна.
София молча смотрела на цифры. Схемы. Варианты. В углу его почерк: «выгодно для меня», «приемлемо для неё». Всё просчитано. Давно.
— Ты уже подал заявление?
— Месяц назад. Скоро штамп.
Он ушёл в комнату. София осталась сидеть за столом, а суп кипел и пенился, выплёскиваясь на плиту.
Развод тянулся. Максим названивал риелторам, строчил таблицы, искал варианты обмена. София делала вид, что ей безразлично. Ходила на работу, готовила, стирала — по привычке, на автомате. Только ночами лежала без сна и думала: когда она перестала быть человеком и превратилась в декорацию?
В среду вечером позвонила Маргарита. Голос дрожал.
— Мам, тётя Зоя ушла из жизни. Вчера ночью. Сердце.
София прикрыла глаза и почувствовала, как что-то внутри оборвалось. Тётя Зоя — единственная, кто был на её стороне всегда. Кто звонил просто так. Кто не осуждал.
— Похороны когда?
— В субботу. Мам, там ещё… нотариус звонил. Она оставила тебе квартиру. Двушку в центре, на Садовой.
София не сразу поняла. Наследство. Квартира. Тётя всегда говорила: «Ты заслужила больше, Сонечка». Но она не думала, что это случится так… вовремя.
Максим стоял в дверях. Лицо напряжённое, взгляд цепкий — как у человека, который быстро пересчитывает выгоду.
— Квартира? В центре?
— Да.
— Тогда размен отменяется, — он улыбнулся впервые за месяц. — Зачем мучиться? У нас теперь два жилья. Можем сдавать одно, это дополнительный доход. Ты представляешь, Соня?
Она молчала.
— Завтра схожу в ЗАГС, заберу заявление. Это была глупость. Кризис среднего возраста, всё такое. Я передумал. Мы же семья, правда?
София посмотрела на него долго, очень долго. Потом встала и ушла в спальню, не ответив ни слова.
Максим вернулся из ЗАГСа с пиццей и победным видом. Даже накрыл на стол сам — впервые за полгода.
— Соня, давай забудем всё. Начнём сначала. Я был неправ. Ты моя опора, всегда была.
Он расписывал планы: машину купят, на дачу будут ездить, заживут наконец-то. Всё на деньги от сдачи тётиной квартиры. София сидела на диване и смотрела на него как на незнакомца.
— Я не буду сдавать квартиру, — сказала она ровно.
Максим замер с куском пиццы в руке.
— Что?
— Я не собираюсь делить с тобой наследство. Это моё. От моей тёти. Ты к этому не имеешь никакого отношения.
Он опустил еду на тарелку. Лицо стало жёстким.
— Соня, мы в браке. Всё общее.
— Наследство — нет. И ты отлично это знаешь.
Он вскочил, прошёлся по комнате, резко обернулся.
— Ты издеваешься? Я забрал заявление! Я сказал, что мы остаёмся вместе!
— А я не остаюсь, — София поднялась. — Я подала на развод сегодня. Пока ты был в ЗАГСе со своими планами.
Тишина была такая густая, что слышно было, как тикают часы на стене.
— Ты… что сделала?
— Я устала, Максим. Устала быть удобной. Устала от того, что ты вспомнил про любовь, только когда появились деньги. Я ухожу к Маргарите. А ты продолжай искать свои варианты размена. Один.
Она взяла заранее собранную сумку и вышла, не оборачиваясь.
Максим звонил, писал, приходил к Маргарите, стоял под окнами. София не отвечала. Через неделю он сменил тактику.
— Мам, он предлагает, чтобы трёшка осталась ему, — сказала Маргарита, положив телефон на стол. — Говорит, у тебя же есть наследство, так что ты ни при чём не останешься.
София допивала чай на кухне у дочери. Впервые за недели она чувствовала, что может дышать полной грудью.
— Передай ему: трёшку оформим на тебя. Он может там жить, но собственник будешь ты. Если согласен — пусть приезжает подписывать бумаги.
Маргарита моргнула.
— Мам, он никогда не согласится.
— Я знаю.
Максим не согласился. Он кричал в трубку, что это шантаж, что она мстит из-за обиды, что пойдёт в суд и отсудит всё. Но его адвокат объяснил быстро: суд — это долго, дорого и бесперспективно. Лучше договориться.
Через месяц они встретились у нотариуса. Максим выглядел осунувшимся, в мятой куртке, с тёмными кругами под глазами. София — спокойной. Почти отстранённой.
— Продаём трёшку, делим пополам, — сказал нотариус. — Вы оба согласны?
Максим сжал челюсти, кивнул. София подписала документы без эмоций. Когда они вышли на улицу, он вдруг остановился и посмотрел на неё.
— Я не думал, что ты на такое способна.
— А я не думала, что ты вспомнишь про семью только ради денег, — ответила она. — Но вот мы оба ошиблись.
Она развернулась и пошла прочь. Больше они не разговаривали.
София переехала в тётину квартиру через две недели. Светлая, с высокими потолками и окнами на парк. Первые дни она просто ходила по комнатам и привыкала к тишине. К тому, что никто не попросит ужин. Не скажет, что она кого-то «убила».
Маргарита приехала в выходные с продуктами.
— Мам, как ты?
— Хорошо. Впервые за много лет — хорошо.
Дочь обняла её крепко, по-настоящему.
— Он звонил вчера. Жаловался, что ты его обобрала. Что он остался ни с чем.
София усмехнулась, раскладывая покупки.
— Он остался ровно с тем, что заработал сам. Половина квартиры — это не «ничего». Просто он рассчитывал на моё. На лёгкое.
— Он сказал, что ты меркантильная. Что всё дело было в деньгах.
София остановилась, держа в руках пакет с овощами. Посмотрела на дочь.
— Знаешь, Рита, он двадцать шесть лет не работал нормально. Двадцать шесть лет я тащила всё на себе. А когда узнал про наследство, вдруг вспомнил, что мы семья. Вот это и есть меркантильность. Только не моя.
Маргарита кивнула. Она всё понимала.
— Мам, тебе не страшно одной?
София подошла к окну. Внизу гуляли люди с собаками, дети катались на самокатах, город жил своей обычной жизнью.
— Нет. Мне спокойно. Я больше не фон в чужой истории. Я теперь главная в своей.
Прошло четыре месяца. София устроилась на новую работу — поближе к дому, без двухчасовой дороги. Зарплата чуть меньше, но свободного времени больше. По средам она ходила в бассейн — просто потому, что захотелось. Никто не спрашивал, зачем. Никто не говорил, что она забыла про ужин.
Однажды вечером Маргарита зашла с новостью.
— Мам, папа съехал. Переехал к какой-то женщине. Вдова, у неё своё жильё.
София допила чай, посмотрела в окно, где зажигались фонари.
— Рассказал ей, какая я злая?
— Наверное, — Маргарита усмехнулась. — Она его пожалела.
— Пусть живёт, — сказала София спокойно. — Это больше не моя история.
Маргарита обняла её за плечи.
— Я горжусь тобой, мам. Ты сделала то, на что многие не решаются годами.
София улыбнулась. Тепло, искренне.
— Я просто перестала бояться остаться одна. Поняла, что одной мне лучше, чем рядом с тем, кто видит во мне только удобство.
Они сидели на кухне ещё час, разговаривали о работе, о соседях, о планах на лето. В голосе Софии не было усталости. Была жизнь.
София больше не думала о Максиме. Вспоминала иногда — мельком, как старый сон, без боли и обиды. Просто как факт: было, прошло.
Она научилась жить для себя. Не ждать. Не надеяться. Не прогибаться. Просто жить. И это оказалось не страшно.
Тётина квартира стала её домом. Не запасным вариантом — домом. Где по утрам пахло свежим кофе, где на подоконнике стояли цветы, которые она сама выбрала. Где никто не говорил, что она кого-то «убила». Где она наконец могла быть собой.
Когда Маргарита спросила однажды: «Мам, ты не жалеешь?», София ответила без раздумий:
— Ни секунды.
