— Хватит уже звонить ей каждый день, мама! — Павел почти крикнул в телефон, и Виктория замерла у дверей кухни, услышав знакомый раздражённый тон. — Нет, не собираюсь я сейчас ехать! Да, у неё руки есть, сама разберётся!
Он бросил телефон на стол, будто тот обжёг ему ладонь, и тяжело выдохнул.
— Опять что-то случилось? — тихо спросила Виктория, стараясь не смотреть в глаза.
— Мама говорит, кран подтекает. — Павел пожал плечами. — Но я ей уже говорил, что не могу вырываться с работы каждый раз.
— Так съездил бы в выходной, — осторожно предложила она.
— Ага, а потом ты опять скажешь, что я живу у неё. — В голосе Павла прозвучала усталость. — Я и так между вами, как прокладка, если честно.
Виктория усмехнулась — без веселья, коротко.
— Между нами? Павел, да она вмешивается во всё. Даже в то, что я на ужин готовлю.
Павел вздохнул и опёрся о подоконник, уставившись в серое ноябрьское небо.
— Ну она же одна теперь, ей скучно.
— Скучно? — Виктория подняла брови. — Скучно — это когда телевизор не работает. А она живёт твоей жизнью. Нашей. Как будто мы у неё в аренду.
Павел молчал. Лицо — каменное, губы сжаты. Он не любил эти разговоры. Всегда замыкался, будто слышал что-то, что не мог принять.
За окном моросил дождь — тот самый, ноябрьский, мелкий, липкий, от которого не спасают ни зонты, ни куртки. В квартире пахло жареным луком и кофе, и этот запах, как ни странно, вызывал у Виктории раздражение. Всё бесило — посуда в раковине, не выключенный свет в ванной, даже звук капель, бьющих по подоконнику.
Она устала. Устала от того, что живёт будто не свою жизнь.
— Павел, — начала она, сдерживая дрожь в голосе. — Я не против твоей мамы, правда. Но я не могу больше так. Она постоянно звонит, советует, указывает. Я не чувствую, что у нас вообще есть семья.
— Ну и что ты хочешь, чтобы я сделал? — Павел обернулся, глядя на жену. — Запретил ей звонить?
— Нет. Просто… поставь границу. Скажи, что у нас своя жизнь, и мы сами решаем, как жить.
Павел фыркнул.
— Ох, Вик, ты как маленькая. Она ведь добра желает.
— Добра? — Виктория сорвалась. — Серьёзно? Когда она проверяет, что я покупаю в магазине? Или когда говорит, что я «плохо влияю» на тебя? Это по-твоему добро?
Павел промолчал.
— Или ты тоже так думаешь? — добавила Виктория, уже тише.
Ответа не последовало. Только тяжёлое дыхание и звук капель за окном.
В тот вечер они ужинали молча. Телевизор бормотал новости, мелькали кадры очередных репортажей, но слова не запоминались. Виктория ловила себя на мысли, что за три года брака не помнит, когда они последний раз разговаривали по душам. Без раздражения, без вечных “мама сказала”, “мама думает”, “мама советует”.
В одиннадцать Павел ушёл в ванную. Телефон остался на столе. Он мигал, показывая входящий звонок — “Мама”. Виктория смотрела на экран, как на маленькую бомбу. Потом медленно взяла трубку и нажала “Отклонить”.
Через пару секунд — снова звонок. И снова, и снова.
— Павел, — крикнула она, — телефон твой звенит!
Из ванной донеслось раздражённое:
— Возьми сама! Скажи, я занят!
Виктория нажала на зелёную кнопку.
— Алло?
— Викочка, — послышался сладкий, натянутый голос Людмилы Васильевны. — А где мой сын?
— В душе.
— Опять в душе. Устал, наверное, бедный. Ты его не загружаешь? Работу-то по дому делите честно?
— Всё нормально, — сухо ответила Виктория.
— Ну смотри, милая, — продолжала свекровь, не замечая тона. — Я тут подумала, вы давно ко мне не заезжали. Может, в выходные приедете? Я сделаю запеканку. Павлуша её любит.
— Не знаю, — Виктория постаралась говорить спокойно. — Посмотрим по времени.
— Ну ты же дома сидишь, у тебя времени полно! — весело заметила свекровь. — Женщине ведь главное — уют. Я в твои годы и работала, и ужин к шести был на столе.
— Я тоже работаю, Людмила Васильевна, — не выдержала Виктория. — И у меня ненормированный день.
— Да? — в голосе прозвучало притворное удивление. — А Павлику, значит, самому приходится всё делать? Вот раньше женщины были другие…
— Давайте поговорим в другой раз, — резко сказала Виктория и нажала “отбой”.
Телефон снова зазвонил, но теперь Виктория просто выключила звук и положила его экраном вниз.
Павел вышел из ванной, вытирая волосы полотенцем.
— Мама звонила? — спросил он.
— Да. Я сказала, что ты занят.
— И всё? — Павел нахмурился. — Ты с ней как-то грубо, по-моему.
— По-моему, слишком мягко, — парировала Виктория. — Она считает, что я бездельничаю.
— Ну, может, неудачно выразилась, — пробормотал Павел. — Ты же знаешь её.
— Вот именно, — Виктория встала. — Я знаю её лучше, чем себя. Потому что она каждый день мне напоминает, как мне жить.
Павел ничего не ответил. Только сел на диван, включил телевизор громче обычного. Диалог был окончен.
На следующий день Виктория вышла с работы позже обычного — начальник задержал с отчётом. На улице уже темнело, воздух пах мокрым асфальтом и гарью из ближайших котельных. В маршрутке все сидели уткнувшись в телефоны, лица усталые, безразличные.
Дома пахло мясом и картошкой — Павел приготовил ужин. Он старался выглядеть спокойным, даже улыбнулся.
— Слушай, мама звонила, — начал он, — говорит, что у неё день рождения через неделю. Она хочет, чтобы мы пришли.
— Мы всегда приходим, — отозвалась Виктория, снимая пальто. — Каждый год.
— Ну да, но в этот раз она сказала, что хочет “по-семейному”, без гостей. Только мы.
— “Мы” — это кто? — уточнила Виктория.
— Ну… я, ты и она, — неуверенно ответил Павел.
Виктория хмыкнула.
— Отлично. Семейный вечер в компании человека, который считает меня неудачницей. Прекрасный план.
— Не начинай, — устало сказал Павел. — Она просто хочет внимания.
— А я — уважения, — тихо произнесла Виктория. — Но, кажется, в этой семье его не завезли.
Павел отставил тарелку и посмотрел на жену:
— Почему ты всегда всё превращаешь в конфликт?
— Я не превращаю. Он уже есть. Просто ты его не замечаешь.
— Потому что ты постоянно ищешь, к чему придраться!
— Я ищу? — Виктория шагнула ближе. — Павел, она командует всем — от того, что я ношу, до того, куда мы тратим деньги. А ты… ты молчишь. Всегда.
Павел тяжело вздохнул.
— Может, потому что не хочу скандалов?
— Нет, — Виктория покачала головой. — Потому что ты привык слушаться.
Он встал, сжав кулаки.
— Знаешь, иногда с тобой невозможно разговаривать.
— А ты попробуй. Хоть раз.
Он ушёл в комнату, хлопнув дверью.
Виктория осталась на кухне. Включила чайник, налила кипяток в чашку и долго смотрела, как на поверхности появляются пузырьки. Мысли путались. С одной стороны — боль и злость, с другой — отчаяние.
Её жизнь превратилась в бесконечное лавирование между Павлом и его матерью. Каждый день — как экзамен. Сказать слово не так — получишь укол. Сказать слишком мягко — тебя не услышат.
Виктория выключила свет, пошла в комнату и легла, не переодеваясь. Слушала, как в соседней комнате Павел что-то печатает на ноутбуке. Может, переписывается с матерью, может, ищет рецепт ужина “по её совету”. Уже не важно.
Всё это стало настолько привычным, что даже боль притупилась.
Через несколько дней Виктория решилась. Не на скандал, нет — на разговор. Настоящий.
Павел пришёл с работы, усталый, в грязных ботинках — даже не снял их, прошёл прямо на кухню.
— Нам нужно поговорить, — начала она.
— Сейчас? — буркнул он, доставая бутылку пива.
— Да. Сейчас.
Он кивнул, открыл бутылку, сделал глоток и сел напротив.
— Только давай без крика, ладно? — сразу предупредил.
— Без крика, — согласилась Виктория. — Просто ответь: когда ты последний раз сам принял решение без совета мамы?
Павел замер, потом нахмурился.
— Что за вопросы?
— Простые. Когда ты сам решал, как нам жить? Куда поехать, что купить, с кем общаться?
Он пожал плечами.
— Ну я прислушиваюсь к ней, она старше, опытнее.
— А я, значит, кто? Мебель?
— Да перестань!
— Нет, — Виктория уже не могла остановиться. — Ты понимаешь, что у нас нет семьи? Есть ты, твоя мама и я — лишняя.
— Лишняя? — Павел поставил бутылку на стол с глухим стуком. — Если бы не мама, мы бы уже голодали! Она и помогала, и советовала!
— Помогала? — Виктория рассмеялась, но в этом смехе не было радости. — Помогала — разрушать нас изнутри!
Он резко встал.
— Всё, хватит. Я не собираюсь это слушать.
— Конечно, не собираешься. Проще убежать, чем признать, что у нас проблема.
Павел схватил куртку.
— Я пойду прогуляюсь.
— К маме?
Он не ответил.
Дверь хлопнула.
— Я не собираюсь перед ней извиняться, — Павел стоял посреди кухни, сжав кулаки, будто отбивался от невидимого противника. — Хватит уже! Я взрослый мужик!
— Так докажи, что ты взрослый, — спокойно сказала Виктория, не поднимая глаз от чашки. — Хотя бы один раз.
— Ты специально провоцируешь, да? Хочешь, чтобы я взорвался?
— Нет, — она наконец подняла взгляд. — Я просто хочу, чтобы ты понял, каково это — жить между женщиной, которая тобой командует, и мужчиной, который прячется за её спину.
Павел резко стукнул по столу.
— Хватит! Ты ничего не понимаешь!
— Я-то как раз понимаю, — Виктория говорила тихо, но в голосе звучала сталь. — Понимаю, что я для вас обеих просто обслуживающий персонал. Одна командует, вторая выполняет. Только вот больше не будет.
Она встала и пошла к двери. Павел попытался что-то сказать, но Виктория подняла руку:
— Не надо. Сегодня я ухожу к сестре.
— Ты с ума сошла! — Павел вспыхнул. — Из-за этого? Из-за пары слов матери?
— Не из-за пары слов. Из-за трёх лет.
Она надела пальто, взяла сумку и вышла. Павел не пошёл за ней.
Сестра, Елена, встретила её молча — просто обняла. У Виктории в груди что-то сжалось: впервые за долгое время кто-то обнял её не из жалости и не ради показухи, а просто потому, что понял.
— Живи сколько нужно, — сказала Елена. — Комната свободна.
Виктория кивнула. Первую ночь почти не спала. Всё прокручивалось в голове: Павел, его мать, звонки, советы, упрёки, бесконечное давление. Как будто жизнь превращалась в сериал, который кто-то другой писал за неё.
Наутро позвонил Павел.
— Ты где?
— У Лены.
— Вернись. Мы поговорим.
— Мы уже говорили, — ответила она.
— Мама хочет извиниться.
— Пусть извиняется перед зеркалом.
Пауза. Долгая. Потом короткий, сжатый голос:
— Значит, всё?
— Да, — сказала Виктория. — Всё.
Первые дни она словно заново училась дышать. Просыпалась без тревоги, готовила себе завтрак, шла гулять по холодным улицам. В городе пахло мокрым железом и кофе из уличных ларьков. Она смотрела, как люди спешат, ссорятся, смеются — и впервые ощущала, что вокруг жизнь, а не кривая копия “правильной семьи”.
Но спокойствие длилось недолго.
Однажды вечером, когда Виктория возвращалась из магазина, телефон завибрировал. Павел.
— Нам нужно встретиться, — голос был хриплым, тревожным.
— Зачем?
— Это важно. Прошу.
Она согласилась. Не из любопытства — скорее из желания поставить точку.
Они встретились в парке у старой беседки. Павел выглядел постаревшим: щетина, тени под глазами, руки дрожат.
— Что случилось? — спросила Виктория.
— Мама… — он сглотнул, — мама продала мою машину.
— Что?
— Говорит, ей срочно нужны были деньги на “лечение”. А потом я узнал, что никакого лечения не было. Она перевела всё на счёт своей подруги и уехала.
— Куда?
— Не знаю. Телефон выключен.
Виктория молчала. Не потому, что не знала, что сказать — просто не верила.
— И ты хочешь, чтобы я что сделала? — наконец спросила она.
— Я не знаю, — Павел покачал головой. — Просто… я всё понял. Всё.
Он посмотрел на неё. Глаза — усталые, честные, впервые без защиты.
— Ты всё это время была права. Мама действительно вмешивалась. Я просто боялся признать.
— А теперь поздно, — тихо ответила Виктория.
— Нет, не поздно. Я хочу вернуть всё, как было. Без неё. Только мы двое.
Виктория усмехнулась.
— Ты уверен, что умеешь жить “без неё”?
— Да. Клянусь.
— Клялся уже, Павел. Не один раз.
Он шагнул ближе.
— Вик, я правда изменился. Я понял, что потерял.
— Нет, ты понял, что остался один, — спокойно сказала она. — Это разные вещи.
Павел отвёл взгляд.
— Она… она сказала, что ты специально меня настроила против неё. Что хотела, чтобы мы поругались, чтобы забрать всё себе.
— Конечно, — горько усмехнулась Виктория. — В её мире виноваты всегда все, кроме неё.
— Я был дураком.
— Да. Был. И знаешь, что самое обидное? — Виктория посмотрела прямо в глаза. — Я ведь верила. Думала, что это можно пережить, что ты когда-нибудь встанешь рядом, а не за спиной у мамы.
— Вик…
— Нет. Не надо. Не проси прощения, — она покачала головой. — Ты не виноват, что вырос под её влиянием. Но виноват, что не захотел выбраться.
Павел молчал.
— Что ты теперь будешь делать? — спросила она.
— Не знаю. Попробую найти работу получше, снять квартиру. Может, со временем всё наладится.
— Наладится, — сказала Виктория. — Только без меня.
Она развернулась и пошла прочь. Павел не позвал. Только долго стоял неподвижно, пока её фигура не скрылась за поворотом.
Прошло два месяца.
Зима вступила в свои права: снег ложился толстым слоем, воздух звенел от холода. Виктория нашла новую работу — проектировала жилые дома. Коллектив оказался на удивление дружелюбным, начальница — адекватной, без “мамских” интонаций.
Она снимала небольшую квартиру на окраине, с окнами на двор, где дети лепили снеговиков. Жила одна — и впервые чувствовала, что это не одиночество, а свобода.
Павел иногда писал. Короткие, сбивчивые сообщения: “Прости”, “Соскучился”, “Можно позвонить?”. Виктория не отвечала. Не из злости — просто не видела смысла.
Однажды вечером раздался звонок в дверь. На пороге стояла Людмила Васильевна.
— Виктория, здравствуй, — произнесла она, будто ничего не случилось. — Можно войти?
Виктория прищурилась.
— Что вам нужно?
— Поговорить. Я… я всё осознала.
Она вошла, не дожидаясь приглашения, села на табурет. Вид у неё был растерянный: краска с волос слезла, губы бледные, глаза запавшие.
— Я глупость совершила, — начала она. — Деньги потратила не туда, куда надо. Подруга подвела. Павел теперь со мной не разговаривает.
— Так, может, вам с ним поговорить, а не со мной? — спокойно заметила Виктория.
— Я пришла потому, что хочу всё исправить. Вы же семья.
— Нет, — Виктория усмехнулась. — Мы были семьёй. Теперь нет.
— Но вы можете простить, правда? Вы же хорошая женщина, умная…
— Простить — не значит снова пустить в жизнь, — Виктория встала. — Простить — это отпустить.
Людмила Васильевна подняла глаза.
— Значит, вы даже не попробуете?
— Нет. Потому что я уже попробовала три года назад.
Свекровь замолчала. Потом встала, поправила шарф и сказала тихо:
— Ну что ж. Значит, вы победили.
— Нет, — Виктория посмотрела прямо. — Я просто выбрала себя.
Дверь закрылась. Тишина в квартире была почти осязаемой.
Через несколько недель Виктория случайно встретила Павла в супермаркете. Он стоял у полки с крупами, растерянно вертел пачку риса.
— Привет, — неловко сказал он.
— Привет.
— Мама… уехала к тётке в деревню. Сказала, устала от всего.
— Понимаю.
— Я теперь живу один. Странно как-то. Тихо.
— Привыкай, — мягко ответила Виктория.
Павел кивнул.
— Я рад, что ты в порядке.
— Я тоже, — сказала она и улыбнулась. — Береги себя.
Они разошлись, даже не обернувшись.
Весной Виктория получила повышение. Начальница поручила ей руководить небольшим проектом — строительством жилого комплекса на окраине. Работа затянула, но приносила удовольствие.
По вечерам она возвращалась домой, включала музыку, готовила ужин, звонила сестре. Иногда думала о Павле — не с болью, не с тоской, а как о человеке из прошлой жизни, который научил её одной важной вещи: если не ставить границы вовремя, другие построят их за тебя.
В один из таких вечеров, когда за окном шумел мартовский ветер, Виктория достала старую тетрадь — ту самую, куда когда-то выплеснула всё, что не могла сказать. Пролистала страницы, дочитала до конца и вдруг улыбнулась.
Последняя запись гласила:
“Хочу просто дышать сама.”
Она взяла ручку и дописала ниже:
“Дышу. И живу.”
За окном фонари отбрасывали мягкий свет на свежий снег, и Виктория закрыла глаза. В груди было спокойно, ровно, уверенно. Она знала: всё самое трудное — позади.
И впереди не страх, а своя жизнь. Настоящая. Без чужих сценариев, без звонков, без “мама сказала”.
Просто — жизнь.
