— Это ты все испортила.
Слова Андрея прозвучали глухо, будто он сам их испугался. Но отозвались они так, словно в груди у Лены что-то треснуло.
— Что я испортила? — медленно переспросила она, чувствуя, как кровь отливает от лица.
— Все. Отношения с родителями. Дачу. Это бесконечное противостояние. Если бы ты тогда не начала с мамой спорить, если бы просто промолчала…
Он не договорил. Знал, что сказал лишнее, но отступить уже не мог.
— То есть виновата я? — спокойно спросила Лена. — В том, что твоя мать назвала нас гостями в доме, куда мы вложили почти весь отпускной фонд? Или в том, что она решила продать мою кухню на “Авито”?
— Не твою, — выдохнул он. — Нашу.
— Да какая теперь разница, если “нашу” она распоряжается, как своей!
Они стояли напротив друг друга в узкой кухне, где воздух был густой, как кисель. За окном мокрый ноябрь — серый, вязкий, липкий. Лена машинально смотрела на стекло, по которому лениво стекали капли, и думала: вот бы так и смыться, раствориться, не слышать этого голоса, не видеть этого взгляда, в котором больше усталости, чем любви.
Андрей опустился на табурет, уткнулся лицом в ладони.
— Я не знаю, как все исправить, — глухо сказал он. — С одной стороны ты, с другой мама. Все кричат, все обижаются. Я как между двух стен.
Лена села напротив, подперла голову рукой.
— Исправить? Начни с того, что перестань оправдывать ее. Она разрушила все, что мы строили.
Он молчал. Потом тихо:
— Она мать.
— А я кто?
Этот вопрос повис в воздухе, как холодный дым.
День начался с этого разговора. И с того момента все пошло под откос. Андрей уехал на работу, не попрощавшись. Дверь захлопнулась громко, с металлическим эхом, будто поставила точку — жирную, неубедительную, но страшно болезненную.
Лена долго сидела на кухне, потом заставила себя подняться. В квартире было тихо. Слишком тихо. Телефон лежал на столе экраном вниз — она боялась взять его в руки. После вчерашнего сообщения от дяди Вити — с фотографией разгромленной кухни — внутри все будто застыло. Она даже не заплакала. Слёзы не шли, только пустота.
Она не понимала, что делать. Ехать туда? Но если ехать — с какой целью? Ругаться? Доказывать? Полицию вызывать? Это же его мать.
Она налила себе кофе, но он остыл, пока она сидела, не двигаясь. За окном серое небо опустилось низко, по двору бегали школьники в ярких куртках. Их голоса казались чужими, как будто доносились из другой жизни, где всё просто — снег, звонкий смех, портфель под мышкой.
Три года. Три года работы, каждую субботу туда ездили, каждый метр своими руками. И ради чего? Чтобы все стерлось под предлогом «по-старому будет лучше».
Телефон завибрировал. Она вздрогнула. Номер был незнакомый.
— Да? — хрипло сказала она.
— Леночка? Это Марина, соседка по даче. — Голос был обеспокоенный. — Вы, наверное, уже знаете, но я всё равно скажу: Тамара Петровна сказала, что вы продали дачу и теперь всё перестраиваете. Рабочие сегодня приехали, кухню выносят.
Лена зажмурилась.
— Рабочие? Какие рабочие?
— Ну, она сказала, что сын с невесткой поручили ей. Мы-то подумали, что вы в курсе. Только странно — техника вся новая, куда ж её…
— Спасибо, Марина, — перебила Лена. — Я разберусь.
Она бросила телефон на стол. Несколько секунд сидела, не шевелясь. Потом встала, подошла к шкафу, достала сумку, документы, ключи от дачи.
Через двадцать минут она уже выезжала со стоянки.
Дорога к даче заняла час, но показалась вечностью. Листья, мокрые и скользкие, липли к стеклу. Радио бормотало что-то о погоде — мокрый снег, понижение температуры, возможен гололёд.
Лена ехала молча, стиснув зубы. Всё это было похоже на дурной сон, который никак не заканчивается.
Когда она свернула на просёлок, сердце забилось чаще. На воротах стояла старая «Нива» с открытым багажником. На крыльце — двое мужчин в рабочих куртках курили, громко обсуждая, что «всё равно новый хозяин потом всё по-другому сделает».
Лена остановила машину, вышла.
— Здравствуйте. Кто вам разрешил тут работать?
Мужчины переглянулись.
— Так хозяйка сказала. Тамара Петровна.
— Я хозяйка, — произнесла она медленно. — Выключайте всё и убирайтесь. Немедленно.
— Да вы что, женщина, — один из них усмехнулся, но смех быстро сошел на нет, когда она достала телефон и начала снимать. — Ладно-ладно, мы сейчас…
Они замялись, начали собирать инструмент. Лена прошла в дом.
Первое, что она увидела, — пустое место, где стоял холодильник. Следом — обломки панели на полу, провода, торчащие из стены. На подоконнике валялась отвертка, а на столе — коробка с посудой. Ее посудой.
Она подошла к окну, оперлась ладонями о подоконник. Воздух в доме был тяжелым, пах сыростью и чужими руками.
Из соседней комнаты донесся голос Тамары Петровны:
— Ты куда полезла, я тебя не звала!
Лена обернулась. Свекровь стояла в дверях в старом пальто и резиновых сапогах, с платком на голове. На лице — привычная надменная усмешка.
— Что вы здесь делаете? — тихо спросила Лена.
— А что, нельзя? Это мой дом.
— Нет. Это наш дом.
— Да твой дом — в городе, а это родовое. Мы тут с отцом порядок наводим.
— Какой порядок? Вы все разворотили!
— Да ты не понимаешь, — свекровь вздохнула с театральным сожалением. — Все эти ваши новомодные штуки — кому они нужны? Мы решили все вернуть, как было. По-человечески.
Лена подошла ближе.
— Вы продали мою плиту.
— А что она пылится? Денег все равно не жалко, ты же богатая. На работе своей получаешь прилично. А мы хоть на лекарство немного подзаработаем.
— Вы продали! — голос Лены сорвался. — Без разрешения! Без слова!
— А надо было? Это не твое, Леночка. Это все общее.
Лена смотрела на нее и не могла поверить. Как можно стоять так спокойно, не моргнув глазом?
— Я вызову полицию.
— Вызывай, — спокойно ответила Тамара Петровна. — Только посмеются над тобой. Вон документы у меня — всё на мужа оформлено. А ты тут вообще никто.
Лена отступила. Сердце стучало в висках. «Никто». Слово ударило сильнее, чем ожидала.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Раз никто, значит, и помогать никому не буду. Ни ремонтом, ни деньгами, ни терпением. Сами живите в своем болоте.
Она развернулась и пошла к двери. За спиной свекровь что-то крикнула, но Лена не слушала.
На улице мелко моросило. Воздух пах мокрой землей и гнилыми листьями. Она шла к машине и чувствовала, как внутри нарастает волна — не слез, нет, — злости, отчаяния, бессилия.
Когда она села за руль, руки дрожали. Она включила двигатель, посмотрела в зеркало — и увидела, как Тамара Петровна стоит у ворот, уперев руки в бока. Маленькая, упрямая, с лицом, на котором застыло презрение.
Лена нажала на газ.
Дома было темно. Андрей еще не вернулся. Лена включила свет, бросила сумку, села прямо на пол. Голова гудела. Она пыталась собрать мысли, но в голове была мешанина — голоса, обрывки фраз, запахи, грязь на полу того дома, который больше не их.
Когда хлопнула дверь — она не сразу поняла, сколько времени прошло. Андрей зашел, усталый, с промокшей курткой.
— Где ты была? — спросил он, заметив её на полу.
— Там.
Он застыл.
— На даче?
Она кивнула.
— И что?
— Твоя мать продала плиту. Рабочие разбирали кухню.
Андрей не поверил сразу. Потом сел рядом, тяжело выдохнул.
— Господи…
— Она сказала, что дом на отца оформлен, и я никто.
Он сжал кулаки.
— Я разберусь.
— Поздно, Андрей. Разбираться не с чем. Она не изменится.
Он посмотрел на неё, и в глазах мелькнуло что-то похожее на страх.
— Что ты хочешь сказать?
Лена поднялась, подошла к окну. Ночной город за стеклом был в огнях, но ей казалось, что света нет нигде.
— Что я больше не могу так жить. Между тобой и твоей матерью. Между разумом и этим вечным “она же мать”.
Он подошел ближе.
— Не говори так. Не сейчас.
— А когда? Когда она продаст нашу спальню? Или когда тебя убедит, что я враг?
Она повернулась к нему.
— Андрей, я устала воевать за элементарное уважение.
Он опустил глаза.
Молчание было длинным. Только тиканье часов и шум машин за окном.
Потом он тихо сказал:
— Я завтра поеду туда. Сам. Посмотрю, что она натворила.
Лена кивнула, не глядя.
— Делай как знаешь.
Он взял куртку, бросил:
— Перестань ставить меня перед выбором.
— А кто тебя ставит? — устало ответила она. — Это она поставила.
Он не ответил. Дверь снова захлопнулась.
Андрей проснулся рано — еще темно было за окном. Снег вперемешку с дождем барабанил по подоконнику, и утро казалось серым, уставшим. Лена спала, отвернувшись к стене, дышала ровно, но он знал — не спала. Просто не хотела начинать разговор первой.
Он оделся тихо, на цыпочках, чтобы не разбудить. Перед дверью задержался — хотел что-то сказать, но не придумал, что.
«Я просто поеду, разберусь. Без криков, без скандалов. Всё улажу», — повторил он себе как мантру.
По трассе ехал молча. Радио шептало про первые морозы, про то, что зима придёт раньше обычного. Дорога знакомая — он знал каждую кочку, каждый поворот. Внутри все кипело. Он не мог понять, зачем мать это делает. Что ей нужно? Признание? Власть? Или просто привычка всех держать на коротком поводке?
Когда показались знакомые сосны и покосившиеся заборы, он уже был готов ко всему. Но не к тому, что увидел.
На месте его дачи стояла машина — чужая, с прицепом. У ворот — дядя Витя, тот самый сосед, стоял, закуривая.
— О, Андрюха! — махнул рукой. — Ты вовремя. Там творится черт знает что.
Андрей вышел из машины.
— Что именно?
— Да твоя мать с отцом все вывезли. Холодильник, плиту, даже душевую кабину. Сказали — старье, продадут, потом купят новое. Я-то думал, вы в курсе.
Андрей побледнел. Прошел мимо, не слушая. Сердце стучало глухо, будто в ушах.
Дом был наполовину пуст. На полу — коробки, какие-то тряпки. На стенах — следы от мебели.
И стояла она. Тамара Петровна. В рабочей куртке, с платком на голове.
— О, сынок! — будто ничего не случилось. — А я вот прибираю. Решили все старое убрать, по-человечески сделать.
— Старое? — Андрей поднял глаза. — Это не старое. Это новое.
— Да кому нужно это новое? Все равно не наше было.
— Не ваше?! — Он шагнул ближе. — Мы с Леной всё это ставили. За свои деньги.
— Ну и что? Деньги — дело наживное, — отмахнулась она. — Главное — душевное. Мы тут душу вкладываем.
Он стоял, не веря.
— Мама… зачем?
— А что зачем? Дом должен быть семейным. А вы нас выгнали. Мы с отцом решили — если вы отказались, значит, всё вернется, как было.
Он потер лицо руками.
— Ты понимаешь, что ты сейчас воруешь?
— Андрюша! — она всплеснула руками. — Какие слова! Родная мать — вор?
— Ты продала вещи, купленные нами. Без разрешения. Это называется кража.
Она смотрела спокойно.
— Ты меня не пугай своими законами. Всё на отца записано, значит, всё наше.
Андрей понял: спорить бессмысленно. Все эти годы он пытался объяснять, просить, находить компромиссы — а в итоге стоял сейчас посреди опустевшего дома и говорил с человеком, которому плевать.
— Хорошо, — выдохнул он. — Делай, что хочешь. Но чтобы я тебя больше не видел здесь.
— Это мой дом! — закричала она. — И я решаю, кто здесь будет!
— Пусть будет так. Только без меня.
Он развернулся и пошел к двери. За спиной голос:
— Андрей! Неужели из-за этой… — она не договорила, но Андрей остановился.
— Не вздумай. — Голос его был ледяным. — Её не трогай. Ни словом, ни намеком.
Он сел в машину и поехал обратно, не глядя в зеркало.
Лена встретила его молча. На столе стояла чашка с недопитым чаем, запах остывшего дома — как утомление после долгой ссоры.
Он поставил ключи, снял куртку, сел.
— Всё, — тихо сказал он. — Там пусто.
— Я знаю, — ответила она. — Марина звонила, сказала, что технику увезли.
Он закрыл глаза.
— Я хотел что-то исправить. А теперь даже разговаривать не о чем.
Лена подошла, поставила перед ним тарелку с супом — еда как жест, не как забота. Просто чтобы было.
— Андрей, — сказала она после паузы, — мы не можем дальше жить так, будто ничего не случилось.
— А как? — он поднял на неё глаза. — Что ты хочешь?
— Я хочу, чтобы мы жили отдельно. По-настоящему. Чтобы ты перестал бояться сказать «нет». Чтобы понял, что семья — это не те, кто тянет из тебя всё, а те, кто рядом, когда тяжело.
Он молчал. Потом встал, подошёл к окну, постоял спиной.
— Ты думаешь, мне легко? Это же мама. Я не могу выключить к ней чувства, как свет.
— А я и не прошу выключать. Прошу просто поставить границы. — Она сделала паузу. — Пока ты не сделал это — мы не семья.
Он повернулся.
— Ты ставишь ультиматум?
— Нет. Просто факт.
Молчание растянулось. Он ходил по комнате, будто искал слова.
— Хорошо, — наконец сказал он. — Мы продадим долю в даче. Я откажусь от нее. Пусть делают что хотят.
— И документы? — уточнила она.
— Перепишу на них. Всё, чтобы не тянуло.
Лена кивнула.
— Тогда, может, хоть что-то у нас получится.
Через неделю они поехали к нотариусу. Тамара Петровна не явилась — прислала отца с доверенностью. Тот выглядел усталым, говорил мало.
— Не сердитесь на мать, — пробормотал он на выходе. — Она по-своему всё понимает.
— Мы уже не сердимся, — ответил Андрей. — Просто больше не участвуем.
Подписали бумаги. На обратном пути Андрей молчал. Только на светофоре сказал:
— Знаешь, я думал, когда всё это кончится, станет легче.
— Станет, — сказала Лена. — Но не сразу.
Декабрь пришёл внезапно. Снег лег плотным слоем, город стал чище, светлее. Лена шла вечером с работы, несла в руках пакет с мандаринами. В кармане завибрировал телефон. Номер был незнакомый.
— Леночка? — голос слабый, хриплый.
— Тамара Петровна?
— Да… это я. Ты не подумай… я просто… Андрей не отвечает.
— Что случилось?
— Ничего страшного, — быстро сказала она. — Просто… на даче свет вырубило, а отец с сердцем, боюсь, не справлюсь сама.
— Вызывайте электрика, — спокойно ответила Лена.
— Я не умею! — вдруг сорвалась свекровь. — Я не знаю, кого вызывать! Ты ведь всё знала, где что подключено…
Лена стояла посреди улицы, слушала этот голос, в котором впервые за все годы не было ни укора, ни гордости — только растерянность.
Она долго молчала.
— Хорошо, — наконец сказала. — Я приеду.
К даче она ехала уже в темноте. Дорога пустая, снег хрустит под колесами.
Дом встретил тьмой. Внутри пахло холодом. Игорь Васильевич лежал на диване, под пледом, бледный, но живой. Тамара Петровна сидела рядом, растерянная, маленькая.
— Вот, — сказала тихо. — Не справились мы.
Лена молча подошла к щитку, включила аварийный автомат. Свет вспыхнул.
— Вот и всё, — сказала она. — Проводка старая, вот и выбило.
Тамара Петровна кивнула.
— Спасибо.
Пауза была долгая. Потом вдруг:
— Леночка… я, наверное, много чего натворила.
Лена посмотрела на неё.
— Наверное, да.
— Но я правда думала, что делаю как лучше.
Лена выдохнула.
— Все мы что-то думаем. Только не все потом исправляем.
Молчание. Треск печки.
Потом Лена добавила:
— Андрей больше не приедет. Он устал.
Тамара Петровна опустила глаза.
— Я знаю. Сама виновата.
Лена встала, взяла пальто.
— Если что — звоните электрику. Номер я оставлю на столе.
Она уже шла к двери, когда услышала за спиной:
— Лен… спасибо, что приехала.
Лена обернулась.
— Я приехала не ради вас. Ради себя. Чтобы точку поставить.
И вышла.
В машине она сидела долго, не включая двигатель. Снег падал крупными хлопьями. Впереди в темноте виднелись огни трассы.
Она достала телефон. Одно короткое сообщение Андрею:
Всё закончилось.
Ответ пришёл почти сразу:
Тогда начинаем заново?
Она улыбнулась сквозь усталость.
Да. Только теперь — без «гостей».
Прошло полгода. Весна.
Они снимали небольшую квартиру на окраине, с балконом и видом на реку. Андрей работал в офисе, Лена наконец занялась своим проектом — открыла маленькую мастерскую по интерьерному дизайну.
Иногда вечером они вспоминали дачу — не со злостью, а с усталым спокойствием.
— Может, когда-нибудь купим свою, — сказал Андрей однажды. — Только нашу.
— Купим, — улыбнулась Лена. — И никому ключ не дадим.
Он обнял её, и впервые за долгое время в доме было тихо — не давящая, не натянутая тишина, а та, что бывает, когда всё наконец стало на свои места.
За окном шумела весна. И эта новая тишина была самым дорогим, что у них теперь было.
